Её рука поднялась и легла на его плечо, поиграла с воротником его рубашки. Настя понимала, что это ошибка — подпускать его к себе так близко, но сегодняшний вечер, начавшийся с мартини и закончившийся лазаньем по кустам, чего она лет с десяти не делала, перевернул её жизнь с ног на голову. И ведь прекрасно знала, что завтра пожалеет, но вязкая темнота, окутавшая их, как покрывалом, казалась вечной. Завтра было где-то далеко, и про ошибки и раскаяние можно было думать, но не чувствовать их. И Серёжка — именно Серёжка, как она звала его про себя весь сегодняшний вечер — настолько рядом, и волнует её, и уже не важно, что за спиной открытое окно, и если прислушаться, можно расслышать с улицы звуки некогда дорогого и любимого голоса. Но это окно разделило их с Сашкой, кажется, навсегда. И рядом сейчас другой человек, и он прикасается к ней, целует, гладит, и её сердце именно для него бьётся. А ещё он другой, не похожий на Сашу, и она это не разумом понимает, а каким-то шестым чувством, и даже её руки, прикасаясь к нему, не просто гладят, а изучают. Осторожничают, медлят, но продолжают гулять по его плечам, спине. Его поцелуй был лёгким, почти неощутимым. От Серёжи пахло пивом, но как-то по-особенному, пьяняще, словно дорогим вином. И ещё чем-то. Каким-то своим запахом. Мужчиной… Сексом…

От всего этого у Насти кружилась голова.

Ответила на поцелуй, и поняла, что её больше не спрашивают, готова она или нет. Видимо, ответ в её прикосновениях, поцелуях, что она с таким жаром возвращает, податливости. Одна предупреждающая мысль ещё появилась, как вспышка, обожгла сознание, но сил противиться уже не было. Настю закружило, унесло течением и опалило любопытством. В эту секунду больше всего на свете хотелось узнать: как это будет, с Маркеловым. Секс, это ведь так важно, так непросто, нужно тонко чувствовать человека, чтобы всё сложилось. Когда-то она очень боялась переступить эту грань с Сашкой, боялась именно того, что всё волшебство после пропадёт. А сейчас ей бояться некогда, нужно решить прямо здесь и сейчас. Или не решать, а просто зажать все сомнения в кулак и плыть по течению.

Он не давал ей опомниться. Он прекрасно знал, что делает. Он гладил, ласкал, собирал её волосы в кулак и тянул их назад, заставляя Настю откидывать голову и стонать. И она на самом деле стонала, кусала губы, и будто со стороны за собой наблюдала, понимая, что ведёт себя чересчур бездумно и бесстыдно. Даже её стоны в первую очередь ей по нервам били, она не узнавала свой голос. Она не узнавала себя. То, как Маркелов крутил её как куклу, как раздевал её, прижимал к стене, приподнимал, вжимаясь в её тело — всё это происходило будто не с ней. И то, что чувствовала — каждый его поцелуй, как ожог, его кожа, раскалённая, казалось бы до бела, а потом ставшая чуть влажной, от их жара, смешавшегося воедино — всё, будто виртуальная игра. Безумные, реальные, но невозможные ощущения.

Под окнами уже не тревожные голоса, а пьяный смех, смешанный с девичьим хихиканьем, а у них в комнате кроме тяжёлого дыхания, коротких сдавленных стонов и поскрипывания старого дивана — ничего нет. Темнота и до этого казалась вязкой, прилипающей, укутывающей со всех сторон, а тут даже воздух стал горячим. Невозможно было дышать без хрипов, невозможно было прикасаться, без того, чтобы рука не заскользила по горячей, влажной коже. Не нужно было думать что и как, нужно было успеть взять побольше, успеть ухватить особо острый момент и не отстать от другого. Так хотелось закричать…

Сергей закрыл ей рот поцелуем, но Настя отвернула голову. Ей не хватало воздуха, поцелуй бы её убил. Руки в стороны раскинула, перед глазами белые круги, но чувствовала, как Серёжка дрожит. Мышцы напряглись, спина выгнулась, что-то прорычал, уткнувшись лицом ей в шею. Весь горячий, потный, и до боли понятный. Это было странно, но каждое его движение находило в ней отклик. Он на руках приподнимался — она следовала за ним, он опускался на неё, и она его принимала, обнимая его руками. И когда он, уставший, прижался губами к её губам, благодаря, она и на этот поцелуй ответила, хотя уже должна была бы опомниться к этому моменту, и испугаться.

