– Вы согласны?

– Да, майор.

Секунда молчания.

– Вы начали, и я могла ожидать другого, более обычного для женщин предложения.

Майор краснеет так, что седина на висках и черные подстриженные усы выступают неестественно на его как бы загримированном лице. Он теряет обычную уверенность.

– Да… Но вы знаете… Я не настолько богат, чтобы…

– Какая трогательная искренность, майор…

Она подходит к нему ближе.

– Но теперь, когда я приняла предложение… Вы сказали, что мне обеспечена “независимая от материальных соображений любовь”.

Она наклоняется к нему так, что он чувствует запах духов и кожи и видит только треугольный вырез, колеблемую дыханием грудь.

Майор встает и отступает нетвердыми шагами к дверям.

– Все инструкции… и чек…

– Об этом после!

Он припадает к ее руке, отрывается и с усилием делает два шага к зеркальным дверям. Прямо перед собой он видит в зеркале Люси. Он видит трепет желания и руки, разрывающие платье на груди, видит обнаженные плечи, поворачивает в замке ключ и идет к Люси Энно.

– Нет, не сейчас… Ты приедешь ко мне. Да? А потом я поеду в Москву и куда хочешь…

Майор Герд выходит из подъезда отеля. Туземец‑шофер едет привычным путем в клуб дипломатического корпуса, но майор треплет его хлыстом по плечу и указывает в сторону посольства. Майор чувствует некоторую усталость, тяжесть и боль в висках, связанность мускулов и челюстей. В сорок три года это дурные признаки.

Но это женщина…

В шесть часов утра на аэродроме компании “Европа–Азия”; восьмиместный аппарат Брегге. Мадемуазель Люси Энно, ее ирландка и несколько друзей с Жаком Маршаном.

От гор тянет холодом. Желтое небо и длинные тени.

Солнце еще низко. Снежные вершины на горизонте, как серебряная подкова, охватывают долину.

Жак Маршан помогает Люси войти в каюту.

– Привет Парижу.

– Когда я увижу Париж?

И странно блестят глаза… Неужели слезы?.

Ее друзья один за другим подымаются на лесенку и целуют руку Люси.

Оглушительный рев мотора. Покачиваясь, уходят вверх, упираясь в воздух, металлические крылья.

Земля стремительно падает вниз, накренясь в сторону.

Как темно‑зеленые волны, плещется внизу зелень садов. Желтые плоские крыши, минареты с крошечными фигурками муэдзинов. Дальше скалистый, чудовищный, застывший прибой – горные цепи.

Мирата нет. Нет года жизни.

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

“Его превосходительству королевскому послу в Гюлистане.

…Я снял фотографию с трупа Абду‑Рахим‑хана и тщательно осмотрел одежду. Во внутреннем кармане нашел два письма за подписью “Л.”, не представляющих никакого значения, и фотографию, изображающую молодую женщину. Письма и фотография были залиты кровью, однако я сумел установить, что то и другое принадлежит любовнице Абду‑Рахим‑хана, Люси Энно. Никаких других документов я не нашел. Так как караульные обнаружили приближение большого отряда джемшиди, я оставил найденные мною письма и фотографии вблизи трупа, там же оставил бумажник. Кольцо с печатью Абду‑Рахима я снял с его указательного пальца, и таким образом создалось впечатление ограбления трупа.

Немедленно после занятия правительственными войсками Нового Ферраха я осмотрел комнату в цитадели, где жил Абду‑Рахим‑хан. Однако документ не найден до сих пор. Никакие опросы и розыски не дали результатов. По‑видимому, документ находится у кого‑нибудь из сообщников Абду‑Рахим‑хана. Если он находится у джемшиди, то есть возможность выкупить его за крупную сумму.

Перси Гифт, секретарь военного атташе королевского посольства”.

ДВА НЕСЕКРЕТНЫХ ДОКУМЕНТА

Первый: радиограмма.

“Мират Майору Герду военному атташе королевского посольства Константинополь точка Отель “То‑коклиан” точка комната 133”.

Второй: вырезка из газеты “Свет Востока”, Мират, 24 июля (дословный перевод).

“Майор Герд – военный атташе королевского посольства в Гюлистане, на аэроплане компании “Европа – Азия” отбыл в двухнедельный отпуск, который он проведет на родине в кругу своей семьи”.

