‑ Доктор, вы мне обещали кальций...

Сугуро отлично знал, что больные просят лекарства не для себя. Они обменивали порошки и таблетки на соевые бобы или жалкий паек батата. Были и такие, что жевали лекарства от голода.

Но когда, раз в неделю, в палату приходил профессор в сопровождении ассистентов, больные сразу делались смиренными. Когда Асаи протягивал профессору температурный листок, висевший у изголовья больного, тот, словно в ожидании приговора, преисполненный сознания собственного ничтожества, смотрел тусклыми глазами на «больших людей» и всеми силами пытался скрыть жар и душивший его кашель. Больные сидели сгорбившись, безвольно опустив руки на колени, и думали только об одном ‑ как бы скорее освободиться от томительного допроса докторов.

‑ Снимите халат, ‑ подойдя к одному из больных, приказал Асаи. ‑ Повернитесь спиной. Да, сыпь побледнела, но из ушей по‑прежнему выделения.

Профессор, держа в руках температурный листок,

думал о чем‑то своем. В темной палате, без очков, он, конечно, не мог разглядеть цифры.

‑ А температура? ‑ рассеянно спросил он.

‑ Как начались боли в ушах, все время больше тридцати восьми, ‑ сказал Асаи.

‑ Теперь уже совсем не болят, ‑ чуть не плача, поспешно пролепетал больной с впалой грудью, проглядывавшей из заплатанного халата. ‑ Совсем уже не болят.

У него были явные признаки ушного туберкулеза. Под правым ухом распухли лимфатические железы, образовав маленькие шишки. Когда длинные белые пальцы профессора с зажатой между ними сигаретой с силой надавили на опухоль, больной, закусив губы, еле сдержался, чтобы не закричать.

‑ Да, ничего особенного, сэнсэй[ 6 ].

‑ Не говори глупостей!

‑ Сэнсэй, я поправлюсь?

Профессор молча направился к соседней койке. Шагая за старшей сестрой и Тода, Сугуро услышал, как Асаи, склонившись над температурной карточкой, слащаво шепнул больному:

‑ Не волнуйся, папаша. Боль успокою.

Против ожидания сегодня шеф был не так раздражителен. Видимо, его целиком поглотили собственные мысли. Он даже не замечал, как на одеяла больных сыплется пепел от его сигареты, зажатой между красивыми пальцами. Встав у следующей койки, он только молча кивал на слова Асаи и, не давая никаких указаний, переходил к следующей. Сугуро облегченно вздохнул, решив, что сегодня, пожалуй, ему не попадет из‑за злосчастного анализа.

Окна начал затягивать молочно‑белый вечерний туман. Из собачьих конур послышался лай подопытных собак, требующих кормежки. Лампочки тускло светили из‑под темных колпачков. Далеко под покровом тумана чернело море.

Прошедшие осмотр больные по‑прежнему сидели на койках, настороженно посматривая на врачей.

Каждый раз, когда лампочки покачивались, их жалкие, сгорбленные тени колыхались на стене. Женщина, лежавшая в углу, не выдержала и, закрыв рукой рот, зашлась в кашле.

‑ Пожалуй, хватит на сегодня. ‑ Профессор

вяло отстранил очередную карточку, протянутую Асаи, ‑ Кажется, резкого ухудшения нет ни у кого.

‑ Да, вы правы, конечно, хватит, вы очень утомлены...

Заглядывая профессору в лицо, Асаи подобострастно улыбался.

Тода стоял молча, засунув руки в карманы халата.

‑ Еще минуту, с вашего позволения... ‑ Асаи повернул голову в сторону Сугуро. ‑ Только два слова о пациентке, порученной Сугуро.

‑ О ком это?

‑ О старушке, которая поступила на бесплатное лечение, помните?

Услышав, что говорят о ней, старуха приподнялась на своей койке, стоявшей у самого выхода, и укуталась в рваное одеяло.

‑ Лежите, лежите! ‑ подойдя к ней, сказал Асаи и носком ботинка тихонько задвинул под койку зеленый тазик.

‑ Она знает, что обречена, надо бы ее оперировать.

‑ Гм...

Шеф рассеянно посмотрел на больную. Его лицо продолжало оставаться безучастным.

‑ Редкий случай. На левом легком две каверны, на правом очаг. Удобно для одновременной операции обоих легких.

