— Потому что они представляли ценность только для ЦК, и ни для кого больше. Если бы они представляли какой-нибудь интерес, Пичугин не сбросил бы их.

— Это понятно. Но почему по-немецки?

— Скорее всего, потому, что писал их немец.

— Логично. В Намибии много немцев.

— Что в этих записках? Ты сделал копию?

— Я думаю написать в отчете, что записок я не читал. ЦК затребует отчет, и им вряд ли понравится, что мы читаем их документы.

— Это верно, но о чем там написано?

— Не знаю. В немецком я не силен. Их надо сначала перевести. Это почти двенадцать страниц мелким почерком.

Колосов задумался. Ему, конечно, было невтерпеж узнать, что это за записки, но на скандал с ЦК нарываться он не хотел.

— Ладно. Но переводи сам. Никого не подключай.

Он прекрасно знал, что сам я не переведу, и его слова означали, что я должен найти переводчика на стороне.

— Пиши отчет. Упомяни, что там были записки на немецком языке, которые ты не читал. Так?

— Я вообще не открывал статуэтку и не знаю, что она полая.

— И это верно. В конце концов они попросили нас доставить Гоголя из Браззавиля в Женеву. Так?

— Так.

— Ты Гоголя доставил?

— Доставил.

— Про то, что статуэтка полая, тебе говорили?

— Нет.

— И что интересного может быть в этих записках?! Знаю я их секреты. Вождь племени вуду сказал, что по ночам у костра читает вслух своим воинам «Капитал» и просит передать привет гуру Горбачеву.

Если выбросить все нецензурные слова, которые произносились в кабинете Колосова в течение следующего часа, то весь диалог выглядел бы следующим образом.

Колосов: «Ничего не смог поделать, пришлось соглашаться на то, чтобы ты поехал за этим Гоголем. Мы делаем важные дела, а новоиспеченные начальники из ЦК занимаются чепухой».

Я: «Труда мне особенного не составило. Но хорошо, что не засветился с криминалом».

Колосов: «От них всего можно ожидать. Что еще?»

— Пожалуй, из основного все.

— Ну, а мелочи потом. Только не тяни с отчетом.

— О банке писать подробно? — спросил я.

— Подробно, но в общих чертах. Был, сдал, снова вернулся. Беседовал с господином Моска. Ничего другого у тебя нет? Нет. Куда сейчас?

— В МИД. Надо сдать документы.

Говоря о том, что тороплюсь в МИД, я лукавил. В час дня меня ждала старая знакомая. В час тридцать я позвонил в дверь ее квартиры на Верхней Масловке.

Высокая брюнетка в джинсовом костюме открыла дверь:

— Это не по тебе на Савеловском вокзале часы ставят? Час туда, час сюда — какая разница!

— Сумасшедший день, — начал оправдываться я.

Крохотная квартирка, сплошь увешанная фотографиями, взглянув на которые даже самый начинающий Шерлок Холмс сразу бы определил причастность хозяйки к газетному делу: она — с актерами, она — с космонавтами, она — около огромного станка. На письменном столе рядом со старинной пишущей машинкой на видном месте — стопка тоненьких розовых книжек: «Вера Сумарокова. Поездка», первая книга хозяйки, предмет гордости.

Но сегодня Вера интересовала меня не как молодой, вот уже много лет подающий надежды журналист, а как переводчик немецкого языка. Прежде чем ступить на стезю журналистики, Вера десять лет отработала синхронным переводчиком немецкого языка и чуть было не защитила диссертацию.

— Ты по телефону сказал, что тебе нужна моя помощь.

— Верно. Мне нужно перевести вот это.

Я вынул из кармана двенадцать листочков.

— Ты можешь мне их оставить?

— Увы, нет. Хочу прямо сейчас узнать, что это такое. В общих чертах.

Вера пролистала несколько страниц:

— Сразу не могу. Неразборчивый почерк. Будет готово послезавтра.

— Мне не нужен подробный перевод.

— Все равно послезавтра. И дай мне наводку. Что это за записки? Откуда они у тебя? Кто автор?

— Их автор, по-видимому, проживает в Намибии.

