Принц Уэльский начал свое царствование как великодушный и порядочный человек. Он освободил молодого графа Марчского; вернул семье Перси имения и титулы, которыми она поплатилась за бунт против его отца; приказал достойно похоронить среди королей Англии несчастного безрассудного Ричарда; и выставил за порог всех своих собутыльников с заверением, что они ни в чем не будут нуждаться, если не запятнают себя изменой.

Гораздо проще пожечь людей, чем их убеждения, и убеждения лоллардов распространялись с невиданной быстротой. Попы обвиняли лоллардов в том, — вероятно, большей частью ложно, — что они куют ковы против нового короля, и Генрих, поддавшись на их внушения, принес им в жертву своего друга сэра Джона Олдкасла, лорда Кобема, правда, не прежде чем отчаялся отвратить его от ереси увещаниями. Олдкасла приговорили к сожжению на костре, как главаря безбожников, но он сбежал из Тауэра за день до казни (отложенной на пятьдесят дней самим королем) и кликнул к лоллардам клич собраться в определенный день неподалеку от Лондона. Так, по крайней мере, донесли королю попы. Я уж думаю, не был ли весь заговор состряпан их провокаторами? В назначенный день вместо двадцати пяти тысяч еретиков под предводительством сэра Джона Олдкасла король нашел в лугах Сент-Джайлса только восемьдесят и никакого сэра Джона. Еще где-то поймали придурковатого пивовара с золотой конской сбруей в мешке и парой позолоченных шпор за пазухой, ожидавшего, что назавтра сэр Джон посвятит его в рыцари и тем самым дарует ему право их надевать — но самого сэра Джона и след простыл, и никто не мог ничего о нем сообщить, хотя король предлагал огромное вознаграждение за такие сведения. Тридцать из захваченных лоллардов были тут же повешены и выпотрошены, а потом сожжены вместе с виселицей. Остальных распихали по тюрьмам Лондона и окрестных городков. Некоторые из этих несчастных признались в изменнических умыслах, но каждому ясно, чего стоят признания, исторгнутые пытками и ужасом перед огнем. Чтобы разом покончить с печальной историей сэра Джона Олдкасла, скажу, что он скрылся в Уэльс и прожил там в безопасности четыре года. Разоблаченный лордом Поуисом, сэр Джон вряд ли сдался бы живым, — так велика была доблесть старого воина, — если б какая-то окаянная старушенция не подскочила к нему сзади и не переломила ему ноги скамейкой. Его отвезли в Лондон на носилках, повесили на железных цепях над костром и так зажарили до смерти.

Попробую теперь с возможной удобопонятностью обрисовать вам в двух словах ситуацию во Франции. Поссорившиеся в предыдущей главе герцог Орлеанский и герцог Бургундский, обычно именуемый «Иоанном Бесстрашным», устроили грандиозное торжество по случаю своего примирения, во время которого, казалось, излучали благорасположение друг к другу. Вскоре после этого, в воскресенье, герцог Орлеанский был убит на людных улицах Парижа группкой из двадцати бандитов, подосланных герцогом Бургундским — в чем он много позднее сам признался. Вдова короля Ричарда вышла замуж на родине за старшего сына герцога Орлеанского. Бедный безумный король бессилен был ей помочь, и герцог Бургундский стал настоящим хозяином Франции. Изабелла умерла, и ее муж (унаследовавший по смерти отца титул герцога Орлеанского) женился на дочери графа Арманьяка, который, будучи человеком гораздо более способным, нежели его молодой зять, создал партию, прозванную в честь ее главы партией арманьяков. В общем, Франция переживала тот ужасный момент, когда в ней были: партия сына короля, дофина Людовика, партия герцога Бургундского, отца немилой жены Людовика, и партия арманьяков — все ненавидящие друг друга, все передравшиеся, все состоящие из самых порочных вельмож, каких когда-либо носила земля, и все рвущие многострадальную Францию на части.

Покойный король наблюдал за этой возней из Англии, понимая (как и французский народ), что никакой супостат не сможет причинить Франции больше вреда, чем ее собственная знать. Нынешний король подумал, подумал и предъявил права на французскую корону. Поскольку в короне ему, естественно, было отказано, он ограничил свои претензии порядочным куском французской территории и рукой французской принцессы Екатерины, чье приданое определял в два миллиона золотых крон. Ему предложили меньшую территорию и меньшее количество крон без всякой принцессы, но он отозвал своих послов и изготовился к войне. Затем король известил французский двор, что готов взять принцессу с одним миллионом крон. Французский двор отвечал, что, ежели он скинет еще двести тысчонок, дело сладится. Генрих заявил, что принцесса того не стоит (а он ее в глаза не видел), и собрал свою армию в Саутгемптоне. Как раз в это время его чуть было не свергли и не возвели на престол графа Марчского, однако злоумышленников быстренько осудили, казнили, и король отплыл во Францию.

