Карай, вытянув вперед лапы, положил на них свою морду и, навострив уши, вслушивался в разговор. Взаимоотношения с военнослужащими у него были замечательные. Только двух он недолюбливал: ненавистного Мирошкина, проводника Гоби и мрачного «собра» Трофимова, от которого за версту веяло смертью, хотя к Караю последний относился доброжелательно и даже частенько делился пайком.

Карай родился во внутреннем дворике городского отделения милиции, в вольере немецкой овчарки Герды. Он был последним из шести щенков, остальных разобрали. Никому не нравился этот головастый, пузатый кутенок. Он целыми днями прыгал, неуклюже скакал вокруг матери, норовя ее укусить за морду, за лапы, за хвост.

К песочнице, где со щенком забавлялись пацаны, нетвердой шаркающей походкой подошел дядя Паша, алкаш со второго подъезда. Дядя Паша был специалистом широкого профиля, мастер на все руки: от сантехники до ремонта телевизоров. Если б не его нескончаемые пьянки, цены бы ему не было. Сегодня он был явно с большого бодуна. Нечесаный, небритый, с опухшей физиономией, с дрожащими руками, в шлепанцах на босу ногу, с вечной беломориной в редких гнилых зубах. Он тяжело плюхнулся на скамейку у песочницы, где весело копошилась ребятня.

– Мухтар! Ко мне! – оживился он, увидев щенка, бестолково вертящего головой.

– Это не Мухтар! Это – Карай! Пограничная овчарка!

– Ну-ка, давайте его сюда, посмотрим, что за птица ваш пес! Васек, твоя, что ли?

– Ага, дядь Паш. Папа с работы привез.

– Ну-ка, что это за Джульбарс во дворе у нас завелся?

Мужик, зажав пузатого щенка между ног, бесцеремонно раскрыл тому пасть.

– Злой будет, кобелина, – изрек он, вытирая пальцы о штанину.

– Почему злой, дядь Паш? – ребята окружили алкаша.

– Почему злой? – Дядя Паша вновь засунул свои прокуренные пальцы в пасть собаке. – А вот глядите сюда, видите, небо у него темное. Это верный признак, что будет злобным.

Караю не понравились: ни подвыпивший дядя Паша, ни его рыжие невкусные, грубые корявые пальцы. Он жалобно тявкнул и, пятясь, попытался выскользнуть из тисков, в которые попал.

Через пару недель, когда мальчишке надоело ухаживать и убирать за щенком, Карая вернули обратно в вольер к матери. А спустя месяц щенка передали в местную воинскую часть.

Здесь было намного интереснее и веселее, чем в тесном вольере Герды или с мальчишками, которые его постоянно тискали в объятиях. Первое время он терялся, не зная, как себя вести с окружающими. Кругом стоял собачий гвалт, мат, требовательные приказы и строгие окрики кинологов. Проводник Карая, невысокий мешковатый Сэмен, время от времени бесцеремонно хватал Карая за загривок, резко встряхивал и сердито рявкал: «Рядом!», давая понять, кто тут хозяин. Если Карай куда-нибудь рвался или совал нос куда не следует, тут же получал от Сэмена нахлобучку по морде свернутой в тугую трубку газетой.

Карай старался слушаться угрюмого проводника и четко реагировать на его грубые окрики и резкие рывки поводка.

– Карацупа, Карацупа, – громко неслось со всех сторон, когда их пара появлялась на собачьей площадке. Солдаты постоянно подкалывали нескладного ленивого Семена Коцерубу, когда он выгуливал своего питомца. Частенько по вечерам проводник появлялся в вольере поддатым. Он забирался в вольер, усаживался рядом с Караем, прислонялся спиной к сетке, прижимал к себе голову пса и тихо бормотал какую-то околесицу, пока не засыпал.

