Эта цель ставилась еще перед экспедицией адмирала Спиридова^{13} в Архипелаг^{14} в 1769 году, но тогда восстание греков было потоплено в крови властями Оттоманской Порты до прихода русской эскадры.

Австрийскому и английскому кабинетам не было дела до этих целей. Они рассчитывали на то, что после решения важных для них задач русские войска и флот вернутся в свои пределы, оставив союзникам плоды побед, добытые русской кровью.

Нельзя сказать, что русские дипломаты, да и сам Павел I, не видели скрытых пружин коалиционного союза, но ненависть к республиканской Франции, страх перед тем, что пожар революции перекинется на Россию, заставляли закрывать глаза на коварные умыслы союзников. Слова «свобода, равенство, братство» как кнутом гнали Павла I в антифранцузскую коалицию.

Были здесь и причины сугубо личного порядка. Дело в том, что Павел стал императором только в 42 года. До этого он, отстраненный матерью от всяких государственных дел, унижаемый ее фаворитами, жил опальным наследником.

Окруженный безответными лакеями и ординарцами, в бесконечных думах о том, что он сделает, став императором, Павел долгие годы испытывал жгучую досаду на возможных похитителей его будущей власти. Мысль о царствовании наполняла все его мечты. Всюду ему виделись враги, слышались насмешки. Вспышки необузданного гнева обрушивались на всякого, кто осмеливался хоть в чем-то ему перечить.

Все помыслы Павла I после смерти матери были направлены на то, чтобы превзойти ее в делах государственного управления, в международной политике. Осуществлению этих целей в немалой степени способствовали бы победоносные походы русской армии и флота.

Так сложно переплетались в политике России конца восемнадцатого столетия корыстные и благородные побуждения, интересы государственные и лично-амбициозные, влиявшие как на личную жизнь, так и на государственную политику Павла I.

В небольшой таверне, расположенной неподалеку от причалов Карантинной бухты и принадлежавшей однорукому отставному капитану Фотиади, было пустынно. По распоряжению начальника порта все торговые суда, приходившие из турецких городов, стояли в глубине бухты на карантине до особого распоряжения.

Одинокий посетитель сидел за столиком у окна, явно кого-то ожидая. Поглядывая на хозяина, он делал набросок углем в альбоме и поддерживал ленивый разговор.

Фотиади, переходя от стойки к очагу, над которым в большой сковороде жарилась недавно выловленная камбала, то нарезал хлеб и помидоры, то, помогая крючком протеза, ловко переворачивал жарившуюся рыбу. При этом он без умолку болтал, хвастаясь былыми подвигами и постоянно трогая крупную золотую серьгу в правом ухе.

— Вот вы, Захар Федорович, все смеетесь, не верите мне. А знаете, откуда у меня эта золотая серьга?

— Знаю, Фотиади, знаю! Тебя совет капитанов в Портсмуте ею наградил за то, что ты ходил вокруг Америки мимо мыса Горн и жив остался. Так дело было?

— Верно, — разочарованно ответил грек, — а откуда вы это знаете?

— Л кто этого не знает? Ты же сам всем рассказываешь, и мне не раз говорил.

— Да-а, — протянул Фотиади, не переставая орудовать у очага. Но вдруг он встрепенулся, — А знаете, что дает такая серьга?

— Вот этого не знаю.

— Так вот, я могу в любом порту мира, в любой таверне всегда иметь бесплатное угощение.

— Да, это важное преимущество, особенно к концу стоянки. И часто ты им пользовался?

Но дальнейшее выяснение преимуществ оригинальной награды прервал пушечный выстрел с расположенной неподалеку батареи. Собеседники вышли на улицу. В бухту входило небольшое купеческое судно. На мачте медленно поднимались сигнальные флаги, но разглядеть их было трудно.

— Кто это пожаловал, ты не видишь?

— Как не видеть! Это же ваш приятель Манопуло на «Панагии Дука». У него у одного синие паруса стоят.

— Да, ты прав. Теперь и я вижу. У тебя глаза, как у ястреба, острые. Не тянет в море?

— Как не тянуть, тянет! Ночами снится, что на шканцах^{15} стою, а проснусь — тоска от этой береговой жизни. Да и рука…

— Ладно, ладно, ты только не расстраивайся. И на берегу жить можно. Лучше пойди посмотри, рыба небось горит. Манопуло придет, чем угощать будешь?

— Ах ты, господи, и впрямь горит! — Фотиади кинулся к очагу.

— Накрой стол на двоих в задней комнате.

Собеседник Фотиади направился к причалу, куда должна была подойти лодка с пришедшей бригантины.

В Севастополе хорошо знали лейтенанта Захара Векова, любили его за прямой характер, веселый нрав. Среди холостой публики он выделялся остроумием, философическими рассуждениями. Его редко называли по чину или по имени и отчеству: для большинства его знакомых он был просто Захар. Он числился флаг-офицером в штабе командующего флотом вице-адмирала Ушакова.

Федор Федорович Ушаков знал Векова еще по Измаилу. Веков там отличился при высадке десанта с флотилии Дерибаса^{16}. Решительные действия десанта способствовали успеху штурма. По представлению Суворова Захар получил тогда чин мичмана, а вскоре был награжден и орденом Владимира 4-й степени, незадолго до того учрежденным. Позже, перейдя по рекомендации Дерибаса на службу к Ушакову, он за отличия в сражении при Калиакрии получил чин лейтенанта и орден Георгия 4-й степени. Хорошего роста, атлетически сложенный, с живыми карими глазами и буйной шевелюрой, Захар обладал к тому же довольно сильным баритоном. От него веяло какой-то внутренней уверенностью, свойственной обычно сильным и добрым людям. Обладая природным обаянием и феноменальной памятью, он быстро сходился с самыми различными людьми. Захар свободно владел турецким, греческим, английским и французским языками, не считая русского и болгарского.

Все эти качества делали Захара незаменимым военным агентом, каким он в действительности и являлся. Векова часто видели не только у Фотиади, но и в других кабачках Севастополя, где он с почтением встречался с разноязыкой морской публикой и охотно помогал своим друзьям-шкиперам, оказавшимся временно «на мели», некоторой толикой денег и, что особенно для них было важно, протекцией для получения места на каком-либо торговом судне, отправлявшемся в румелийские или турецкие порты. У Захара всюду были друзья. С их помощью он доставлял Ушакову важные и достоверные сведения. Этот род деятельности, скрытый от широкой публики, постепенно создал Захару серьезный авторитет у командующего Черноморским флотом. Ушаков доверял ему и любил Векова, как сына.

Сегодня у Захара тоже должна была состояться встреча с одним из его помощников — капитаном торгового судна, бывшим мичманом российского флота Дмитрием Манопуло, которого он месяц назад послал в Архипелаг и к острову Кандия^{17} для наблюдения за возможным появлением французского флота в восточной части Средиземного моря. Дело в том, что отовсюду уже с мая месяца приходили вести о снаряжавшемся в Марселе и Тулоне огромном флоте и о прибывающих туда десантных войсках французов. Совсем недавно ему сообщили, что Наполеон взял остров Мальту.

Из причалившей лодки бодро выпрыгнул небольшого роста, плотный капитан прибывшего судна. Его загорелое и обветренное лицо лучилось приветливой улыбкой, глубокие морщины разбегались от углов уже начинающих по-стариковски блекнуть глаз. Он с силой сжал протянутую ему Захаром руку, вложив в рукопожатие всю свою радость от встречи.