– Конечно, можно! Даже нужно! – возбужденно воскликнул профессор.

Фролов удовлетворенно кивнул головой и обратился к Педро. Сухов перевел:

– Господин Гонсалес, сейчас вам введут некий препарат. Это безболезненно. Далее вы будете отвечать на мои вопросы.

– Вы собираетесь ввести мне пентотал натрия? – поинтересовался Педро.

– У вас слишком глубокие познания в медицине для борца с кровавым режимом, − ответил Фролов. – Но насчет пентотала вы не правы. Он не дает должного эффекта. У нас это − пройденный этап. Мы располагаем более хорошими средствами для развязывания языков, и вы сейчас убедитесь в этом.

Он посмотрел куда-то за спину Гонсалеса, и его кресло тут же окружили люди в белых халатах.

Педро понял, что до разоблачения остаются какие-то считанные минуты. Он вспомнил о придуманном им эликсире, и сердце его похолодело. Изо рта вырвался крик:

– Господин полковник! Я готов без медицинского вмешательства честно ответить на все ваши вопросы. Я – не Гонсалес!

Фролов рассмеялся:

– То, что вы не Гонсалес, понятно – как у нас говорят – даже ежу. Но к чему вам оставлять что-либо недосказанное? Совесть надо облегчить до конца. Поэтому укол вам сделают обязательно. Допрос будет записан с помощью всех доступных технических средств, а предоставленная вами информация изучена должным образом.

Он требовательно взмахнул рукой, и бездушные белые халаты опять засуетились вокруг лже-Гонсалеса. Ему был сделан укол в вену, и суета прекратилась.

Препарат начал действовать почти сразу. Возникло чувство легкой эйфории. Плечи Педро как-то сами собой расправились, сердцу стало тесно в груди, тревога куда-то ушла, и мрачный кабинет наполнился теплыми и мягкими красками. Свет от электрических лампочек разбился на множество спектров и засверкал калейдоскопом разноцветных огней. Жизнь стала радостной и приятной. Три человека, сидящие за столом, перестали быть носителями угрозы и начали восприниматься как незначительные предметы меблировки. Огромное, великолепное, всеобъемлющее «Я» захлестнуло Педро с головой, и он с удовольствием рассмеялся. Откуда-то прилетел негромкий вопрос:

– Вы готовы отвечать?

Этот вопрос еще больше развеселил Гонсалеса. Он опять рассмеялся. Ему подумалось, что весь окружающий его мир создан для того, чтобы доставлять удовольствие. Если кто-то задает вопросы, значит, они имеют отношение к радости. Он довольно произнес на родном языке:

– Да.

Ласковый и негромкий голос задал еще один приятный вопрос:

– Кто вы такой?

С легким чувством удивления Педро пояснил очевидную истину:

– Я – гауптштурмфюрер СС Йозеф Шенгеле. Разве вы меня не знаете?

Три фигуры, сидевшие за столом, разом вскочили и в замешательстве уставились на него. Лица их выражали обширную гамму чувств, самым ярким из которых было недоверие. Это показалось настолько забавным, что он принялся громко хохотать…

Голова сильно болела. Он поднял веки и вновь зажмурился. Тусклый свет плафонной лампы неприятно бил в глаза. Он медленно приподнялся и, спустив ноги вниз, занял на нарах сидячее положение. Осторожно приоткрыв глаза, он огляделся. Камера была той же. Кто и когда доставил его сюда, − было неясно. Сколько прошло времени с момента, когда его память перестала фиксировать происходившие события, он не знал. Единственное, что крепко засело в его мозгу, это мысль, что его опять, как в детстве, зовут Йозефом. И отцовскую фамилию теперь не надо скрывать.

Йозеф прислушался к внутренним ощущениям и осознал, что кроме головной боли, его преследует также состояние похмелья. Очень хотелось пить. Он встал, и подошел, шатаясь, к раковине. Кружка отсутствовала, и он напился воды из крана. Потом выпрямился, но вонючая хлорированная субстанция сделала свое подлое дело. Спазм в желудке заставил согнуться вновь, и его вырвало.

Спустя некоторое время, проведенное в мучительном пугании раковины, ему стало легче, и он вернулся к нарам. Странное дело, но они оказались оборудованы матрасом и подушкой. Йозеф более внимательно обвел взглядом помещение и обнаружил в нем некоторое изменение интерьера, произошедшее, видимо, в период его беспамятства.

