Как бы то ни было, но в большинстве своем русский Харбин предпочел не замечать усилия пассионарной части военной эмиграции продолжить белую борьбу. Изо дня в день трудились сотни и тысячи инженеров и рабочих, служащих и просто наемных работников, отчаянно пытаясь выживать, водя такси, служа в банках и коммерческих конторах, таская на себе мешки и возводя постройки. Делалось это не только чтобы добыть пропитание, но со временем в надежде вытащить какой-нибудь счастливый эмигрантский билет, обзаведясь домиком с черемухой под окном и пенсионом от Правления железной дороги.

Своего рода «новым этапом» в истории Харбина явилась японская оккупация Манчжурии. Началась она еще с конца 1931 года, а после падения Мукдена утром 6 февраля 1932 года части японской пехоты и бронетехники двигались по улицам Харбина. Первоначальное отношение русской диаспоры города к появившимся на его улицах японцам, по свидетельству очевидцев, было восторженным. Вдоль тротуаров, по какой-то неписаной традиции, откуда ни возьмись появились восторженные русские девушки с цветами в руках.

Русские люди на Дальнем Востоке, в том числе и жители Харбина, с неизменным интересом и уважением относились к Японии, восхищаясь приветливым и трудолюбивым южным соседом и его аскетичным и глубокомысленным укладом жизни. Медоточивые уста дипломатов и коммерсантов, случившихся быть в Стране восходящего солнца по делам, без устали распространяли преувеличенные и идиллические истории, невероятно далекие от истинного положения вещей. Харбинской интеллигенции в мирных беседах за самоваром на прохладной вечерней веранде с видом на закат зачастую представлялась Япония в дымке цветущей вишни и белизны сверкающей вершины Фудзиямы. Филигранные веера японской работы, шкатулки и безделушки, временами появлявшиеся в продаже в харбинских лавках, вызывали в неискушенном человеке неизменное умиление трудолюбием японских мастеров и точностью исполнения самых мельчайших деталей. Документально засвидетельствованная безжалостность японцев к мирному населению, проявившаяся в годы Русско-японской войны, затмилась перед глазами харбинского обывателя гуманным отношениям к русским военнопленным и их семьям на острове Сикоку, а вновь проявленная жестокость в Николаевске-на-Амуре в 1919 году, когда японские части произвели превентивный расстрел мирного населения, сопровождавшийся грабежами и насилиями над женщинами, так же быстро стерлась в обывательской памяти ввиду объяснения японского командования, уверявшего русскую администрацию, что огонь был открыт по красным партизанам Тряпицына, якобы вступавшим в город. Справедливости ради стоит сказать, что банда Тряпицына незадолго до того перерезала все японское население города, правда, и от русского населения города после его знаменитого рейда ничего не осталось. В Харбине одно время был даже популярен роман местного литератора из социалистов Якова Ловича «Враги», подробно описавший этот трагический эпизод Гражданской войны, однако в памяти харбинцев растворился и этот недавний исторический факт.

Радость при появлении оккупантов можно было бы сравнить со вздохом облегчения, вырвавшимся из уст русского населения после многих лет произвола китайского чиновничества в Харбине, повального взяточничества и лихоимства. Именно тогда у многих русских харбинцев появилась некоторая надежда на то, что именно японские военные власти принесут с собой идеальный порядок, мир, законность и процветание всем народам, населявшим этот город. Немало людей в Харбине пребывало в плену этих мечтаний, а близкие к атаману Семёнову русские военные эмигранты были просто уверены, что в широко декларируемой японцами борьбе против коммунизма они окажут военную помощь почти уже сошедшему на нет дальневосточному белоповстанческому движению. Едва ли кто-нибудь из харбинских политиков, ослепленных эйфорией, задумывался всерьез о том, что Японии было все равно, как сложится судьба белых повстанцев, ведущих вялотекущие эпизодические бои местного значения с советскими погранвойсками и милицией приграничных советских поселков. Ибо на оперативных картах японского Генерального штаба к тому времени уже были нанесены условные обозначения, очерчивающие зону будущих военных действий и завоеваний японцев. В их пределы входила и значительная часть Сибири, на территории которой японские политики желали создать «автономное государство» Сибир-Го, наподобие того, что в скором времени создали на территории Маньчжурии.

