Шенгеле покачал головой и произнес:

– Дело здесь даже не в расовой теории. Как бы я ни не любил иудеев, по моему мнению, в мире существуют только две по-настоящему талантливые нации – германцы и евреи. Я об этом говорил еще в лагере и не скрывал никогда. Но существовать рядом они не могут. Кто-то должен победить. А по поводу фюрера могу пояснить следующее. Если в Испании был дан срок три месяца, то в Германии он составил целых пять лет! Начиная с тридцать третьего года и по десятое ноября тридцать восьмого. Сначала евреев лишили политических прав. Потом запретили заниматься банковской деятельностью. Потом на витринах многих магазинов появились надписи: «Здесь иудеи не обслуживаются». Дальше – больше. В тридцать шестом году на всех улицах появились скамейки с надписями: «Для иудеев». Спустя несколько месяцев – объявления во всех парках: «Вход собакам и иудеям запрещен!». Неужели нельзя было понять, что пора уезжать? В тридцать седьмом начались акции, связанные с расовой гигиеной. За сожительство с немками евреев водили по улицам с плакатами на груди, гласившими: «Я обесчестил немецкую женщину». Но когда государство обязало всех евреев предоставить сведения о доходах и имуществе и создало специальную картотеку?! Самому большому дураку на свете известно, что если власть принялась считать деньги некоторой группы людей, то скоро она их заберет! Где хваленое еврейское чутье? Пять лет фюрер тыкал твой народ носом в выходную дверь! А ты тут про какие-то вшивые три месяца…

Агасфер махнул рукой и произнес с сожалением:

– Тяжелый случай. Ничем из тебя нацистскую дурь не выбить. Если твои соплеменники такие талантливые, пускай станут умнее евреев. Посмотрим, что из этого получится. Я могу сказать, что ошибки свойственны как любому человеку, так и любому народу. И проистекают они от самых простых вещей: глупости, жадности и отсутствия сострадания к другим. Ты что-нибудь слышал о событиях, происходивших в середине семнадцатого века на Украине?

– Это когда казаки уничтожили много евреев? Читал где-то, но уже не помню.

– Ну, насчет количества можно написать все, что угодно. Преувеличения всегда кому-то выгодны. Бывал я там в это время… Тогда я работал в одной венской банковской фирме. Не помню точно, как она называлась. По-моему – «Шницель и сыновья». Или нет… Короче – не важно. По делам этого банкирского дома я изъездил всю Европу, являясь доверенным лицом, развозившим различные бумаги: векселя, закладные и прочие документы. Бывал на Украине. Причем, не раз. И меня всегда поражала одна вещь. В любом небольшом городишке или селе каждый крестьянин, кланяясь, ломал передо мной шапку, хотя не знал, кто я такой. Единственно, в чем он не сомневался, исходя из моей внешности, это в том, что я – еврей. Не имело значения, еду ли я в бричке, или иду пешком. Зато стоило только оглянуться, как в глазах смотрящих мне вслед читалась самая лютая ненависть. И эта ненависть, как оказалось, имела под собой массу оснований.

Еврейских общин было много, и все они платили в казну налоги за данное иудеям право жить в польском королевстве. Взамен им не запрещалось заниматься любым видом коммерческой деятельности. Евреи были банкирами, торговцами, шинкарями и тому подобное. Но самое главное – они принимали участие в так называемой откупной деятельности. Какой-нибудь богатый член общины выкупал право собирать налоги с какого-либо города или местности. Потом перепродавал по частям (естественно, с выгодой для себя) своим родственникам, ну а те, в свою очередь, перепродавали это право другим членам общины, дробя еще сильнее. Вот и получалось, что в любой, даже самой мелкой административной единице Украины за сбором налогов стоял представитель богом избранного народа. И собирались налоги таким образом, чтобы перекрыть последствия большого количества перепродаж, ну и себя, конечно, не забыть. В итоге подданные короля налогов платили гораздо больше, чем полагалось. Плюс, практически, полная монополия на производство спиртных напитков, постепенно прибранная моими соплеменниками к своим рукам. Все бы ничего, но дело коснулось последней инстанции, то есть Бога. Католичество в тех местах существенно притесняло приверженцев византийской конфессии. А исповедовало православие большинство населения Украины.

