— Вижу, Федор Николаевич. Подпустим поближе, на нашу сторону высотки. Иначе могут махнуть обратно, попробуй потом достань.

Выждали немного, и снова заговорил пулемет. Вражеские солдаты падали один за другим. Некоторые пытались бежать обратно, но подняться на пригорок по- глубокому снегу им было не так-то просто. К тому же на вершине высотки фигуры бегущих вырисовывались довольно четко.

Атака была отбита. Которая уже!.. И сколько их еще будет?..

Румянцев вытирал рукавом полушубка взмокший лоб. Это его занятие прервал второй номер.

— Костя, левее кустарника, около; тополя, кто-то шевелится!

Старший сержант отмахнулся.

— Какой дурак так близко под наш огонь сунется!

— Нет, нет,— настаивал Соколов,— ты посмотри, к сараю, действительно, ползет какая-то фигура.

В это время почти под самым носом у пулеметчиков раздался выстрел. Затем кто-то заорал благим матом, а через несколько секунд прогремел взрыв.

Вы что же, братцы, подкрадывающуюся к вам гадюку не замечаете! — крикнул подбежавший к сараю командир отделения, приземистый и несколько медлительный Василий Франке. Он тоже заметил ползущего гитлеровца, выстрелил, а приготовленная немцем к броску граната под ним разорвалась!

— Нет, почему же, Федор Николаевич заметил,— усталым голосом отозвался Румянцев.— Я вот только... расслабился малость, бдительность пригасил.

Впрочем, "расслабились малость" и некоторые другие бойцы. Как только очередная атака гитлеровцев захлебнулась и настало затишье (надолго ли?), к сараю начали собираться те, кто находился в траншее рядом. Среди них был автоматчик Петр Хлебникин, круглолицый, подвижный парень, весельчак и балагур.

— Костя, ты скоро пойдешь под трибунал за жадность,— говорит он с комической серьезностью.— Вон сколько положил оккупантов. Так и нам ничего не оставишь.

— Не волнуйся,— спокойно отвечает Румянцев, складывая рядком пустые диски. — И тебе, и всем нам хватит. Даже с излишком. Еще в Берлине добивать будем!

Подошел рассерженный комбат Савичев. Почему столпились? — сердито крикнул он — Жить надоело? А ну, быстро по местам!

Прошло еще немного времени. И вдруг послышался удивленный голос наблюдателя:

— Братцы! Из леса вышли лошади!

— Где? — спросил Румянцев, который вместе с Соколовым вновь переместился в траншею, на прежнюю свою позицию.

Впереди, метрах в пятистах, тянулась небольшая, поросшая редким леском, возвышенность. Где-то за ней располагались гитлеровцы. Как раз из-за этой возвышенности, на ее левом склоне, и показались столь странные для сегодняшней обстановки зимние обозы. Они медленно двигались по дороге в нашу сторону.

Начальник штаба батальона лейтенант Михайлов поднял бинокль. Потом передал его старшему лейтенанту Савичеву.

Лошади, не дойдя до нашей позиции метров сто - сто пятьдесят, почему-то остановились. Видимо, дальше дорога была сильно занесена снегом.

— Н-да, что-то гитлеровцы замыслили,— проговорил комбат.— Надо предупредить ротных, на флангах. До выяснения с огоньком воздержаться.

По цепи передали соответствующее распоряжение.

— Николай Михайлович,— обратился старший лейтенант Савичев к начальнику штаба,—пошли-ка к этому обозу наших храбрецов. Пусть проверят. Да только чтобы осторожно!

— Румянцев и Хлебникин, ко мне! — позвал начштаба и, когда те подошли вплотную к лейтенанту, сказал им: — Подползите к обозам, осмотрите сани. Имейте в виду, рядом могут быть фашисты. Если все будет спокойно, лошадей пригоните сюда. В случае чего, мы вас прикроем огнем.

И начальник штаба сам лег за пулемет.

Румянцев и Хлебникин, прихватив автоматы и по три гранаты, по занесенному снегом дорожному кювету поползли вперед. Вскоре приблизились к небольшому бугру.

— Этот холмик надо миновать быстро: могут засечь,— предупредил ползущий впереди Хлебникин.

Действительно, только поднялись на вершину, как над головой просвистели пули. А метрах в тридцати, выпуская из ноздрей заиндевелый пар, стоят четыре запряженных в сани лошади. Приземистые, с короткой гривкой, худые — одни кости. Масти одинаковой — гнедые.

