И вот несметные французские полчища двинулась вперед. То был день солнечного затмения. Небо вдруг окинулось сумраком, разразилась гроза, ливмя полил дождь. Испуганные птицы с отчаянными криками носились над головами ратников. Один французский военачальник посоветовал приунывшему французскому королю отложить сражение на завтра. Король послушался его совета и приказал играть отбой. Но то ли арьергард не услыхал сигнала, то ли норовил попасть в авангард, только он не остановился и пер себе дальше. Мили и мили дорог были запружены бесчисленными войсками и простыми крестьянами, которые размахивали своими примитивными орудиями и громко галдели. В силу этих обстоятельств французская армия продолжала наступать в страшнейшем беспорядке. Всякий французский дворянин распоряжался своими людьми, как хотел, не принимая в расчет людей всякого другого французского дворянина.

Не мудрено, что их король больше всего надежд возлагал на сильный отряд генуэзских арбалетчиков. Им-то он и велел начинать битву, не видя никакой возможности ее отсрочить. Генуэзские арбалетчики зычно гикнули три раза подряд, думая устрашить английских лучников, но если бы даже они гикнули три тысячи раз подряд, англичане бы ухом не повели. Наконец генуэзцы, развернувшись цепью, принялись разряжать свои арбалеты. Тогда английские лучники обдали их таким градом стрел, что они поспешно отступили — поскольку громоздкие арбалеты, приводимые в действие воротом, не скоро заряжались. Англичане же могли выпускать стрелы одну за одной.

Французский король, увидав бегущих генуэзцев, закричал своим свитским, чтобы они били негодяев, которые вместо пользы принесли только вред. Это еще увеличило сумятицу. Между тем английские лучники, стреляя без передышки, косили французских рыцарей и пехотинцев, а засланные с английской стороны хитрые корнуольцы и валлийцы, ползая по земле, приканчивали раненых громадными ножами.

В это время принц и его корпус подверглись такому натиску, что граф Уорик послал нарочного к королю, который наблюдал за сражением с ветряной мельницы, с просьбой о помощи.

— Мой сын не убит? — спросил король.

— Нет, государь, с Божьей помощью! — отвечал нарочный.

— Не ранен? — спросил король.

— Нет, государь.

— Не сброшен с коня? — спросил король.

— Нет, государь, нет. Но его сильно теснят.

— Тогда, — молвил король, — ступай назад к тем, кто тебя послал, и скажи им, что я не дам подкрепления, ибо всей душою хочу, чтобы мой сын показал себя сегодня рыцарем без страха и упрека, и уверен, что с Божьей помощью слава великого победителя достанется ему!

Эти смелые слова так воодушевили принца и его воинов, что они дрались, как никогда в жизни. Король французский много раз храбро ходил в атаку со своими приближенными, но все без толку. На закате дня английской стрелой под ним был убит конь. К этому часу от толпы рыцарей и вельмож, окружавшей короля с утра, осталась жалкая кучка. В конце концов его, упирающегося, насильно увели с поля боя и увезли в Амьен. Победоносные англичане разожгли на месте сражения костры и предались веселью, а их король, выехав навстречу своему доблестному наследнику, заключил его в объятия, расцеловал и сказал, что он действовал как герой и достоин венка триумфатора и королевского венца. Пока царила ночь, король Эдуард едва ли осознавал, насколько грандиозна одержанная им победа. Только на рассвете выяснилось, что с французской стороны пало одиннадцать особ голубых кровей, тысяча двести рыцарей и тридцать тысяч простолюдинов. Среди павших был король Богемии, слепой старец. Услыхав, что сын его ранен и что никакой силе не устоять против Черного Принца, он кликнул двух конников, поместился между ними верхом на рысаке, связал вместе три уздечки и ворвался в гущу англичан, где тут же и погиб. На шлеме его были три страусовых пера и девиз: «Ich dien», означающий «Я служу». Принц Уэльский взял шлем вместе с девизом на память о том славном дне, и с тех пор его носят все принцы Уэльские.

