Несколько лет назад российские энтузиасты нашли и перевезли прах генерала в Россию.

Глава двенадцатая

Уроки Харбина

Так завершилась история русской цивилизации в Северо-Восточном Китае, берущая свое начало в эпоху монолитной государственной политики правления Александра III. За более чем полувековой отрезок времени Российское государство создало и укрепило не только свои дальневосточные рубежи, но дало жизнь одному из наиболее крупных проектов, протянувшегося во времени из века в век, принесшего колоссальные выгоды всем его участникам.

Отходя от осмысления геополитического значения Китайско-Восточной железной дороги и сужая повествовательную задачу лишь до описания возникшей и развившейся там европейской цивилизации, нельзя не удивляться потрясающей самоорганизации первых поселенцев, их умению привнести в азиатскую бытность веками проверенный уклад русской жизни, щедро поделиться научными и культурными достижениями и открытиями. Равно как и наладить известную своим строгим академизмом образовательную систему, позволявшую готовить новые поколения квалифицированных, технически и культурно развитых специалистов, на чьих плечах держались все стороны харбинского бытия, и от применения способностей которых впоследствии выигрывали все страны, что согласились приютить русских беженцев из коммунистического Китая.

Едва ли уже наступило время полного осмысления феномена «русского Харбина» и его общечеловеческого значения не только для России, но и для остального мира. Однако и сегодня можно попытаться обобщить так называемые «харбинские уроки» как для страны в целом, так и для национального самосознания русского народа.

Историческая практика направления наиболее подготовленных специалистов за рубеж для укрепления форпостов русской политической, культурной или исследовательской деятельности насчитывает в государстве Российском не одно столетие, особенно проявилось в годы, когда научный и духовный потенциал державы достиг высшей точки своего развития, т. е. к концу XIX века. Заново обустраивая жизнь на берегах Сунгари, переселенцы из России невольно привносили в нее элементы культуры и бытовых навыков, соответствовавшие высокому общероссийскому уровню, установившемуся на рубеже прошлого и позапрошлого веков.

Соседство с древней культурой и историей Китая, с одной стороны, подавало русским мощный импульс к ее познанию и изучению, а с другой — не вызывало в первооткрывателях чувства антагонизма и не особенно обогащало их в научно-техническом плане. Относительно малонаселенный край с суровыми климатическими условиями вынудил русских переселенцев применять на практике обкатанные в родных условиях методы выживания, стремиться использовать все то, что щедро предлагал начинавший тогда свое бурное развитие научно-технический прогресс.

Сооружение железнодорожной магистрали, сопровождаемое неизбежным ростом сопроводительной инфраструктуры — вокзалов, депо, ремонтных мастерских, складов и объектов городского жилья, выражалось в строгом единообразии проектирования промышленных и жилых сооружений, по образу и подобию таковых в Российской империи.

Обслуживание и эксплуатация дороги требовали постоянного пополнения инженерных и технических работников, а также специалистов самого общего профиля, значительная часть которых подбиралась из числа местных жителей. Создавались новые рабочие места и открывались новые возможности для ознакомления и обучения местных жителей новейшим на тот момент технологиям, которые были в распоряжении российских инженеров.

Отсутствие местной промышленности и низкий общеобразовательный уровень населения Северо-Западного Китая сами по себе предполагали экспорт технологий и интеллектуального потенциала из России для поддержания столь грандиозного железнодорожного проекта. Для снижения затрат Правлением КВЖД был поставлен вопрос о необходимости учреждения и финансирования местных средних и высших учебных заведений.

Постепенно, за каких-нибудь два десятилетия, усилиями русских переселенцев Маньчжурский край приобрел вид цивилизованного участка пространства со всеми сопутствующими социальными институтами, по существу, мало отличавшимися от таковых в пределах Российской империи, где построенная система путей сообщения играла градообразующую роль.

