Эта книга — отнюдь не монография.

Она составлена из разных (даже по жанру) сюжетов, написанных в разное же время, но всякий раз по внутреннему интересу автора.

В книге речь идет о судьбах очень разных людей творческих профессий; среди ее героев больше всего писателей, есть и художники, и деятели театра и кино, журналисты, политики. Все они работали в XX веке и все родились на территории Российской империи (а более молодые — в СССР), хотя жили и за ее пределами. Мне могут возразить, что, скажем, Марсель Райх-Раницкий родился в той части Польши, которую в свое время захватила вовсе не Россия, но и ему после Второй мировой войны пришлось жить и работать в Польской Народной Республике, пребывавшей под сапогом СССР…

Всех героев этой книги на излете советского режима именовали лицами еврейской национальности — независимо от того, считали они себя иудеями, христианами, атеистами или коммунистами. Всех — даже «половинок», которых соответствующие службы окрестили для себя и для потребителей своей информации «Ивановыми по матери» и про которых считали, что им, так же как и полновесным евреям, доверять тоже не рекомендуется.

В книге 31 персонаж; это не так уж и мало, и в некотором смысле можно считать ее состав выборкой, в той или иной мере представительной. А коли так, читатель может сам поразмышлять над тем, что это: просто рассказы о жизни и работе советских деятелей, скажем, культуры, или речь и впрямь идет о неких специфических судьбах, сложившихся так, а не иначе исключительно вследствие национального происхождения героев; а если и не исключительно, то все же не без некоторого влияния этого самого происхождения.

Никакая задача научного выявления указанных специфических особенностей автором не ставилась. Так что, скорее, это книга о том, как по-разному складывались судьбы людей еврейского происхождения, работавших на территории существовавшего еще недавно «социалистического лагеря», или концлагеря (если кому-то это кажется более точным выражением).

В любом случае нельзя не признать, что не только в России судьба еврейского населения в XX веке была одной из наиболее сложных, а по временам и трагических…

Может быть, и любопытно было бы составить из написанного автором в разное время книгу очерков о судьбах деятелей культуры и политики нееврейского происхождения (скажем, о Замятине и Шостаковиче, о Волошине и Цветаевой, Зощенко и Ахматовой, Федине и Павленко, Николаях Тихонове и Акимове, об Окуджаве и Вс. Иванове, Бухарине и Хрущеве…) и сравнить получающиеся мозаики, но автор и в будущем такой задачи себе не ставит.

Конечно, не случайно книга начинается с убийства Михоэлса — знакового преступления для советской эпохи, обозначившего начало нового политического курса Сталина. И это для книги — своего рода трагический камертон.

Поздним вечером 12 января 1948 года в Минске палачи из госбезопасности по прямому указанию Сталина убили Соломона Михайловича Михоэлса — народного артиста СССР, художественного руководителя Государственного еврейского театра, председателя Еврейского антифашистского комитета СССР (ЕАК), человека мировой славы и мирового авторитета. Это убийство — первое в длинной серии разработанных «органами», в серии, осуществление которой прервала лишь смерть главного заказчика.

Если бы, казнив Михоэлса, ГБ тут же объявила его врагом, шпионом и кем угодно еще, страна это приняла бы покорно: граждане СССР не имели права сомневаться в справедливости всего, что творили под общим руководством вождя доблестные чекисты. Но в случае С. М. Михоэлса реализован нестандартный вариант — после казни были напечатаны официальные некрологи «выдающемуся советскому художнику» (в них Михоэлс даже не «погиб», а попросту «умер»), организованы торжественные похороны, проведены вечера памяти, театру и студии присвоено имя покойного, создан его мемориальный кабинет. Все это, безусловно, подтверждало официальную версию: не казнь, не убийство, а смерть в результате случайного автомобильного наезда. Но тогда, рассуждали граждане, это дело находится в компетенции не ГБ, а всего лишь милиции, а милиция как-никак имела право на отдельно взятые ошибки, во всяком случае, сомнения в правильности ее действий преследовались не столь сурово.

Так поползли по Москве слухи, поползли из кругов, близких к казненному. Например, кто-то из видевших обнаженный труп Михоэлса говорил, что на его теле не было иных повреждений, кроме височной раны. Это опровергало версию об автомобильном наезде. Значит, убийство. Но на руках убитого тикали золотые часы. Значит, не грабители. Были слухи, что расследовать это дело поручили знаменитому Льву Шейнину; он прибыл в Минск, начал работать, но неожиданно был отстранен, уволен с работы, а затем арестован. Народная молва готова была даже из палача Шейнина сделать борца за справедливость (Шейнин, скорее всего, неправильно понял заказчиков и начал что-то искать). Затем, в кругах ВТО знали, что вместе с Михоэлсом в Минск (это была поездка от Комитета по Сталинским премиям для просмотра выдвинутых на премию спектаклей) должен был ехать критик Головащенко и, хотя командировочные документы на него уже были оформлены, за два дня до поездки вместо Головащенко было велено послать Голубова-Потапова, театрального критика, уроженца Минска, еврея, человека симпатичного, но пьющего и, как потом выяснилось, находящегося у ГБ на крючке. Люди, провожавшие Михоэлса в Минск, видели, что Голубов-Потапов был не в себе, жаловался друзьям, что ехать не хотел, но приказали. В Минске были свидетели того, как Голубову-Потапову кто-то позвонил в гостиницу, слышно было плохо, вроде позвали в гости, и Михоэлса тоже. По дороге в эти гости их обоих и убили.

Когда в конце года закрыли ЕАК и арестовали его деятелей, закрыли театр Михоэлса, закрыли еврейское издательство и т. д. и т. п., а следом еще начали яростную антисемитскую кампанию в газетах и на собраниях, тогда уже граждане могли догадаться, что убийство Михоэлса все-таки не по милицейской части.

Когда убили Михоэлса, мне было 7 лет, и ничего об этом событии я не знал. Необычную фамилию Михоэлс впервые услышал ровно через 5 лет после убийства, 13 января 1953-го, когда объявили об аресте «врачей-убийц», которые через «еврейского буржуазного националиста Михоэлса»[1] были связаны с западными разведками. Не прошло и 4 месяцев, как врачей реабилитировали, некоторых палачей посадили, а перечисляя их преступления, сообщили, что ими также «был оклеветан народный артист СССР, советский патриот С. М. Михоэлс».

Расследование, которое тогда провел по личной инициативе Л. Берия, не сделали гласным; гласными были только слухи и версии. В том же 1953-м я услышал такую версию от нашей соседки по коммуналке (она была родом из Минска, и ее отец, крупный медик, академик, продолжал там жить и работать, что придавало версии дополнительную достоверность): Михоэлса по телефону пригласили в гости, сказали, что в восемь вечера за ним придет машина; машина пришла без четверти восемь, и Михоэлс уехал, а ровно в восемь пришла другая машина, и ее водитель удивился, узнав, что Михоэлс уже уехал; ну а утром какой-то старый еврей, шедший с окраины в город, увидел торчавшие из сугроба ноги… Про золотые часы, тикавшие на руке убитого, там тоже было.

Эта версия не упоминала Голубова-Потапова и разводила преступников и организаторов приглашения…

В 1957 году вышла на русском книга избранных стихов еврейского поэта Переца Маркиша, первая после его ареста в 1949-м и расстрела; в ней напечатали переведенную Арк. Штейнбергом поэму (или цикл из 7 стихотворений) «Михоэлсу — неугасимый светильник (У гроба)». В поэме устами Михоэлса прямо говорилось об убийстве: