Все прошедшие годы он был занят тем, что выслеживал и уничтожал тех, кто приносил горе его соотечественникам. И сейчас он занимался своей работой. Он напал на след известного террориста, участвовавшего несколько лет назад в захвате заложников в одной из стран Индокитая. Тогда среди захваченных людей оказались семеро израильских туристов. Террористы зверски убили всех евреев. Остальных заложников они обменяли на право свободного выхода, и благополучно скрылись в джунглях. Имена всех, причастных к этому делу, спецслужбы узнали быстро. Один из борцов за веру уже больше года ошивался в Чечне, занимаясь своим привычным делом, то есть – воевал с беззащитными людьми, не имеющими возможности дать отпор. Он участвовал в знаменитом рейде, когда несколько тысяч до зубов вооруженных боевиков вторглись в Дагестан. После героической победы над мирными жителями и позорного бегства от федеральных войск (причем бегство осуществлялось под прикрытием заложников, большинство из которых составляли женщины и дети), искомый международный террорист был повышен в ранге и получил в командование собственный отряд в количестве тридцати таких же наемников, как и он сам. Теперь он носил имя – Абу-Шахид, и считался уважаемым полевым командиром.

В освобожденной от коммунистической власти России с еврейским вопросом теперь все было в порядке. Потому «Моссад» достаточно хорошо стал себя чувствовать на постсоветском пространстве. Да и в отношениях с Грузией не было никаких разногласий. Поэтому, получив сведения от агентуры, что вытесняемые федералами террористы начали стягиваться к грузинской границе, Ковальски, возглавлявший небольшой отряд разведчиков, пересек рубеж и, напав на след группы Абу-Шахида, двигался за ней, выискивая возможность для наиболее безопасной ликвидации террористов. Ведь за каждого убитого еврея необходимо обязательно отомстить…

Из тридцати боевиков к этому моменту оставалось в живых не более десятка. Ковальски, следуя позади террористов, уже собирался отдать команду своему отряду и вступить в бой, но русские вертолеты опередили его. Он вовремя приказал своим бойцам залечь на склоне, с которого они спускались, и тем самым сохранил им жизни. Вертолетчики не заметили вторую группу вооруженных людей, спрятавшихся в густой траве, и лихо отработали первую. Теперь разведчики Макса бродили по долине и, собирая останки и ошметки, пытались определить, кто есть кто, и где среди этой требухи сам Абу-Шахид. Ковальски с прикрывавшим его долговязым Семеном Берштейном (в детстве – потомственным одесситом), остался на охране вещмешков, и прочей амуниции, сваленной у подножия одной из скал.

Максу исполнилось сорок пять лет. И хотя он чувствовал себя прекрасно, но понятно было, что этот возраст уже не позволяет скакать по горам и лично гоняться за врагами иудейского народа. Очевидным это было и для руководства. Ковальски неоднократно получал предложения, связанные с переменой характера деятельности. Причем, должности, которые ему предлагались, были достаточно почетными, высокооплачиваемыми и – самое главное – безопасными. Он всегда соглашался с доводами начальников и обещал подумать. И всегда просил направить его на очередное задание, как бы – в последний раз. И всегда при успешно выполненном деле чувствовал гордость за себя и за свой народ.

Вот и сегодня у него было такое чувство, но – если честно – немного омраченное сознанием того, что Абу-Шахида уничтожил не он, и даже не его бойцы. То, что он мертв, стало понятно сразу после отлета русских боевых машин. При такой плотности огня, застигнутые посреди поля боевики, просто физически не смогли бы уцелеть. И это было хорошо. Это радовало. Но досаду вызывало то, что террористы уничтожены не собственными руками.

Как бы там ни было, но оставалось лишь добыть доказательства. Поэтому разведчики и занимались этим. Несколько человек собирали обрывки окровавленной одежды для последующего проведения генетической экспертизы, другие снимали на видеокамеры расположение тел. Ковальски с Берштейном тем временем следили за долиной. Неожиданно Берштейн задергал носом и тихо сказал Максу на идише:

– Где-то рядом курят гашиш.

