Майлз Синдеркомб, тоже солдат старой армии, был еще одним заговорщиком, поднявшим руку на протектора. Он вместе с человеком по фамилии Сесил подкупил телохранителей Кромвеля и по их знаку собирался выстрелить в него из окна, когда он выйдет. Но Оливер был осторожен, ему сопутствовала удача, и им ни разу не удалось хорошенько прицелиться. Разочарованные этим планом, заговорщики пробрались в часовню в Уайтхолле с корзиной горючей смеси, которая должна была взорваться с помощью огнепроводного шнура через шесть часов, а затем в суматохе и шуме рассчитывали убить Оливера. Но его телохранитель узнал об этом, их схватили, и Майлз умер (или покончил с собой в тюрьме) незадолго до того, как его должны были казнить. Одних заговорщиков Оливер приказал обезглавить, других повесить, а многих, в том числе и тех, кто поднял против него оружие, отдать в рабство, сослав в Вест-Индию. Он был непримирим, но стоял на страже английских законов. Португальский дворянин, брат посла, по ошибке убил лондонца: он принял его за человека, с которым поссорился. Оливер заставил португальца держать ответ перед английскими и иноземными судьями и казнил, несмотря на протесты всех находившихся в Лондоне послов.

Один из друзей Оливера, герцог Ольденбургский, послав ему в подарок шестерку отличных ездовых лошадей, удружил роялистам почище всех заговорщиков. Как-то раз Оливер отправился в карете, запряженной этой самой шестеркой, в Гайд-парк пообедать со своим секретарем и еще несколькими джентльменами в тени деревьев. После еды он пришел в веселое настроение, ему захотелось усадить друзей в карету и самому развезти по домам. Форейтор, по обычаю, оседлал коренника. Оливер так размахивал кнутом, что поднял лошадей в галоп, форейтор был сброшен, сам Оливер упал на ось кареты и едва не был убит из своего же пистолета, который вместе с одеждой запутался в упряжи и выстрелил. Некоторое расстояние карета тащила возницу за ногу, и лишь когда с него слетел башмак, он благополучно приземлился под широким дном, чудом избежав самого худшего. Джентльмены, сидевшие внутри, отделались синяками, а всех недовольных граждан постигло ужасное разочарование.

Вся остальная история протектората Оливера Кромвеля — это история его парламентов. Первый никак его не устраивал, и, выждав пять месяцев, он этот парламент распустил. Второй больше соответствовал его меркам, и он пожелал получить от него — при условии сохранения личной безопасности — королевское звание. Время от времени он об этом подумывал: то ли полагал, что англичане, привычные к титулам, будут охотнее ему подчиняться, то ли сам захотел стать королем и передать титул по наследству своей семье — толком никто не знает. Кромвель занимал такое положение в Англии, да и во всем мире, что едва для него было важно, как его называют. Тем не менее палата общин вручила ему «Смиренную петицию и совет» с просьбой принять высокий титул и назначить своего преемника. Без сомнения, он бы принял королевское звание, если бы армия не воспротивилась этому. Последнее заставило Кромвеля отказаться от титула, утвердив другие пункты петиции. По этому случаю в Вестминстер-Холле состоялся очередной пышный спектакль: спикер палаты общин официально облачил его в пурпурную мантию, отороченную горностаем, а также преподнес ему Библию в роскошном переплете и вручил золотой скипетр. Когда парламент собрался в следующий раз, Кромвель созвал и верхнюю палату из шестидесяти человек, поскольку петиция давала ему такое право. Однако и этот парламент его не устраивал, так как не занимался делами страны, и однажды поутру он вскочил в карету, прихватив с собой шестерых телохранителей, и приказал ему идти на все четыре стороны. Жаль, это не послужило уроком другим парламентам: они бы меньше болтали и больше работали.

Случилось так, что в августе 1658 года любимая дочь Кромвеля Элизабет Клейпол (незадолго до того потерявшая младшего сына) слегла, и ее болезнь необычайно встревожила отца, потому что она была его любимицей. Еще одна его дочь была замужем за лордом Фальконбер-гом, третья — за графом Уориком, а своего сына Ричарда Кромвель сделал одним из членов верхней палаты. Кромвель относился по-доброму ко всем детям и всех их любил, но Элизабет была ему особенно дорога, он поехал в Хэмптон-Корт повидать ее, и никто не мог заставить его отойти от постели дочери, пока она не умерла. Кромвель исповедовал суровую веру, однако нрав его бьл веселым. У себя дома он любил слушать музыку, раз в неделю давал обед для всех офицеров в чине не ниже капитана, и обстановка у него в семье бьла спокойная, разумная и достойная. Он поощрял талантливых и ученых людей и любил с ними общаться. Мильтон был одним из ближайших его друзей. Над знатными господами, одевавшимися иначе, чем он, и имевшими совсем другие привычки, Кромвель подшучивал и иногда, желая показать свою осведомленность, сообщал тем из них, кто приходил к нему в гости, где и когда они пили за здоровье Заморского Короля, и советовал быть осмотрительней (если это возможно) в следующий раз. Он жил в беспокойные времена, на нем лежал тяжкий груз государственных дел, и ему часто приходилось опасаться за свою жизнь.