Ужас берет, когда видишь, как заразительны дурные примеры, но отрадно знать, что добрый пример никогда не пропадает втуне. Высадившись в устье реки Сены в трех милях от Арфлера, король, подражая отцу, первым делом строго-настрого воспретил своим воякам покушаться на жизнь и имущество мирного населения, пригрозив ослушникам смертью. Французские авторы, к вящей его славе, единодушно свидетельствуют, что даже когда английские солдаты терпели страшную нужду в продовольствии, этот приказ неукоснительно соблюдался.

С тридцатитысячным войском Генрих осадил Арфлер с моря и с суши. По прошествии пяти недель город сдался, и его жителей отпустит на все четыре стороны, позволив им унести с собою по пять пенсов и по узелку с платьем. Остальное их имущество было роздано английской армии. Но эта армия, несмотря на свои успехи, так страдала от болезней и лишений, что уже сократилась вполовину. Тем не менее король положил не уходить, пока не нанесет более сильного удара. Поэтому, вопреки советам всех своих советников, он повел свою маленькую рать по направлению к Кале. Когда Генрих подошел к броду через реку Сомму, то оказалось, что он укреплен. Тогда англичане двинулись вверх по левому берегу реки, ища переправы, а французы, порушившие все мосты, двинулись по правому берегу, не упуская врагов из виду, чтобы напасть на них, как только они попытаются сунуться в воду. В конце концов англичане нашли переправу и благополучно ее одолели. На военном совете в Руане французы постановили дать англичанам бой и снарядили к королю Генриху герольдов с вопросом, какой дорогой он собирается идти. «Той, которая приведет меня прямо в Кале!» — ответствовал король и отослал их прочь, оделив сотней крон.

Англичане шагали вперед и вперед, пока не увидали французов. Тут король приказал им строиться боевым порядком. Поскольку французы не атаковали, армия, простояв в боевой готовности до ночи, расквартировалась в соседнем селенье и хорошо там отдохнула и подкрепилась. Французы же расположились в другом селенье, которое, как они знали, англичане не могли обойти стороной. Они решили предоставить противнику начать битву. У англичан не было средств отступления, даже если бы их король возымел намерение повернуть вспять, и две армии провели ночь бок о бок.

Чтобы осмыслить действия этих армий, вы должны помнить, что верхушка огромной французской армии целиком состояла из тех гнусных аристократов, чья разнузданность превратила Францию в пустыню. Они были до того отуплены гордыней и презрением к простому народу, что во всей своей громадной рати, которая превосходила английскую по крайней мере вшестеро, почти не имели (если вообще имели) лучников. Ибо эти надменные остолопы заявляли, что лук — неподобающее оружие для рыцарских рук, а Францию должны защищать только дворяне. Сейчас мы увидим, как они ее защитили.

В небольшом английском войске, напротив, не было недостатка в людях, которые, отнюдь не принадлежа к дворянству, умели далеко и метко стрелять. Поутру — немного поспав ночью, в то время французы бражничали, уверенные в победе, — король прогарцевал перед ними на караковом жеребце, в шлеме из горящей как жар стали, увенчанном золотой короной, искрящейся драгоценными каменьями, и в накинутом поверх доспехов плаще, на котором были вышиты рядом герб Англии и герб Франции. Лучники глядели на сверкающий шлем и золотую корону с переливчатыми камнями и восхищались ими, но более всего восхищались они веселым лицом короля и его лучистыми синими глазами, когда он говорил им, что для себя твердо решил победить или лечь костьми и что Англии никогда не придется платить выкуп за него. Один славный рыцарь сказал, что хотел бы, чтобы кто-нибудь из многих доблестных рыцарей и бравых солдат, сидящих сложа руки дома, оказался здесь и пополнил их ряды. Король ответил ему, что, со своей стороны, не желает никаких пополнений. «Чем меньше нас, — воскликнул он, — тем большую славу мы стяжаем!». Его взбодренные воины подкрепились хлебом и вином, выслушали молитвы и стали спокойно поджидать французов. Король ждал нападения французов, потому что они были выстроены в тридцать шеренг (в то время как маленькое английское войско — всего в три шеренги) на очень ненадежной топкой почве, и он понимал, что, стоит им тронуться с места, их порядок порушится.