Ковальски с удивлением взглянул на Семена, принюхался и понял, что тот прав. Они оба принялись усиленно вертеть головами. Наконец, Берштейн указал пальцем вверх и Макс, задрав голову, увидел входное отверстие пещеры, которое не было ими замечено ранее.

– Солнце било с востока, − констатировал Ковальски. – Оно проникало в пещеру и освещало одну из внутренних стен. Поэтому вход казался трещиной. Теперь солнце поднялось выше… А ведь действительно оттуда идет дымок! Ну-ка, крикни по-русски, чтобы выходил, кто там есть.

Семен крикнул…

Ковальски очень плохо знал русский язык, поэтому командовал Семен.

– Спускаться по одному, − крикнул он. – Лишних движений не пгоизводить!

Первым слез Агасфер. Он тут же вытянулся по стойке «Смирно» и, ехидно улыбаясь, стал глазами нагло пялиться в Макса, справедливо угадав в нем старшего. Вторым подошел Шенгеле. Он встал рядом со стариком и опять отвернул голову влево. Ковальски, взглянув на Агасфера, каким-то безошибочным образом сразу же угадал, к какой народности тот принадлежит. Он спросил на идише:

– Это что за парикмахер так над тобой поработал?

– Вот этот, − ответил старик, указав пальцем на Йозефа.

Шенгеле медленно повернул голову, и его расширенные зрачки впились в лицо Макса. Тот неловко опустил руки, и автомат его вывалился в траву…

Дальше все произошло очень быстро. В руке у Шенгеле оказался нож, и он сделал шаг в сторону Ковальски. Агасфер увидел, как коротко дернулось оружие второго военного и, отпрыгнув в сторону, уже в полете услышал звук автоматной очереди. Мельком он увидел падающее на землю тело Шенгеле и бегущих в их сторону людей. Упав на четвереньки, Агасфер заорал по-русски:

– Не стрелять, вашу мать! Я свой! Еврейский!

Больше никто и не стрелял. Перевернувшись и усевшись на траву, старик огляделся.

Вокруг них жидким кольцом стояло около десятка человек в военной форме. Оружие их было нацелено на Агасфера. Тощий картавый переводчик стоял с поднятой вверх рукой. Ковальски в какой-то непонятной прострации смотрел на распростертое у его ног тело Шенгеле с разорванной пулями грудью. Наконец, он очнулся, подал команду: «Не стрелять», и склонился над Шенгеле. Приложив руку к его шее, он вздохнул безнадежно, поднял нож и обернулся к Агасферу. Тот, пользуясь случаем, как раз хлебнул из фляги и вытирал рукой губы. Отдышавшись, он неожиданно раскрыл рот и пропел густым басом:

– Прими, Господи, душу раба твоея… Если она у него быти еси…

Ковальски спросил у Берштейна:

– Что он поет?

– Что-то церковное, − ответил тот.

– Он что, издевается?

– Похоже на это.

Ковальски дал команду подчиненным заниматься своим делом, уселся на корточки напротив Агасфера и спросил на идише:

– Ты знал, кто это такой? – он указал ножом на тело Шенгеле.

– Конечно, − осклабился старик, перейдя на тот же язык.

– Да ты, я смотрю, пьян?

– Да ты, я смотрю, догадлив, − нагло ответил Агасфер.

Ковальски, осмотрев нож, прочитал на нем надпись, выведенную арабской вязью, и спросил:

– Ты знаешь, что здесь написано?

– Да, − ответил Агасфер и помрачнел. – Написано на клинке следующее: «Да буду я сыт иудейской кровью».

– Ты знаешь арабский? – удивился Макс.

– Не только, − усмехнулся Агасфер. – Лучше спроси, какой язык я не знаю.

– Ты ашкенази или сефард?

– Никогда не задумывался над этим вопросом. Скорее всего, я – просто еврей. Хотя, может, помесь? Нет, наверное, перечисленные тобой разновидности – помесь по сравнению со мной.

– И что ты здесь делаешь? Находишься в рабстве?

– Нет, я работаю свыше двадцати лет наемным пастухом.

– Странно, − Ковальски подозрительно взглянул на Агасфера. – Откуда у него этот нож?

– Несколько месяцев назад русские вертолеты расстреляли здесь группу ваххабитов, подобную уничтоженной сегодня. Он нашел нож и припрятал.