В кирпичной кладке я нахожу тот самый кирпич, он немного отличается от остальных. Затаив дыхание, нажимаю на него, и стена беззвучно поворачивается. Несколько долгих томительных секунд вглядываюсь в черноту прохода, но жажда сбежать так сильна, что я все же делаю нерешительный шаг, и проем закрывается. Свечка неожиданно гаснет, и я вскрикиваю. Дрожащие руки роняют в непроглядную темень сначала зажигалку, потом и свечку. Дикий первобытный ужас сковывает меня, и я готова кричать о помощи, но мне останавливает две вещи: во-первых, я выдам Кристину, а во-вторых, Эдуард будет в бешенстве за вторую попытку побега. И я продолжаю идти, выставив вперед руки и слепо ощупывая пространство, тихо поскуливая от страха. Наконец, спотыкаясь и чуть не падая, я упираюсь ладонями во что-то металлическое, начинаю ощупывать и нахожу тяжелый засов и ручку. Еще некоторое время уходит на то, чтобы отодвинуть засов и приоткрыть дверь. Свежий воздух и свет врываются в затхлый проход, я смеюсь в полный голос и выбегаю наружу.

Меня окружает лес, который наполнен шорохами, звуками, криками птиц. Я делаю несколько смелых шагов и останавливаюсь, осознавая, что осталась наедине с ЛЕСОМ. Я, городской житель, оказалась в настоящем диком лесу, который тянется на многие километры, что где-то там впереди граница с другой стаей, которая может не пощадить. Но меня подстегивает то, что где-то впереди есть трасса, с которой Эдуард свернул в сторону своего особняка, и, значит, мне надо придерживаться нужного направления. Я пытаюсь представить, где находится асфальтированная дорога. Особняк еще виднеется позади меня, его крыша мелькает в просветах между деревьями. Я трачу какое-то время, прикидывая, с какой стороны я вышла, где находятся ворота, и возобновляю побег.

Сначала я бегу, потом быстро иду, потом бреду, чувствуя, как ноги налились свинцовой тяжестью, но дорога так и не появляется. Наконец, я сажусь на землю и чувство бессилия захлестывает с головой. Неожиданный треск веток заставляет вскочить. Я прислушиваюсь, оглядываюсь и снова слышу треск, и лес наполняется пугающей тишиной. Сердце замирает, а потом пускается в бешеный галоп. Я срываюсь с места и бегу, не разбирая дороги, падаю, поднимаюсь и снова бегу.

За спиной слышится рык, он множится, окружает. Я оборачиваюсь, снова спотыкаюсь и падаю… в руки своему хозяину. Он молча смотрит мне за спину. Из-за деревьев выходят волки. Их пятеро, столько жителей маленького городка закрывались с ним в кабинете. Волки совершенно разные, но ни один из них не напоминает вожака. Они меньше ростом, не такие мощные и их окрас разнится от серого до рыжего. Один очень напоминает представителя стаи Ночного Ветра.

— Свободны, — коротко говорит Эдуард, и волки исчезают в листве.

Я жду криков, жду удара, жду упреков, вопросов, насилия, но только не того, что он молча перекидывает меня через плечо и несет, что-то насвистывая. От этого становится жутко, я пытаюсь вывернуться, но его рука камнем прижимает к плечу.

— Эденька, — негромко зову его, — милый.

— Не сработает, — спокойно отвечает мой волк, — не сегодня.

— Что ты собираешься делать? — мой голос начинает дрожать, но он больше не разговаривает со мной.

Я пытаюсь посмотреть, куда он меня несет, и вижу, как из-за деревьев выныривают ворота. Они открываются при приближении хозяина. Эдуард проходит их, все так же насвистывая, подходит к особняку, затем сворачивает к неприметной дверце, открывает ее, и мы оказываемся в подвале. Я готова вопить от ужаса. Щелкает выключатель, свет вспыхивает, освещая небольшое пространство. Здесь нет клеток, и я вздыхаю с облегчением. Мой жестокий волк открывает следующую дверь, потом скидывает меня на пол, это помещение гораздо больше, я сильно бьюсь о каменный пол, но сдерживаю вскрик. Мой испуганный взгляд следует за Эдуардом.