Что до населения города и его политических и общегосударственных воззрений, то благодаря статусу экстерриториальности у людей преобладало твердое убеждение о неразрывности уз с исторической Россией и нахождением под прямым покровительством и опекой ее державных институтов. Во многом это было и оставалось ложным чувством, являясь скорее добровольным заблуждением, нежели обыкновенной наивностью, по следующим причинам: географически харбинцев отделяло значительное расстояние до самых удаленных рубежей империи. Россия, к сожалению, не имела достаточных вооруженных сил для того, чтобы в случае необходимости обеспечить безопасность своих подданных и целостность движимых и недвижимых активов. Внутренняя политика государства предусматривала наличие минимальных сил для поддержания правопорядка даже в «медвежьих углах» страны, но и они были рассчитаны на чрезвычайные события губернского, а чаще всего даже уездного масштаба. Что уж было говорить об «усмирительных экспедициях» вовне. До самых последних дней царствования государя императора Николая II Александровича, государственная политика в отношении дальневосточных российских территорий, с которыми граничил Северо-Западный Китай, по-прежнему оставалась на периферии интересов правительства. Это означало, что создание мощной опорной базы в виде промышленных предприятий, военных поселений и разветвленного железнодорожного сообщения на границах с Китаем ни в коем случае не являлось приоритетом государственной политики. В случае гипотетического вооруженного конфликта России приходилось не только расстаться с идеей сохранения своих имущественных интересов в соседней стране, ибо их долговременная защита не представлялась возможной, но и подвергнуть риску подданных его величества быть интернированными или погибшими. Ведь в случае, если неприятель сумел бы отсечь пути их эвакуации по железной дороге обратно в Россию, огромное число этих людей оказалось бы на чужой территории без всякой поддержки и защиты, если не считать сопротивление, которое мог бы оказать китайцам сравнительно малочисленный корпус Охранной стражи. Участие этого подразделения, призванного нести в большей степени охранные, нежели чем боевые функции, представлялось весьма сомнительным. Отсутствие хорошо продуманного плана поставок вооружений и ограниченная возможность переброски войск по КВЖД на юг Китая, с учетом альтернативных путей, печальным образом сказались уже в ходе Русско-японской войны, так и не материализовав, в сущности, возлагаемые на этот железнодорожный участок надежды Военного министерства империи. А невозможность в корне подавить устойчивые тенденции местного повстанческого движения хунхузов на десятилетия создала очаги социальной напряженности и привела к гибели десятков тысяч русских людей, становившихся жертвами местного бандитизма. Все эти факторы должны были быть учтены, и правительству следовало сделать из них выводы, построив в дальнейшем деятельность на китайской территории таким образом, чтобы максимально исключить возможность влияния бандитских формирований на повседневную жизнь железной дороги и ее главного города Харбина.

Если на ранних этапах возникновения Харбина межэтнические отношения русских и местных народов выстраивались в основном на принципах взаимной полезности, то в дальнейшем эти связи претерпели эволюцию. Многообразие отношений с каждым из этносов несло свои специфические особенности, с учетом разнообразия традиций социумов китайцев, маньчжур, урянхов, редких монголов, сартов или даже уйгуров. Так, например, если в «старшем поколении» русских населявшие город китайцы и маньчжуры были склонны видеть в какой-то мере администраторов и устроителей городской жизни, а следовательно, и хозяев положения, то с прибытием в город военных эмигрантов и просто беженцев из России в начале 1920-х годов отношение ко всем русским изменилось. В силу многих причин, представителям второй волны эмигрантов долго пришлось пребывать с местным населением в одинаковых бытовых условиях, деля чаще всего рынок наемной силы или мелкой торговли, а следовательно, и конкурировать. Выровнять положение помог все тот же, продолжавший оставаться высоким, образовательный и научный потенциал русской диаспоры, позволивший даже новым в городе людям занять важные и высокооплачиваемые должности врачей, инженеров, правоведов, финансистов или творческих работников. Разумеется, это были не все сто процентов из числа прибывших, однако довольно значительная его часть, что ясно показало ту высокую ступень развития, на которой находился русский народ. Следующим за тем вызовом времени стали весьма непростые взаимоотношения старой, дореволюционной части русских, долго проживших в Харбине на правах экстерриториальности, и переместившимися эмигрантами времен великого исхода и советскими специалистами, направленными на работу в Харбин в учреждения КВЖД, а также торговые и консульские учреждения в Маньчжурии. Правда, их идеологический антагонизм не отменял культурной общности и факта принадлежности к историческим корням. Даже суровое по части нетерпимости к многообразию мнений и исповеданию иных философских воззрений прошлое столетие могло примирять за границей русских людей неожиданными вещами: трогательно спетой народной песней, образом, воссоздавшим безмятежность дореволюционных лет, и даже удачно вставленной в беседу «исконной» русской поговоркой. Впрочем, ненадолго, ибо единообразие подходов к эмигрантам, в особенности бывшим «белогвардейцам», воспитывалось советской властью у своих подданных с юных лет. Оно характеризовалось целой палитрой поведенческих моделей: от агрессивной неуступчивости до презрительно-холодного равнодушия к бывшим соотечественникам, как к лицам отсталым, достойным в лучшем случае сожаления об их ретроградности. Безусловной моделью была формула борьбы с «неразоружившимся врагом», к которым обычно советские идеологи тех лет причисляли без особенного разбора всех представителей военной эмиграции за рубежом.