— Похоже, наши, российские,— шепнул Хлебникин.— Видать, изъездили идиоты так, что больше некуда. — Добавил озабоченно: — Что же делать? Подняться — опасно.

— Лошади стоят как раз в лощине,— заметил Румянцев.— К тому же впереди, вон там, кустарники. Кажется, фашисты ни нас, ни лошадей не видят. Рискнем?

Держа наготове автоматы, осторожно двинулись к последним саням. На них какие-то ящики, а сверху — связанный, весь перемерзший наш солдат. Спросили его, как тут оказался, но он ничего не мог сказать, лишь стучал зубами. Заметили, как с передних саней приподнялась перевязанная голова гитлеровца. Петр Хлебникин мгновенно направил на него автомат.

— Погоди, не торопись,— остановил его Румянцев.— Видишь, он без оружия. Его, видно, свои же вместо обозника положили здесь. Штрафник, что ли...

— Да, ситуация — лес темный...

Отпустив вожжи, немец попытался подняться, но тут же беспомощно рухнул обратно. Потом, растопырив четыре пальца, поспешно проговорил:

— Киндер, киндер!..

— Скажи пожалуйста, сигналы какие-то подает,— сказал Румянцев, ни слова, как, впрочем, и его напарник, не знавший по-немецки.

Он потянул вожжи, чтобы тронуть лошадь, но они , выдернулись — не то пулей, не то осколками были перебиты. Петр связал их, разнуздал лошадь и погладил ее по шее. Она неожиданно заржала. Услышав это, глухо откликнулись остальные.

— Тоже, должно, проклинают фашистов,— сказал Хлебникин и дал ей кусочек сахара. Лошадь сначала положила на его плечо морду, затем, волоча сани, медленно тронулась вперед.

— Скажи пожалуйста, скотина, а соображает, своих узнала,— разволновался Петр.— Значит, и ты, милая, испытала фашистскую неволю.— Он дал ей сухарик.

Обоз медленно приближался к нашим позициям. Два друга, случайно оказавшиеся обозниками, шли настороже, готовые в любую минуту пустить в ход оружие. Первым их встретил сержант Василий Франке.

— Почему не едете, а идете?

— Видишь, лошади еле ноги переставляют. Того и гляди свалятся,— ответил Румянцев.

В этот момент немец опять забеспокоился. Высунув из-под тряпья четыре пальца, он затараторил прежнее:

— Киндер! Киндер!..

— Все время чего-то просит,— сказал Петр.— А может, объяснить чего желает.

— Эх вы, полиглоты, — рассмеялся Франке.—Слово "киндер" в переводе на русский язык означает — дети. И получается, что у него четверо детей, которых он просит не оставлять сиротами, Понятно?

— Вот же нахал! — разозлился Хлебникин.— У него — дети, а у меня — кто? У меня тоже два сына. Думаете, он посчитался бы с этим, окажись в других условиях?..

Лежащих на санях перенесли в жарко натопленную избу. Немец был тяжело ранен, а у нашего бойца отморожены обе ноги. Срочно вызвали военфельдшера с санитаром. После того как они сделали свое дело, наш солдат рассказал, что попал в плен после контузии от разорвавшегося рядом снаряда. Когда пришел в сознание, стали допрашивать, но не сказал ни слова. Избивали зверски, держали на морозе в сарае. И так двое суток. Хотели расстрелять, но потом гитлеровский офицер сказал ему: "Мы тебя свяжем и с комфортом отправим к своим. Пусть порадуются, получив мерзлый труп".

— И меня положили на сани...

В это время бойцы разбирали обозы. В них оказались разные продукты.

— Ничего не трогать! — приказал комбат.— Наверняка, отравлено. Виктор Николаевич,— повернулся он к комиссару Осипову,— передайте нашему доктору, пусть займется всем этим.

Комбат оказался прав: продукты действительно были отравлены.

— Примитив, сдобренный обычным фашистским коварством,— сказал по этому поводу старший лейтенант Савичев.— Они рассчитывали, что мы сразу же навалимся на ихнюю отравленную еду, а потом нас можно будет переколотить, как щенят. Даже своего солдата не пожалели, принесли в жертву.

— А что немец говорит? — поинтересовался один из бойцов.