Кромвель бьл болен подагрой и лихорадкой, и когда на него обрушилась смерть любимого ребенка, он совсем сдал и больше уже не оправился. Двадцать четвертого августа он сказал врачам, будто Господь уверил его, что ему полегчает и он не умрет в этот раз. Но то была всего лишь болезненная фантазия, потому что двадцать третьего сентября, в годовщину великого Вустерского сражения, в день, который Кромвель назвал самым удачным в своей жизни, он отошел в мир иной на шестидесятом году жизни. У него была горячка, и несколько часов он пролежал без сознания, но накануне слышали, как он произнес добрую молитву. Вся страна оплакивала его. Если вам интересно узнать, чего на самом деле стоил Оливер Кромвель и какую пользу он принес своей земле, то лучше всего сравнить Англию, какой она была при нем, с той, какой она стала при Карле Втором.

Кромвель назначил своим преемником сына Ричарда, и после торжественного прощания в Сомерсет-Хаусе на Стрэнде, скорее пышного, чем искреннего — а таковы обычно все посмертные церемонии, как мне кажется, — Ричард стал лордом-протектором. Был он славным сельским джентльменом, но не унаследовал даже частицы отцовского великого гения и совершенно не годился должности, требовавшей стойкости, без которой не отразить нападок бушующих противников. Протекторат Ричарда, продлившийся всего полтора года, — это история стычек армейских офицеров с парламентом, офицеров между собой, растущего недовольства людей, пресытившихся длинными проповедями, лишенных радостей: жизни и желавших перемен. Кончилось тем, что генерал Монк, взяв на себя командование армией, осуществил секретный план, задуманный им, судя по всему, сразу после смерти Оливера, и выступил на стороне короля. Он не стал делать это открыто, но, будучи членом палаты общин от Девоншира, горячо поддержал предложение некого сэра Джона Гринвилла, который явился в палату с письмом Карла из Бреды, а до этого тайком поддерживал связь с королем. Потом были заговоры, и заговоры против заговоров, и созыв последних членов Долгого парламента, и конец Долгого парламента, и последовавшие вскоре восстания роялистов, и большинству людей это просто осточертело, а возглавить страну после смерти великого Оливера было некому, и Карлу Стюарту охотно оказали гостеприимство. Некоторые наиболее разумные и достойные члены парламента сказали — и были совершенно правы, — что в письме из Бреды он не обещал справедливо править страной, и надо потребовать, чтобы он поклялся делать только то, что будет способствовать ее процветанию. Но Монк уверял, что все будет замечательно, когда король вернется, хотя он и не может вернуться очень скоро.

Итак, все дружно решили, что страна должна стать процветающей и счастливой, как только еще один Стюарт снизойдет до управления ею, и тут пошла неслыханная пальба, запылали костры, зазвонили колокола и шапки полетели в воздух. Тысячи людей прямо на улицах пили за здоровье короля, и все кругом ликовали. Республиканцы утратили свое влияние, а роялисты укрепили, и потекли рекой народные денежки. Пятьдесят тысяч фунтов королю, десять тысяч фунтов его брату герцогу Йоркскому, пять тысяч фунтов его брату герцогу Глостеру. Молебны за любезных всем Стюартов были отслужены во всех церквах, в Голландию (в этой стране неожиданно выяснили, что Карл великий человек, и полюбили его) за ним отправили уполномоченных, и те пригласили его. Монк и вельможи из Кента прибыли в Дувр: они приготовились пасть перед королем на колени, как только он сойдет на берег. Карл обнял и поцеловал Монка, посадил его в карету с собой и братьями, прибыл в Лондон под оглушительные приветствия и двадцать девятого мая 1660 года, в день своего рождения, принял парад в Блэкхите. Великолепные обеды в честь короля были накрыты в шатрах, флаги и гобелены украшали все дома, толпы восторженных людей высыпали на улицы, знать и дворяне в богатых одеждах, торговцы из Сити, отряды милиции, барабанщики, трубачи, великий лорд-мэр и выдающиеся олдермены приветствовали его по дороге в Уайтхолл. Войдя во дворец, король увековечил свое возвращение чуткой, — он сказал, что напрасно так задержался, раз все вокруг желают ему того же, чего он сам себе всегда желал.