Он некоторое время с чем-то возится, я слышу металлический звон и успеваю вообразить невесть что. Мой мучитель возвращается ко мне, снова подхватывает и тащит к крюку, вбитому в потолок. Попытка вырваться ни к чему не приводит. Мои запястья охватывают оковы, и я повисаю, едва касаясь пола кончиками пальцев ног. Суставы начинают ныть, но я даже не замечаю этого, потому что передо мной стоит Эдуард и внимательно смотрит в глаза. Я отважу взгляд, но тут же жесткая хватка сильных пальцев вынуждает взглянуть в холодные безжалостные темно-карие глаза. Его молчание пугает больше, чем рык.

— Эде… — начинаю я, но тут же пощечина ослепляет, выбиваю первые капли крови из рассеченной губы.

Все так же молча, он снова бьет меня, и я начинаю кричать. Я кричу ему, как ненавижу его, как мне противны его прикосновения, как я устала быть его собачонкой и подстилкой, я обвиняю его в смерти Сережи, называю убийцей и садистом. Мой палач внимательно слушает, не перебивая и не злясь. На его лице все тоже спокойствие. Следующий удар превращает мои губы в месиво, умудряясь не выбить зубы. Слезы льются по щекам, попадают на разбитое место, и к прежней боли добавляется новая. Эдуард ненадолго отходит, а когда возвращается, я с ужасом смотрю на кнут, который он держит в руке. Свист, и мозг взрывается от боли, снова свист, снова и снова, и снова, и снова.

Я давно не кричу, на крик нет сил, я безвольно болтаюсь, подвешенная к потолку. Мой жестокий волк снимает меня, несет на руках куда-то, аккуратно опускает на соломенный тюфяк. Я еще успеваю почувствовать, как что-то холодное защелкивается на шее, он сажает меня на цепь, и проваливаюсь в темноту…

— Зачем, Эля, зачем? — этот бесконечный вопрос приводит меня в себя. — Девочка моя, зачем ты так поступаешь со мной? — я чувствую сильный запах алкоголя. Эдуард пьян, он так пьян, что его язык заплетается.

Он сжимает меня, гладит по волосам, целует распухшее лицо, разбитые губы, шею. Я пытаюсь увернуться, но первое же движение отзывается болью во всем теле. Эдуард вскидывает голову и смотрит на меня.

— Тебе больно? Эля, больно? — я не могу слышать его голос, пытаюсь отвернуться, но он удерживает, не позволяет. — Прости меня, прости, родная, — повторяет мой мучитель. — Зачем ты вынуждаешь делать тебе больно? Зачем ты так поступаешь со мной? Ты ведь знаешь, что ты для меня. Зачем, Эля?

— Уйди, — это все, что я могу выговорить.

Он застывает, потом встает и выходит, чтобы вернуться через час в невменяемом состоянии и насиловать, прерываясь все на тот же вопрос "зачем?" Когда Эдуард оставил меня в покое, я едва дышала. Он вытянулся рядом, крепко прижал к себе, сдавливая разорванное кнутом тело, и уснул. А в моей голове набатом стучит только одно слово "БЕЖАТЬ!"…

… Пальцы сжались с такой силой, что ногти впились в ладони. Я вздрогнула и разжала кулаки, глядя на полукружья от ногтей, кое-где окрасившиеся каплями крови. Дима резко обернулся, посмотрел странным взглядом и тут же снова устремил взгляд на дорогу, несущуюся к нам под колеса. Я снова прикрыла глаза, пытаясь совладать с бешеным стуком сердца. Сколько я тогда пролежала, пока зажили все раны? Даже не вспомнить точно, но это было благословенное время, когда Эдуард не трогал меня. Он ночевал в гостевой спальне, но заходил каждый вечер, чтобы пожелать спокойной ночи, и каждое утро, чтобы пожелать доброго утра. Мой волк прятал глаза и готов был стоять на голове, чтобы услышать, что прощен. Но я не обманывалась на его счет, потому что знала, что он сделает это снова, если я дам ему повод. Он любил, как сумасшедший, и наказывал, как зверь, за малейший проступок или ослушание. Его слово было единственно верным. Сначала я молчала, чтобы не злить его, потом начала спорить и делать попытки отстоять свое мнение. А потом снова молчала, потому что спорить оказалось бесполезно и больно.

— О чем думаешь? — голос Димы вывел меня из задумчивости.

— О проступках и наказаниях, — ответила я почти честно.

— Он тебя бил, — мой спутник опять утверждал. — Долго все это длилось?

Я отвернулась к окну, не желая отвечать. Затем задумалась над его вопросом. Сколько же длилась эта пытка любовью моего волка?