Панам было все равно, что творится с быдлом (так они называли этих людей). Вот и получилось, что еврей-откупщик за недоимки закрывал церкви, и ключи от них хранил у себя, пока население не погасит долг. Бывали случаи, когда, пользуясь подкупом и лояльностью панских судов, евреи за долги отписывали православные храмы себе, и они становились их имуществом, которое использовалось, как доходное предприятие. То есть, если жители хотели провести службу, они сбрасывались деньгами и шли выкупать на несколько часов ключи у еврея.

Если у иудеев покупка личного места в синагоге считается обычным явлением, то у христиан совсем другие понятия об этом деле. Они так явно с Господом не торгуют. Вот и получилось, что у притесняемого коренного населения отобрали последнее утешение – храм божий. Возникает вопрос: какие чувства люди будут испытывать к тем, кто отбирает все – и материальное, и духовное? Вот и грохнуло! Основная причина бунта, правда, заключалась в других событиях, не имеющих к евреям никакого отношения, но – какая разница?

Агасфер замолчал и принялся свертывать самокрутку. Шенгеле налил в стаканы. Они выпили, и старик спросил:

– Тебе интересно то, о чем я рассказываю?

– Конечно, − ответил Шенгеле. – Мне всегда интересно слушать про то, как евреи получают по заслугам.

Агасфер покачал головой, закурил и продолжил свой рассказ:

– Во время осады Львова я находился в городе. Евреев, кстати, просто так не убивали. Тем более, если войском командовал сам Хмельницкий. Зачем кого-то убивать, если можно продать в рабство тем же татарам или туркам. А можно было потребовать выкуп. С мертвого еврея какая выгода? Никакой. Иудеи могли откупиться. Цена, правда, была огромной. Во Львове жили не одни евреи, но основную часть выкупа внесли именно они. Им пришлось сдавать даже женские украшения и обрядовые принадлежности из синагог для того, чтобы набралась нужная сумма. Зато все остались живы. А вот в Дубно… Ты, случаем, не бывал в Дубно?

– Да. Наша дивизия в сорок первом году после взятия Тернополя была переброшена в район Житомира, и мы проходили через этот убогий городок. Свинарник – свинарником. Но замок там хороший.

– Убогий, не убогий… А замок там действительно неплохой. Особенно для семнадцатого века. Отсидеться можно. Тем более, если враги – всякие голодранцы и легковооруженные казаки. Что паны и сделали. Сами заперлись в замке, а евреев не пустили. Община там была небольшой – несколько сотен человек. И меня туда нелегкая занесла как раз накануне.

Отрядом казаков командовал мелкий военачальник. Зачем ему было требовать выкуп, если можно и так все забрать у беззащитных людей? Что и было сделано. А так как замок не сдавался и был казакам явно не по зубам, то надо было сорвать злость. На ком? Ясное дело – на евреях. Детей и стариков отделили, отвели к реке Икве, и решили утопить. Я, как старик, тоже не избежал этой участи.

Агасфер погасил окурок в пустой банке из-под консервов и, упершись взглядом в стол, стал говорить очень тихо, на пределе слышимости:

– В толпе, впереди меня, стоял маленький мальчик лет семи со своей бабушкой. Они шептались. Старая женщина говорила: «Видишь, маленький, нам повезло. Нам разрешили переплыть речку и уйти. Возле замка она широкая, а здесь – всего двадцать шагов. Надо только сильнее нырнуть, и мы сразу окажемся на середине. А там – совсем немножко останется до того берега». Мальчик отвечал: «Но я не умею плавать». Бабушка говорила: «Ничего страшного. Видишь, казаки привязывают детей к взрослым? Это чтобы они не потерялись, когда взрослые будут плыть. Главное – набрать в грудь побольше воздуха и хорошо нырнуть. Не успеешь оглянуться, как мы будем на том берегу. Ты больше никогда не увидишь этих страшных людей. Ты будешь видеть только добрых и хороших»… «А папа с мамой?». «Они нас обязательно догонят». «Бабушка, я боюсь»! «Не бойся маленький. Все случится быстро. Ты ведь – мужчина. Иисус Навин ничего не боялся. Ты же хотел быть похожим на него»…