Карлос пошел к причалу, у которого в ожидании погрузки на платформах высились пирамиды ящиков. Педро двигался следом за ним.

Завернув в какой-то темный угол, они остановились между двух внушительных штабелей, и грузчик спросил:

– Тебя в какой ящик лучше засунуть? С говядиной или свининой?

– Какая разница? – удивился Гонсалес.

– А такая. Сколько сухогруз будет болтаться по морю? Неизвестно. Может быть, еще в какой-нибудь порт зайдет. Есть ты что будешь? Многие свинину не любят…

– А-а-а, ну, тогда лучше говядина.

– Правильно. В говядине и желе побольше. Не так сильно пить будет хотеться.

Карлос повернулся лицом к ящикам, стоящим один на другом, и стал смотреть на маркировочные этикетки. Наконец, он выбрал нужный, влез наверх пирамиды, оторвал монтировкой две доски и сказал Педро, наблюдавшему за ним:

– Лови банки и складывай в тачку.

Гонсалес кивнул головой. Карлос, проворно работая руками, принялся бросать вниз килограммовые железные консервы, разукрашенные яркими наклейками. Педро еле успевал их ловить. Спустя пять минут работа была закончена, и грузчик поманил нищего пальцем. Тот вскарабкался вверх и осмотрел приготовленное для него место. Ящик был довольно большим. В ширину и длину – два метра, и в высоту – метра полтора. Гонсалес улегся в нишу, свободную от банок, и спросил:

– Карлос, а ты уверен, что этот ящик попадет именно на чилийское судно?

– Конечно, − ответил тот. – Сегодня с утра начали грузить именно эту партию. Вон, кран уже хватает соседнюю платформу.

– А куда направляется второе судно, стоящее под загрузкой?

– А к какому-то бесу на чертовы кулички… Точно не помню, но куда-то туда.

– Ладно, заколачивай, только щелочки оставь, чтоб дышать легче было.

– Хорошо. А, кстати, ты банки чем открывать будешь? Детородным органом? Ха-ха-ха! На тебе нож. Дарю.

Карлос протянул Педро маленький складной нож.

– Спасибо, − искренне поблагодарил тот.

Грузчик вставил доски на место и забил их гвоздями, после чего спрыгнул вниз и накрыл подобранным с земли куском картона нарядные банки, весело выглядывавшие из корыта на колесах. Откатив тачку с консервами подальше от причала, он остановился и, постучав себя пальцем по темени, произнес вслух:

– Вот идиот! Я всегда говорил, что он – ненормальный. Каким, интересно, образом, и куда он будет испражняться? Там ведь даже штаны не снимешь!

Карлос рассмеялся, пожал плечами и, приподняв тачку, покатил ее в сторону двадцать четвертого склада, где работал этот жулик Диего, покупавший все подряд, и торговавший – чем попало.

Настроение у Карлоса было чудесным.

Камера была довольно просторной и представляла собой квадратное помещение размером четыре на четыре метра. Слева узкие деревянные нары жестко крепились к стене. В дальнем правом углу находились раковина с краном и унитаз. Под раковиной стоял пластиковый тазик и в нем кисла вонючая половая тряпка неизвестного цвета. Еще имелся деревянный табурет с короткими толстыми ножками.

Педро подошел к унитазу. Это было странное сооружение. Он никогда ранее не видел таких конструкций. Внизу в пол была вмонтирована железная плита с ребристой поверхностью, в задней, ближней к стене части которой находилась узкая дырка. К стене же крепилась и труба, заканчивающаяся в двух метрах над полом довольно большим сливным бачком. Сбоку от бачка торчал подозрительно мощный рычаг. Гонсалес, ради эксперимента, взялся за него рукой и потянул вниз. Раздалось рычание, и вода с ревом устремилась по трубе вниз. Педро с криком отпрыгнул от унитаза. Вода с бешеной скоростью вырвалась на простор железной плиты и забурлила водоворотом над сливным отверстием. Волны с неистовой силой принялись бить в невысокие бортики, швыряя брызги вокруг. Некоторые из них долетели даже до нар.