В левом дальнем углу камеры, сразу за нарами, к стене был привинчен небольшой железный столик. Табурет, правда, исчез. На столе лежали: серо-желтое полотенце с вафельным рисунком, синее свернутое одеяло и стопка одежды. На полу сиротливо стояла пара солдатских кед без шнурков. Шенгеле опустил взгляд вниз и обнаружил, что является обнаженным. Он подошел к столу, разобрал стопку и принялся одеваться.

Одежда была ношеной, но чистой. Сначала он надел трусы и носки. Трусы были безразмерными и походили на самый обычный парашют грязно-синего цвета. Носки же оказались шедевром, произведенным советской трикотажной промышленностью. Неопределенно-бледные, застиранные до прозрачности и вытянутые по размеру шотландских гетр, они имели пришедшие в негодность резинки, и потому сразу же упали к щиколоткам. Йозеф стал похож на старую небритую проститутку в громадной юбке со свалившимися вниз чулками. Он решил носки снять и обуться в кеды на босу ногу, благо, до зимы было еще далеко.

Серого цвета роба состояла из мешковатых, пузырящихся на коленях брюк и натягивающейся через голову рубашки. Пуговиц на одежде не было. На поясе брюки держались за счет мощной резинки, зато рукава рубашки болтались, как уши у спаниеля, и потому Йозефу пришлось закатать их до локтей. Одевшись, он понял, что тошнота прошла, и голова уже болит не так сильно. Он попытался вспомнить, когда в последний раз ему посчастливилось есть, но не смог. Это могло произойти как вчера вечером, так и неделю назад. Если судить по состоянию желудка, то второе предположение представлялось более правдоподобным. Поэтому он подошел к двери и постучал в нее кулаком.

Сразу же раздался лязг, и окошко распахнулось. Йозеф заглянул в него, и увидел внимательно смотревшего на него с той стороны человека. Голова его была лысой, брови и ресницы отсутствовали. Сжатые губы напоминали тонкую ломаную линию. Пустые желтые глаза безучастно глядели на Шенгеле. Человек молчал.

Йозеф спросил по-немецки:

– Мне дадут сегодня поесть?

Человек не понял сказанной фразы. Тогда Шенгеле произнес широко известное в мире слово:

– Буттерброд!

Веки лысого надсмотрщика моргнули, и окошко захлопнулось.

Через двадцать минут Йозеф, наконец, получил еду. В камеру просунулась глубокая миска, потом мелкая и в заключение – кружка с ложкой. Шенгеле, перетаскав тарелки к столу, внимательно изучил предложенную снедь.

Обед состоял из миски холодного вермишелевого супа, воняющего комбижиром, в котором одиноко плавала небольшая почерневшая картофелина, и жестяной тарелки с пластом слипшихся макарон, украшенных ломтиком соленой селедки. В кружке был тот же напиток, что и в первый раз. К этому прилагались два куска черного несвежего хлеба. Шенгеле подумалось, что в бытность свою нищим, он и то лучше питался. Но голод – это голод.

Он решил приступить к трапезе и стал искать, где бы сесть. Сложность ситуации заключалась в том, что отсутствовал табурет и, усевшись на нары, Йозеф едва доставал кончиками пальцев краешек намертво привинченного к стене стола. Он попытался, согнув туловище, есть стоя, но вскоре понял, что это совсем неудобно, главным образом потому, что из ложки разливается суп. Наконец, он сообразил взять миску в руки и усесться с ней на нары. В результате удалось поесть с относительным комфортом.

Во время еды Шенгеле размышлял о том, что непонятно, зачем существует стол, если нет стула? Для чего? Чтобы служить полкой для сложенной одежды? Он пришел к выводу, что ему понадобилось слишком много времени потратить на то, чтобы догадаться, как правильно в этой ситуации поступить. Какой-нибудь русский, наверняка, сразу бы сообразил, что делать… Шенгеле выругался про себя: «Русские свиньи!». На ум тут же пришла аналогия. Свинья всегда найдет способ устроиться с наибольшим для себя удобством. Причем, ей будет все равно, грязно вокруг или нет. Вспомнились слова Бисмарка о непобедимости России. Само собой напрашивалось заключение, вытекающее из утверждений канцлера. Если русские являются нацией, имеющей существенно заниженные потребности для обеспечения жизнедеятельности, то нация эта – свинская…