Однажды утром Сэмен пришел чересчур веселый, с надраенными до ослепительного блеска пуговицами и пряжкой, в отглаженной «парадке». Что-то долго добрым голосом говорил Караю, как-то по-особому ласково гладил, трепал его загривок, торчащие уши. А потом ушел, часто оглядываясь назад и махая рукой, что никогда за ним не замечалось. Вечером еду овчарке принес не Сэмен, а проводник соседнего Байкала, мордастый грубый Шустов. Когда на следующий день вместо Коцерубы на очередную прогулку его вывел невысокий ласковый солдатик, которого все кликали Виталем, Карай почувствовал, что уже никогда не увидит Сэмена, своего рыжего неразговорчивого проводника. Время летело, Карай из суетливого беззаботного щенка превратился в рослого крепкого кобеля, в котором играла горячая мужская кровь. Он теперь, выходя на площадку, тут же давал всем кобелям, своим недругам, о себе знать злобным вызывающим лаем. Он уже с жадностью втягивал манящие и дурманящие его собачьи мозги запахи сук, которых в части было пять. Из которых он особо выделял черную с рыжими подпалинами на боках трехлетнюю немецкую овчарку Гоби. Чего только он перед ней не выделывал, чтобы она удостоила его вниманием, пока Виталька Приданцев не ставил точку на его выкрутасах.

Проводником же Гоби был известный балабол, рядовой Мирошкин. Караю не нравился этот долговязый белобрысый солдат со светло-голубыми глазами, в вечно громыхающих сапогах, который явно недолюбливал не только Карая, но и всех других кобелей, постоянно с громкими матюгами отгоняя их от суки Гоби. Однажды Караю даже досталось от него увесистой палкой по носу и сапогом в бок. Как Карай ни огрызался, как злобно ни рычал, Мирошкин на него не обращал внимания. От кинолога противно пахло леденцами, которые тот постоянно сосал. Но пришло его время поквитаться с ненавистным проводником, и он отомстил за все обиды. Случилось это на очередном экзамене.

Все попытки Витальки Приданцева сделать из Карая минно-розыскную собаку потерпели полную неудачу. Карай находил по едкому запаху тротила взрывное устройство, сжирал мясо, а дальнейшее его уже абсолютно не интересовало. Виталька тщетно пытался выработать у кобеля навыки поведения, необходимые собаке-саперу. Зигзагами при поиске взрывчатки Караю бегать не хотелось, а обнаружив мину, он сразу же раскапывал ее, вместо того чтобы сесть и ждать вожатого. Он часто отвлекался на посторонние запахи и звуки. Не дай бог было ему увидеть какого-нибудь кобеля, он тут же забывал обо всем на свете и сломя голову рвался в драку. Особенно его выводил из себя «кавказец», невозмутимый кобель Гуляш, когда тот с независимым видом шествовал рядом со своим проводником на собачью площадку мимо его вольера. Как-то они не на шутку схватились друг с другом, когда зазевались кинологи. Только клочья густой шерсти полетели от гордого, с подстриженными ушами, соперника, Караю, впрочем, тоже перепало неслабо, месяц припадал на заднюю лапу и зализывал рану на боку.

Командир взвода минно-розыскных собак старший прапорщик Коробков уже было рукой на него махнул, но тут у пса обнаружились неожиданные способности. На экзамене по караульной службе Мирошкин, напялив «робу», попытался подойти к посту, охраняемому Караем. Карай молча наблюдал за приближающимся «нарушителем». Вместо того чтобы начать облаивать, он подпустил «нарушителя» поближе и намертво вцепился в рукав своего давнего недоброжелателя. Коробков, выхватив из кобуры «макаров», расстрелял всю обойму над головой собаки. Но безрезультатно. Карай и ухом не повел, он абсолютно не реагировал на громкую пальбу. Между с вольером Герды, где родился он, и гаражом находился милицейский тир; и Карай настолько привык к выстрелам, что не обращал на них никакого внимания. После этого случая решили его дрессировать уже по другой программе, как подрывника и ликвидатора огневых точек.

Уложив Карая на бок, Виталька принялся обрабатывать и перевязывать ему пораненную лапу.

– Что, производственная травма? – изрек старший прапорщик Стефаныч, присаживаясь рядом и ласково почесывая у собаки за ушами. – Ничего, Караюшка, до свадьбы заживет.

Карай, блаженствуя, вытянул морду и наблюдал за Гоби, которую в углу палатки кормил Мирошкин.

– Вишь, как зыркает на сучку.

– Мать-природу не обманешь! Она свое возьмет!

– Мирошкин ему позыркает, ребра-то в один миг сапогом пересчитает, – отозвался рядовой Привалов, с протяжным стоном стягивая сырой сапог.