Старушка испуганно посмотрела на застывшее лицо Сугуро и, как бы защищая грудь, натянула одеяло повыше. Свет лампочки не доходил до ее койки. И она, словно желая спрятаться в темный угол, сжалась в комок. Но поняв, что важные доктора говорят о ней, она несколько раз виновато поклонилась.

‑ Доцент Сибата просит разрешить оперировать ему.

‑ Так. Пусть Сугуро сделает все анализы, а потом ‑ как вы решите...

Асаи обернулся к Сугуро.

‑ Приготовишь анализы.

Словно ища спасения, Сугуро посмотрел на старшую сестру Оба и на Тода, но лицо сестры было непроницаемым, а Тода отвернулся к стене.

‑ Надеюсь, Сугуро, все будет в порядке?

‑ Постараюсь, ‑ чуть слышно ответил Сугуро.

Когда профессор, тяжело ступая, вышел в коридор, Сугуро, прислонившись к двери, тяжело вздохнул. А старушка из своего уголка продолжала смотреть на него. Словно пристыженный, он опустил глаза: только бы не увидеть этого взгляда загнанного зверька! Если ее вообще оперировать, пятьдесят шансов из ста ‑ верная смерть. Если же оперировать сразу оба легких, что делалось здесь всего лишь дважды, ‑ это значит просто убить ее. Но ведь все равно старухе не протянуть и шести месяцев ‑ она так истощена.

«Сейчас такое время ‑ все умирают: один умирает в больнице, другой гибнет под бомбами», ‑ вспомнил Сугуро слова Тода.

После обхода палата наполнилась надрывным кашлем, больные то забивались под одеяла, словно летучие мыши, то вновь сползали с коек. И Сугуро рассеянно подумал, что если у смерти есть запах, то он именно такой, как в этой вонючей палате.

II

Тода говорил правду ‑ люди умирали. Одни умирали в больнице, другие ‑ во время бомбежек.

Институтская клиника находилась в восьми километрах от города, и пока ей везло ‑ вражеские самолеты ее не замечали. Но бомбы можно было ожидать каждую ночь. Старые деревянные корпуса клиники не стали маскировать, но главное здание и железобетонный корпус факультета патологии покрыли черной краской.

С крыши главного корпуса можно было видеть, как с каждым днем уменьшается город Ф. А коричневая пустыня, возникающая на месте сгоревших домов, наоборот, все разрастается. Белые клубы пыли кружились над этой пустошью и в ветреные дни и в тихие, заволакивая густой пеленой здание универмага «Счастье», когда‑то приводившего в восторг деревенского паренька Сугуро.

Больше, кажется, уже. не завывали сигналы воздушной тревоги, но в низких свинцовых облаках все время что‑то тупо гудело, и иногда, словно наверстывая упущенное, оттуда раздавалось короткое, сухое стрекотание. До прошлой зимы и студенты и больные оживленно обсуждали каждый налет, как горел тот или иной район города, теперь же это никого не удивляло, люди молчали. Чужая смерть больше не волновала. Многие студенты были отправлены на заводские медпункты, на пункты первой помощи, беспорядочно рассыпанные по городу. Скоро и его, практиканта Сугуро, пошлют в армию, куда‑нибудь к черту на кулички, для краткосрочного прохождения действительной службы.

К западу от города темнело море. Каждый раз, забираясь на крышу, Сугуро видел его то сверкающим и до удивления синим, то затянутым серой пеленой тумана. Всматриваясь в море, он иногда вдруг забывал и войну, и общую палату, и постоянное недоедание. Ласковая синева далеких волн навевала мечтательность. Он фантазировал: вот кончится война, и он, подобно шефу, поедет учиться в Германию и полюбит там девушку. Или думал о более реальном ‑ как будет работать в небольшой больнице какого‑нибудь захолустного городка и лечить его жителей. Может, удастся жениться на дочери влиятельного человека; тогда еще лучше ‑ он поддержит своих стариков, которые сейчас живут в Итодзима. И Сугуро снова приходил к выводу, что обычное, скромное счастье ‑ самое большое счастье.

В отличие от Тода Сугуро ничего не смыслил в литературе, особенно в поэзии. Он помнил одно‑единственное стихотворение, которое как‑то прочел ему Тода. И когда море ослепляло своею синевой, всякий раз, как ни странно, вспоминались эти стихи:

Когда плывут барашки облаков, Когда клубится легкий пар на небе, Ты, небо, тихо сыплешь хлопья белой ваты, Тихо сыплешь хлопья белой ваты...