— Это все?

— Все.

— Ты мне не сказал, как я выгляжу. Растолстела?

Это Вера спрашивала каждый раз.

— Нет.

— Как домашние?

— Все так же. Сын живет с моей бывшей, пишет какую-то чушь про пролетарских поэтов начала века. На меня обиделся. Я неодобрительно высказался про этих поэтов, а он мне: «Не понимаю, как ты, коммунист, можешь так говорить!» Словом, Павлик Морозов. Не звонит уже два месяца.

— А бывшая?

— Третий год пишет докторскую про Шолохова.

— И тоже не понимает тебя как коммуниста?

— Именно так.

Вера захохотала:

— Боюсь, что скоро придется тебя укрывать. При всех обстоятельствах. И при белых и при красных.

На следующий день я изложил все свои приключения в письменном виде. Написал финансовый отчет. Колосов завизировал, не глядя.

Отдельно сочинил бумагу о Типографе. Настойчиво рекомендовал перевести его в резерв. Получил резолюцию: «Перевести в резерв».

Позвонил Кузякину.

— Он в загранкомандировке, будет через неделю.

А еще через день, снова опоздав на час, явился к Вере с букетом цветов и, пока она расставляла цветы по двум вазам, уселся на мягкий, то ли антикварный, то ли от тетки доставшийся диван и принялся рассматривать фотографии, валявшиеся на соседнем стуле. Я уже собирался высказаться по поводу внешнего вида хозяйки, весьма привлекательного, на пляже, как та вернула меня к теме моего визита.

— Значит, говоришь, немец из Намибии?

— Да.

— Ты не догадываешься, что это за рукопись?

— Нет.

— Послушай.

Она взяла бумажку, где был написан перевод, и начала читать:

— «То было не какое-нибудь благородное дерево, а самое обыкновенное полено, из тех, которыми в зимнюю пору топят печи и камины, чтобы обогреть комнату».

Она остановилась, посмотрела на мое изумленное лицо, многозначительно вздохнула и продолжала:

— «Не знаю уж, какими путями, но в один прекрасный день этот кусок дерева оказался в мастерской старого столяра. Старика звали мастер Антонио, но весь свет именовал его “мастер Вишня”, так как кончик его носа был подобен спелой вишне — вечно блестящий и сизо-красный».

Я обалдел:

— Что это?

— Карло Коллоди. «Приключения Пиноккио». Перевод на немецкий. Перевод хороший, профессиональный. Ты читал «Приключения Пиноккио»?

«Приключения Пиноккио» я не читал.

— Там больше ничего нет?

— Если только симпатическими чернилами… Читать дальше?

— Нет. Я все понял. Кто-то сделал из меня Буратино.

— Выходит, что так. Кофе хочешь?

Я не отказался, и Вера начала колдовать с туркой и через несколько минут налила две маленьких чашки кофе.

— Статьи мои читаешь?

— Читаю.

— И как?

— Не любят тебя в моей конторе.

— Не боишься знакомства со мной? Дурные связи.

— Ты — знакомство полезное. Власть переменится, буду у тебя скрываться. Пустишь?

— Пущу. И на твоем месте я бы уже вещички потихоньку перекидывала.

— Не торопишься?

— Сколько веревочке ни виться. Гром великий определенно скоро грянет. А дальше по тексту… Кто был ничем, тот станет всем. И наоборот.

— Вот как раз последнее меня и не радует.

«Ну, Червонная двойка, — думал я по дороге домой.

— Придумала про записки на немецком языке, и я украл первые попавшиеся со стола у Типографа. Никакой я не Буратино, я просто необработанная деревяшка».

— Весь твой отчет прочел. Вопросов нет. Садись, — приветствовал меня мой начальник. — А теперь расскажи, что написано в записках.

Я вынул из портфеля рукопись.

— Копия?

— Да. В одном экземпляре.

— Где перевод?

— Он не нужен.

— Почему?

— Его можно найти в любой библиотеке. Это «Золотой ключик».

— В каком плане?

— В прямом. Эти записки — немецкий текст «Приключения Пиноккио» Карло Коллоди.