Но ликующие русские люди на улицах Харбина, приветствовавшие криками «банзай» проносившиеся мимо мотоциклетки и легкие танки японцев, разумеется, не могли об этом знать и искренне верили, что их жизнь должна непременно повернуться в лучшую сторону. Японцы еще не заняли все административные здания Харбина, а местный Союз легитимистов в состоянии коллективного восторга уже составлял письмо в далекий городок Сен-Бриак, адресованное своему вождю, великому князю Кириллу Владимировичу. Не жалея красочных эпитетов, сообщали тому о грандиозном событии — вступлении японских войск. В послании адресату сообщали и о том, что событие это призвано в самом скором времени благотворно повлиять на жизнь всех русских, готовых строить новую жизнь в Маньчжурии под предводительством великого князя. Сам же великий князь в ответном заявлении от 29 января 1932 года, прозвучавшем из поместья на атлантическом побережье Франции, особого восторга по поводу происходившего в Маньчжурии не высказал, предпочтя отделаться общими словами: «Я не могу принять в этом прямого участия, но весьма заинтересован. 250 тысяч русских эмигрантов в Маньчжурии находятся в ужасных условиях из-за невозможности китайского правительства создать в стране сносные экономические условия. Понятно, почему русские эмигранты готовы принять японский протекторат, веря, что Япония будет в состоянии принести им большее счастье».

Нужно признать, что радость легитимистов от вступления японских войск разделяли далеко не все русские эмигранты на Западе.

В коллективном письме, подписанном в Париже графом Владимиром Николаевичем Коковцовым, профессором Антоном Васильевичем Карташовым и другими общественными деятелями русской эмиграции в адрес председателя Лиги Наций Бриана, указывалось, что ввиду военной агрессии Японии Лига Наций должна взять на себя труд защищать интересы русского населения в Харбине и в Маньчжурии вообще. Это необходимо ввиду его спорного правового положения, создавшегося на протяжении 1920-х годов во многом благодаря китайским властям. Пока шли дебаты в Лиге Наций, а Япония не спеша готовила свой выход из этой организации, в положении Харбина, или даже в большей степени всей Маньчжурии, происходили предназначенные для нее японцами перемены. Менее чем через месяц после захвата в Мукдене было объявлено о создании нового государства Маньчжоу-Ди-Го. Через неделю после обнародования японцами этой декларации на пост пожизненного владыки был поставлен последний китайский император из династии Дай Цинов — Пу И.

В 1937 году монархия в Маньчжоу-Ди-Го была объявлена наследственной, а задолго до этого законодательного акта, окончательно расписавшись в своем неумении вести дипломатические переговоры, советское правительство затеяло обсуждение с японцами о стоимости КВЖД, всячески подчеркивая свою готовность продать ее за деньги и (!) товары «народного потребления». Бездарно проводя переговоры и делая постоянные уступки, советская сторона неоднократно снижала стоимость, предлагаемую японцам с первоначальной суммы в 250 миллионов золотых рублей (равнявшихся по тогдашнему курсу 625 миллионам японских иен) до 140 миллионов иен и 30 миллионов иен на уплату выходных пособий увольняемым русским служащим железной дороги. После оккупации Манчжурии и полосы отчуждения КВЖД японскими войсками полноценная работа дороги была сначала затруднена, а затем стала и вовсе невозможной также в силу отсутствия японских национальных квалифицированных инженерно-технических кадров. Главным вопросом было, разумеется, их количество, потребное для обслуживания такого массива железнодорожных станций, столь длительной протяженности полотна и многочисленных вспомогательных технических сооружений и депо. Многие старые русские железнодорожные инженеры были при этом уволены, а часть тех, кто обзавелся к тому времени советским подданством, вернулись в СССР.