Ведь она все равно безнадежная ‑ так он сказал... Лучи заходящего солнца проникали через оконные стекла в лабораторию, на столе лежал толстый слой белой пыли. Взяв прокаин и шприц, я направилась в общую палату. Там я увидела Тильду. Она стояла, схватившись за перекладину кровати Маэбаси.

‑ Сестра, принесите скорей аппарат для поддувания! ‑ крикнула она мне.

Гильда с одного взгляда поняла, что у больной спонтанный пневмоторакс ‑ ведь когда‑то у себя, в Германии, она работала медсестрой. Внезапно она увидала пузырек с прокаином и шприц. Гильда изменилась в лице, резко оттолкнула меня, словно хотела ударить, и побежала за аппаратохМ.

Чувствуя косые взгляды больных, я собрала осколки вдребезги разбитого пузырька и вернулась в дежурную комнату. За окном пылало заходящее солнце; оно было таким же большим и багровым, как тогда, над больницей в Дайрэне.

‑ Почему вы хотели сделать ей укол? ‑ пристала ко мне Гильда, заслонив вход в дежурную комнату

и по‑мужски скрестив руки на груди. ‑ Решили убить, да?

‑ Но... ‑ не подымая глаз от пола, растерянно пробормотала я, ‑ ведь она все равно обречена. Такая смерть более милосердна.

‑ Если даже точно известно, что человек умрет, убивать его никто не имеет права. Бога вы не боитесь, вот что! Не верите в его кару...

И Гильда крепко стукнула кулаком по столу. От ее блузки шел аромат душистого мыла, которого и в помине не было у нас, японцев. Таким мылом Гильда стирала белье больных из общей палаты. Мне почему‑то стало смешно. Может, из‑за этой стирки рука Гильды, которой она ударила по столу, казалась жесткой, как деревяшка? Наверное, из‑за стирки. Я никогда не думала, что у белых такая некрасивая кожа. Один этот бледный золотистый пушок чего стоит! Сначала мне было смешно, а потом просто надоело ее слушать. Грозный, как бой барабана, рокот ночного моря снова послышался мне.

В эту ночь было мое дежурство. Когда на рассвете я вышла йз больницы и направилась домой, мне неожиданно встретился Асаи, разгуливавший по двору.

‑ Ну как операция, сэнсэй?

‑ Кто это? Кто?.. А, это ты?.. ‑ запинаясь, протянул он. *

Как же упился этот щеголь! Даже очки сползли с носа.

‑ Убили.

‑ Убили?

‑ От родных пока скрываем. Да, руки у старика уже не те! Теперь профессор Кэндо запросто его побьет. И на моей карьере, кажется, надо поставить крест...

Асаи пошатнулся, оперся на мое плечо и дохнул на меня винным перегаром.

‑ Где живешь‑то? Пойдем, провожу.

‑ Тут, рядом.

‑ А к тебе можно?

Асаи заночевал у меня. Мне было все равно.

‑ Ты, оказывается, держишь собаку. Гильда тоже держит. Н‑да, Гильда... Что, она и сегодня тут командовала?

‑ Сэнсэй, вы же ее так уважаете...

‑ Какое там! Просто думаю разок переспать с белой бабой.

‑ Интересно, как профессор с ней держится?

‑ Н‑да, она, верно, бешеная. Все эти святые блон‑диночки такие... А бедрами как виляет, обрати внимание. Послушай, а что ты не соблазнишь нашего старика? Наставила бы рога этой Гильде...

Ни радости, ни волнения не испытывала я от ласк Асаи. Когда он обнимал меня, я, закрыв глаза, думала о том, как профессор рассказывает Гильде о смерти больной на операционном столе. Я вспоминала белые руки, покрытые пушком, запах мыла и испытывала злорадство.

Встретившись на следующий день в лаборатории с Асаи, я удивилась той холодной невозмутимости, с какой он окликнул меня.

‑ Что ты хотела сделать больной из общей палаты?

‑ Из общей палаты?

‑ Да, у которой возник спонтанный пневмоторакс. Сейчас звонила Гильда, требует, чтобы тебя уволили.

‑ Я только... как вы сказали.

‑ Я ничего тебе не говорил!

Я посмотрела на него в упор, и он, блеснув очками, отвел глаза. А ведь минувшей ночью этот мужчина мучил меня своими настойчивыми ласками!

‑ Значит, меня уволят?

‑ Никто тебе этого не говорит. ‑ Лицо Асаи растянулось в его обычной притворной улыбке. ‑ Но фрау Гильда может поднять скандал. Не лучше ли тебе с месяцок отдохнуть от работы? Как ты думаешь? Я за это время все улажу.