Гонсалес понял, что если пользоваться этим чудо-унитазом неаккуратно, и быть не метким по отношению к сливной дырке, то вода разметет дерьмо по всей камере и заляпает стены. Ему тут же подумалось, что у русских всегда все не так, как у цивилизованных людей, хотя и не исключалась возможность изобретения таких унитазов с целью дополнительного издевательства над заключенными. Ведь уборщиков здесь, скорее всего, нет, и отмывать камеру придется самому. Теперь Гонсалесу предстояло научиться точно попадать в цель, то есть заниматься своеобразной ректальной тренировкой…

В углу за унитазом стояла решетчатая пластмассовая урна. Она была пуста. Гонсалес почти сразу понял, для чего она нужна. В пределах досягаемости от нее находилась холодная по случаю лета чугунная батарея. Все пазы в ней были заткнуты обрывками газет. Педро догадался, что печатная периодика в СССР – это и есть пипифакс. Он вытащил одну из страниц, разгладил, и обнаружил на ней отпечатанную черно-белую фотографию. Какой-то негритянский лидер с короной на голове целовался взасос с одним из советских руководителей. Глаза руководителя были хитро прищурены. Лидер же смотрел бодро и весело. Отойдя от унитаза, Гонсалес улегся на нары.

Его привезли ночью. В темном колодце двора Педро вывели из автофургона и прошли с ним в узкую полуподвальную дверь здания. После этого он с двумя сопровождающими долго блуждал по плохо освещенным коридорам, пока не оказался в кабинете, где его допрашивал полковник Фролов. Потом его отвели в нынешнюю камеру, которая находилась четырьмя этажами ниже. Педро лежал на нарах и вспоминал события последних дней…

Этот недоумок Карлос перепутал пирамиды с грузом, и Гонсалес оказался не в Чили, а в Советском Союзе! Хуже этого могло случиться только одно – прямое попадание в Израиль. Педро подумалось, что хорошо, хоть, официального цыганского государства не существует. Но все равно, положение, в которое он попал по вине аргентинца, было чудовищным! Спустя десять дней после начала плаванья он начал догадываться, что сухогруз идет далеко не в Чили. Но попасть в Россию?! Педро не мог себе этого представить даже во сне…

В ящике было очень неудобно. Гонсалес жалел о том, что они с Карлосом не выбросили еще несколько рядов банок. И хотя пустые жестянки от съеденных консервов он сплющивал, места от этого прибавлялось совсем немного. А вычислили его именно по запаху.

В один из дней судно, наконец, остановилось, и портовый кран, подхватив пирамиду с ящиком, в котором страдал Педро, поставил ее на твердую землю. В щели сразу же проник свежий воздух, и Гонсалес, находившийся в забытьи, пришел в себя. Он услышал раздававшиеся снаружи голоса. Люди с другой от дощатой стенки стороны общались на каком-то непонятном, но странно знакомом языке. Несколько человек громко ругались. В речи их постоянно проскальзывало одно короткое, смутно знакомое слово. В голове Педро неожиданно всплыло воспоминание…

Горящий танк с черно-белым крестом. Он – молодой офицер – достает из него двух раненых солдат, поочередно волоком перетаскивает их в ближайшую воронку и перевязывает раны. Оказание помощи приходится прекратить, так как возникла необходимость стрелять в небольшую группу русских солдат, бегущих по полю к воронке. Копченые, немытые их лица полны ярости. Они кричат, постоянно употребляя непонятное короткое слово…

Потом госпиталь, кровать, боль, железный крест от фюрера… Нет, это к делу не относится. Другое воспоминание…

Медицинский блок. Тощий, изможденный русский солдат лежит связанным в цинковой ванне. Он полностью обложен кусками льда. Проводится один из опытов по изучению порога смертности при обморожении. Тонкий хрящеватый нос солдата торчит вверх, два огромных глаза на лице, высохшем от голода, горят неукротимой ненавистью, а изо рта постоянно вылетает слабый немощный крик, состоящий из одной и той же фразы. Она содержит всего три слова, и последнее из них именно то, что произносили солдаты, бежавшие в сторону воронки… Как объяснил один из лагерных офицеров, знавших русский язык, слово это в грубой форме означает мужской половой орган.