Пять дней спустя король осадил Кале. Эта знаменитая осада продолжалась почти год. Желая взять город измором, король Эдуард понастроил кругом столько деревянных казарм, что (по словам очевидцев) казалось, будто окрест одного Кале внезапно вырос второй. В самом начале осады комендант города выпроводил из него тех, кого называл «бесполезными ртами», — около тысячи семисот мужчин, женщин, стариков и детей. Король Эдуард свободно пропустил их через оцепление, даже накормив и оделив деньгами. Однако этим его милосердие исчерпалось: следующие пятьсот человек, вышедшие наружу, умерли голодной смертью. В конце концов защитники Кале, доведенные до крайности, написали королю Филиппу, что поели всех местных лошадей, всех местных собак и всех местных крыс и мышей и что, ежели он их не вызволит, им придется либо отворить ворота англичанам, либо поесть друг друга. Филипп сунулся было прорывать блокаду, но английские войска стояли столь плотным кольцом, что он потерпел неудачу и ретировался. Тогда осажденные подняли английский флаг и сдались королю Эдуарду. «Передай своим командирам мое требование, — приказал король смиренному парламентеру, явившемуся из Кале. — Пусть шесть именитых горожан выйдут сюда босиком, в одних рубахах, с веревками на шеях и вынесут мне ключи от города и крепости».

Когда комендант объявил об этом народу, собравшемуся на рыночной площади, подайся плач и стон, в разгар которого один достойный горожанин по имени Эсташ де Сен-Пьер взошел на помост и сказал, что если шестеро не захотят пожертвовать собой, то в жертву будут принесены все, а посему он первый отдает себя на закланье. Воодушевленные его высоким примером, еще пять достойных горожан взошли один за одним на помост и предложили ценою своей жизни спасти остальных. Комендант, который из-за тяжелого ранения не мог передвигаться пешком, взобрался на древнюю несъедобную и проводил этих добрых людей за ворота, в то время как народ рыдал в голос.

Эдуард принял их сурово и повелел отсечь головы всем шестерым. Однако добрая королева пала к ногам супруга, умоляя его подарить осужденньк ей. Король промолвил: «Сожалею, что ты здесь, но отказать тебе не могу!». Тогда она их прилично одела, напоила-накормила и отпустила домой с щедрыми гостинцами, вызвав в лагере бурю ликования. Надеюсь, жители Кале воздали сердобольной королеве Филиппе тем, что полюбили дочку, которую она вскоре произвела на свет.

Тут Европу поразила ужасная болезнь, бубонная чума, выползшая из недр Китая. Она косила несчастных людей — особенно бедняков — в таком великом множестве, что, говорят, от нее умерла половина населения Англии. В не меньших количествах падал от нее скот. В живых осталось так мало работников, что некому было пахать землю.

После восьми лет пререканий и перепалок с французами, принц Уэльский опять вторгся во Францию с шестидесятитысячным войском. Он пожег и пограбил юг страны, а его отец, еще не развязавшийся с шотландской войной, сделал то же в Шотландии, только на обратном пути был изрядно потрепан шотландцами, с лихвой расплатившимися за совершенные им зверства.

На французском троне теперь сидел сын покойного Филиппа Иоанн. Черный Принц (прозванный так за цвет доспехов, которые он носил, чтобы подчеркнуть свою белолицесть) продолжал жечь и разорять Францию, и Иоанн положил дать ему решительный отпор. Жестокость завоевателей и чудовищные страдания французских крестьян привели к тому, что не нашлось человека, который бы из любви, из-за денег или из страха открыл Черному Принцу, чем занят и где находится французский король. Посему случилось так, что он неожиданно наткнулся на армию Иоанна, заполонившую все окрестности города Пуатье. «Да поможет нам Бог! — воскликнул Черный Принц. — Постараемся не сплоховать!»

Итак, в воскресное утро восемнадцатого сентября принц, у которого оставалось лишь десять тысяч войска, начал готовиться к битве с французским королем, имевшим шестьдесят тысяч одной конницы. Пока он отдавал распоряжения, от французского лагеря отделился верховой. Это был кардинал, убедивший Иоанна позволить ему вступить с принцем в переговоры, дабы попытаться сохранить бесценные жизни христиан. «Сохраните мою честь, — сказал принц этому добродетельному прелату, — и сохраните честь моей армии, и я приму любые благоразумные условия». Он соглашался возвратить все занятые им города и замки и всех захваченных им пленных и даже побожиться, что в течение семи лет не поднимет оружия против Франции, но поскольку Иоанн настаивал на сдаче его в плен вместе с сотней лучших рыцарей, принц тихо молвил: «Господь защитит правого. Завтра мы будем драться».