Вернувшись вечером домой, я не нашла Масу. Спросила' хозяина, он лишь покачал головой. В последние месяцы все так изголодались, что даже собак

стали есть. Видно, кто‑то без меня и увел Масу... Устроившись на пороге, я с полчаса сидела молча. «А, будь что будет! Наплевать!» ‑ подумала я. Асаи, конечно, тоже хорош, но сейчас я люто ненавидела Гильду, посмевшую позвонить и потребовать моего увольнения. Эта немка даже не замечает, насколько тяготят больных ее посещения. Кривляется, святоша! Ну и пусть, пусть она и мать и святая, а я урод, калека, уличная девка! Мне все равно, даже Масу бросила меня и убежала куда‑то.

Тягостно было целый месяц не ходить в больницу и сидеть дома. За работой забывался Дайрэн, неудачные роды.,. Но когда, томясь от безделья, валяешься в постели, память возвращает тебя в тот город, к Уэда, к мертвому ребенку... Хоть бы Уэда разок увидеть, и то не так тяжко было бы!

В один из таких вечеров пришел Асаи.

‑ Поговорить надо.

‑ Что, увольняют?

‑ Да нет, ‑ каким‑то сухим голосом ответил он, усаживаясь на циновку. ‑ Дело куда более серьезное...

‑ Какое еще там серьезное, раз уволили.

‑ В том‑то и штука, что тебе надо вернуться в больницу.

‑ Разве это уже возможно?

Тогда он мне и рассказал о намеченных опытах над военнопленными.

‑ Все участники уже подобраны, ‑ сказал он,‑ это старик и Сибата, Тода и Сугуро, только вот сестры нет... ,

‑ Поэтому вы ко мне и пришли? ‑ Я истерически захохотала.

‑ Ты понимаешь, во имя родины! Их все равно приговорили к смертной казни, а тут они послужат науке. ‑ И Асаи смущенно усмехнулся: видно, он сам не верил этим доводам. ‑ Ты ведь не откажешься?

‑ Хорошо. Только я соглашаюсь не ради родины и не ради вашей науки.

Мне было абсолютно все равно, победит Япония или потерпит поражение. Прогресс медицинской науки меня тоже мало интересовал.

‑ А интересно, Хасимото‑сан рассказал об этом Гильде?

‑ Ты в своем уме?! Брось.шутить! Смотри, никому ни слова.

Вспомнив, как тогда Гильда кричала на меня, говоря о божьей каре, я улыбнулась. Это была улыбка победителя. Гильда не знает, что собирается делать ее муж. А я знаю...

‑ Да, профессор, конечно, не может рассказать об этом Гильде, ведь она вроде бы святая...

Лежа с открытыми глазами в объятиях Асаи, я слушала похожий на барабанный бой рокот моря. В памяти опять ожили аромат ее мыла, ее руки с белесым пушком. Я со злорадством представила, как в такое же белое тело вонзается скальпель.

‑ Интересно, трудно резать тело белых?

‑ Глупости, какая разница, белый или японец? ‑ пробормотал Асаи, поворачиваясь на другой бок.

А я с грустью подумала: не роди я тогда в Дайрэне мертвого ребенка, никогда бы не рассталась я с Уэда, да и вся моя жизнь сложилась бы по‑другому...

II . Студент‑медик

В 1935 году в начальной школе на восточной окраине города Кобэ я, пожалуй, был единственным учеником с длинными волосами.

Теперь эта окраина сплошь застроена, но тогда у школы теснились грядки с луком и стояли крестьянские дома, а под окнами со свистом проносилась электричка. Большинство школьников' были детьми крестьян, и среди них не встречалось ни одного с длинными волосами, как у меня. Среди этих наголо остриженных ребят с искусственными плешами величиной с медяк попадались и такие, что ходили в школу с младенцем за спиной. Когда во время урока

младенцы просились по малой нужде или просто начинали реветь, молодой учитель растерянно говорил:

‑ Иди успокой, ‑ и показывал ученику на дверь.

В отличие от токийских школ здесь учитель называл учеников просто по имени: Масару, Цутому, без добавления приставки «кун». Лишь меня одного он звал всегда Тода‑кун. И мои одноклассники не видели в этом ничего странного. Приставка просто говорила о том, что я не крестьянский сын. Мой отец был врачом‑терапевтом, практиковавшим в том же районе. По‑видимому, у молодого учителя, только что окончившего педагогическое училище и ходившего в своем неизменном сюртуке, профессия отца вызывала уважение. К тому же в моем дневнике с первого класса стояли одни пятерки. Я хоть и не отличался крепким здоровьем, но был единственным ребенком в школе, которого в будущем ждал университет.