В КИПАРИСОВОЙ АЛЛЕЕ

Укатанное шоссе от летней резиденции повелителя Гюлистана ведет к кварталу иностранных миссий. От летнего дворца до квартала миссий – двенадцать километров. Европейцы называют шоссе кипарисовой аллеей и знают по фотографиям широкую, укатанную ленту шоссе в восемьсот кипарисов – стройную, единственную в мире колоннаду. Когда повелитель Гюлистана живет в летней резиденции, по шоссе с утра до ночи скачут всадники, катятся тяжелые придворные кареты и автомобили.

Летний дворец – в горах над городом; от дворца к долине идет заметное понижение пути. Автомобили, выехав из дворцовых ворот, выключив мотор, бесшумно, пролетают между кипарисов двенадцать километров.

Уже восемь месяцев повелитель Гюлистана лечится в Европе от одышки, и кипарисовая аллея забыта иностранцами и чиновниками. Выставка кровных лошадей, автомобилей и карет перенесена в город, в квартал миссий и министерств.

Теперь по вечерам в аллее только скромные пешеходы – студенты высшей школы Мирата, рабочие казенного оружейного завода – все те, кто не испытывает большого удовольствия от запаха бензина и облаков пыли в квартале миссий.

Так, в этот вечер идут вдоль аллеи двое хорошо знакомых Мирату людей – депутат законодательного собрания Омар эль Афгани и председатель рабочего союза, которого знают под кличкой “американец”.

– Кого ты подозреваешь?…

– Подожди! Уйдем с дороги. Здесь много встречных.

Они спускаются вниз с насыпи и идут рядом с аллеей. Остроугольные, длинные тени кипарисов падают от аллеи на поля.

– Нас пять человек. Трое, кроме тебя и меня. Кого из них ты подозреваешь? Османа – восемнадцать лет в тюрьме, бывший изгнанник?

– Нет! Это не он!

– Тогда Меджид – два сына казнены за мятеж, старый и верный товарищ. Нет? Тогда Абасс… Честнейший и искреннейший, самый смелый из всех нас…

Они идут долго, то скрываясь в тени кипарисов, то выходя на лунный свет.

– И однако, каждый шаг известен Роберту Кетлю. Предатель есть – это ясно! Почему в караван‑сарае шпион ждал Акбера, почему у него похитили письмо Абду‑Рахима к француженке? Они искали документ и знали, что мы его ждем. Если бы не прихоть Абду‑Рахима, документ уже был бы в руках Мирзы‑Али‑Мухамеда, и мы были бы одурачены. Кто‑то нас предает.

– Что же ты предлагаешь?…

– Я предлагаю… Молчи!

“Американец” сжал руку Омара.

Рядом с ними по аллее медленно ехал всадник. Лошадь хромала, тяжело ступая на переднюю ногу.

– Пропусти его.

Они слегка отстали. Но всадник остановил коня и ждал.

– Следит, – сказал “американец” сквозь зубы, опуская руку в карман, – слишком много людей, а то…

– Смотри, он опять рядом!

Вдруг всадник погнал коня и поехал к мосту. Здесь он съехал по тропинке вниз к мелкой речонке.

– Идем!

Они подошли к мосту ленивой и медленной походкой отдыхающих в вечерней прохладе. Всадник поил коня, подобрал поводья и повернул к ним запыленное, юношеское, но изможденное лицо.

– Омар эль Афгани?

– Да. А кто ты?

– Я Ахмед, сын Акбера. Я из Нового Ферраха.

– Абду‑Рахим.

– Он умер?

– Да, но он…

– Молчи! Поезжай на старое кладбище к мечети Али. Мы придем.

ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ КАРАТА

Румын положил палочки, обернутые на концах материей, на струны инструмента, и опять майор Герд почувствовал непонятное и сладостное волнение. Когда играл румын, Герд как будто понимал, что заставило его, майора и военного атташе при посольстве, в сорок три года совершить ряд непростительнейших поступков. Почему он, получив телеграмму Люси, не спал всю ночь и утром убедил сэра Роберта Кетля, против всяких правил, отпустить его на две недели в отпуск. Почему майор Герд, лгавший только, когда это требовала его профессия, солгал сэру Роберту Кетлю, не поехал к невесте, а вот уже десятый день и десятую ночь возле него женщина с зеленоватыми, точно четырехугольными глазами и нежно увядающей кожей. И почему с тех пор, как он переступил порог этого отеля, он не может подавить в себе ненасытного и жгучего желания. Ночь за ночью и за ночами дни, превращаемые в ночи. Двадцать часов в сутки они наедине друг с другом и со своей страстью. Вечером несколько часов они проводят в ложе сомнительного варьете, где почему‑то собираются разнообразно‑замечательные люди безумного города.