— Рыжая, — шепнул он ей на ухо. — У меня никогда не было рыжих.

Сил ответить у неё не нашлось. Лежали, прижавшись друг к другу, на смятом покрывале, даже скинуть его на пол секунды не нашли. Сергей рукой по её телу водил, устало, даже несколько лениво, но в то же время не давал Насте окончательно в себя прийти, не отпускал её. А она в темноту таращилась, спиной к нему прижималась, и не думала, ни о чём не думала, лишь краем сознания отслеживала путешествие мужской руки по своему телу. Единственное, что в памяти всплыло — это мартини. Неожиданно захотелось мартини.

Ночной ветерок задувал в окно, трепал занавеску и холодил разгорячённые тела. Голоса с улицы слышались уже совсем рядом, почти под окнами, кто-то снова свистнул, а следом раздался дружный смех. Настя же никак в толк взять не могла, кому там так весело. Кому? Ей вот совсем не до веселья, когда Серёжка целует её в плечо, на спину её переворачивает, склоняется к её груди… Ей точно не до смеха. А потом ещё в дверь кто-то позвонил, дерзко, долго, а Маркелов голову поднял, прислушался, но почти тут же вернулся к ней, поцеловал, зажигая в ней новый огонь. Отстранился и большим пальцем обвёл её губы.

— Серёж…

Он, кажется, улыбнулся, потом шепнул:

— Всё хорошо.

Эти слова первыми всплыли в памяти, когда Настя проснулась. Глаза ещё не успела открыть, только потянулась, а потом вспомнила, при чём, скорее голос Маркелова, чем сами слова, и в первый момент удивилась. А когда открыла глаза и увидела его рядом, спящего, сердце застучало, словно птица в клетке. Вот это была ночка…

Серёжка лежал на боку, подложив под голову согнутую в локте руку, лицо расслабленное, а на щеках тёмная щетина проступила. Настя с таким интересом его разглядывала — всё, начиная с лица, и до низа живота, лёгкое одеяло только до туда доходило, и безмерно удивлялась произошедшему. Возможно, ещё слишком рано, но ни испуга, ни раскаяния пока не чувствовала. Лишь удивление, что она всё же оказалась с ним в одной постели. И не просто оказалась, а провела здесь всю ночь, бессонную и насыщенную, а когда проснулась, солнце уже в окно вовсю светит. Кстати, который час?

Она натянула на грудь одеяло, приподнялась на локте, принялась оглядываться, пытаясь найти взглядом часы. Маркелов пошевелился, разбуженный её вознёй, его рука поднялась и уже привычно легла на её бедро, погладила. Это несколько смутило, и Настя крепче прижала к груди одеяло.

— Ты чего?

— Уже утро, — проговорила она беспокойным шёпотом.

— И что?

— Меня родители убьют. Где часы?

Он на спину перевернулся и вздохнул. Вздохнул так, что Настя невольно на него засмотрелась. Как его губы поджались, как грудь высоко поднялась, как одеяло съехало ниже, когда он повернулся. Вот тут Солнцева глаза сразу отвела. И очень вовремя, потому что Сергей глаза открыл и посмотрел ей в лицо. Сонно сощурился.

— Привет.

Надо же, как неловко.

— Привет.

Маркелов руку поднял и коснулся пальцем её щеки. Взгляд долгий, а Настя краснеть начала, потому что по его взгляду было понятно — восстанавливает в памяти события прошлой ночи. Безумно неловко.

А Серёжа её на себя потянул, край одеяла, которым она прикрывалась, отнял, и поцеловал. А до Насти только в этот момент дошло, как она, наверное, жутко выглядит. Хоть и умылась вчера, момент улучила, но вокруг головы, скорее всего, львиная грива. А Маркелов ещё и пятерню туда свою запустил.

— Серёж, Серёжа… Подожди. — Она рассмеялась, пытаясь увернуться от его губ.

В прихожей хлопнула дверь. Настя мешавшие волосы с лица смахнула и посмотрела с ужасом.

— Это… кто?

У Маркелова лицо немного вытянулось, он в рассеянности почесал плечо, потом одеяло на себя повыше натянул. И сказал:

— Время половина девятого. Бабуля с дежурства пришла.

Он ещё договорить толком не успел, а дверь в его комнату уже открываться начала.