— Не все же рабочие зарабатывают по двести, двести пятьдесят, — возразил Егор. Возразил скорее затем, чтобы подтолкнуть техника к дальнейшему разговору.

— Кто говорит, что все? Но опытный токарь или слесарь на хорошем заводе запросто заработает две сотни. А в горячих цехах, у мартена, к примеру, или на прокатном стане, и значительно больше. И это, конечно, прекрасно. Да!.. Инженеру надо большую должность, чтобы получать столько. У меня оклад — сто пять рублей. И это, заметьте, неплохой для техника оклад. Водители троллейбуса зарабатывают больше двухсот. Шоферы на дальних рейсах столько же. На той неделе видел объявление: «Требуется грузчик, оклад сто семьдесят». Да что грузчик! Уборщица получает семьдесят. Но уборщицы обычно работают в двух местах. Сто сорок. Придет, помоет и уйдет. А моя жена с высшим образованием получает только сто. Она учительница. У молодого врача — сто десять. Учись шесть лет, лечи больных и получай меньше токаря. Мой друг работает слесарем. Образование — высшее педагогическое.

— Это все-таки нерациональная трата государственных средств. Людей учат, тратят на их обучение громадные деньги… Надо заставить людей с дипломами работать там, где положено.

— Ну, положим, для всех и должностей-то начальствующих не хватит, — засмеялся техник. — Сейчас, к вашему сведению, многие молодые люди с дипломами стоят у станков, особенно техники. Это логично — человек должен набраться опыта, созреть прежде, чем руководить людьми. Кое-кто шумит: «Дескать, не за тем я учился». Разные люди бывают. Иного хлебом не корми, только дай покомандовать. А вот мой приятель, тот рассуждает по-другому: «Я хочу отвечать только за себя», — говорит он. Никто ему руководящих должностей не предлагает, и это его устраивает. Главный вред, как я полагаю, в том, что у многих специалистов низшего звена нет настоящей заинтересованности в работе. И отдельные из них, если не видят перспективы для роста, работают так… шаляй-валяй. Во всяком случае, не с полной отдачей. Отсюда и большая сменяемость кадров. Человек ищет, где лучше. Я не хочу сказать, что каждый инженер должен получать больше квалифицированного рабочего. Но когда инженеры получают вдвое меньше рабочих, которыми они командуют…

Малютину не нравились категоричность и горячность, с которой рассуждал пассажир о вопросе необычайно сложном, трудном, хотя многое в его словах казалось разумным. Он вдруг подумал: видимо, поездка мало что даст ему. Можно бы и не ездить. Ну, расскажет о Прохоре Зайцеве. И вообще, «изольет» перед кем-то душу… Да так ли уж это мало? И потом… Можно что-то сделать и у себя в совхозе по этой проблеме. «А не написать ли в «Правду»?.. «Воля, которая ничего не решает, не есть действительная воля: бесхарактерный никогда не доходит до решения». Откуда эта фраза? Чего она лезет в голову?..

До чертиков надоела тряска, и Егор, у которого от непривычно длинной езды — машину он вел сам — заболели плечи и шея, с радостью увидел, как вдали, на взгорьях, в темно-серых сумерках стали проглядывать огоньки совхозного поселка — полсотни километров остались позади.

Дорога была ужасной, иначе не скажешь. Вблизи от райцентра еще ничего, километров двадцать даже асфальт, а потом все хуже и хуже. Машина подскакивала, кренилась то вправо, то влево, тряслась и завывала. Сыпал дождь, мелкий и частый. Он начался дней пять назад и с тех пор идет днем и ночью. Грязь густая, противно чавкающая. Сапоги так крепко прилипают к ней, что не сразу и оторвешь.

А ведь еще неделю назад стояла жара и на небе не было ни облачка. Солнце нещадно палило и днем в деревне было безлюдно, тихо.

В такое время в колхозе всегда полно работы. В двух бригадах еще не закончили уборку хлебов. Осталось немного, но осталось. По-доброму-то надо бы проводить косовицу дней за пять, а обмолот дней за восемь. В основном так оно и получается. Но в основном!.. Бывает, кое-где хлеба перестаивают, зерно осыпается. Нынче весна была поздней, лето холодным, и хлеба созревали плохо. Косовицу начали уже осенью. А ведь надо еще убирать картошку и свеклу. А зимовка скота?… О подготовке к зимовке, собственно, больше всего и говорили на сегодняшней сессии районного Совета.

Федора Федоровича Федорова попросили выступить. Выступил, конечно: рассказал о своем колхозе «Победа», о том, что уже сделали и думают сделать. Хозяйство считается лучшим в районе. Правда, колхозникам Федоров не говорит, что оно лучшее. Наоборот: «Мы топчемся на месте, дорогие товарищи. И на ряде участков допускаем серьезное отставание…»

В удачные годы колхоз собирает больше тридцати центнеров зерна с гектара. И это в Сибири. Много продает государству мяса и молока. Больше двух миллионов рублей прибыли в год получает.

Федоров — известный в районе человек. И в области с ним считаются. Однако это приносит не только удовлетворение, пользу, но и некоторые неудобства, порой даже неприятности. Его вечно приглашают куда надо и не надо, он восседает в президиумах, часто выступает… И попробуй откажись. «Да вы что! Нет, это совершенно невозможно! Садитесь в президиум». А иногда командуют: «Так нужно. Мы же люди государственные». Будучи человеком дисциплинированным, Федоров ни от чего не отказывается. Говорят: надо ехать на собрание — едет, надо выступать — выступает. Врать не любит, выкручиваться не умеет.

Конечно, на сессию как не поедешь. Позавчера был пленум райкома партии. Тоже надо быть обязательно. А вот третьего дня сидел он на совещании, где «обсуждался вопрос о санитарном состоянии предприятий общественного питания». В такие-то дни! В июле медики приезжали в их колхоз и санитарное состояние признали хорошим. Вот и заседайте с теми, у кого плохо. Так нет же! «Выступите, пожалуйста, расскажите, как вы добились хорошего санитарного состояния». Куда денешься — выступил. Хотя, если по чести признаться, не знает он, «как добились», тут само собой получилось.

Федоров начал подсчитывать, сколько же раз выступал он в этом месяце и удивился: получалось больше десяти — на пленуме и на бюро райкома партии, на сессии райсовета, на заседании райисполкома, на президиуме райкома профсоюза. Ну, еще на партийном и профсоюзном собраниях, на заседании правления колхоза. В сельсовете тоже выступал. И это еще не все. Выступал он в райкоме комсомола, в техникуме и на семинаре культпросветработников. Трибунщик прямо, а не председатель колхоза. Иногда выступает без какой-либо подготовки, перед комсомольцами и культпросветработниками, к примеру. А попробуй-ка выступи без подготовки на бюро райкома партии или на заседании райисполкома, хо-хо!.. Надо подобрать цифры и факты, какие получше, все заранее продумать, а то ведь известно: слово не воробей… Иногда даже приходится писать выступления, а потом зачитывать их…

— К черту! — пробормотал Федор Федорович. — Хватит!

— Вы мне? — спросил шофер Андрей. Лицо у него утомленное и не по возрасту — Андрею тридцать четыре года — в глубоких морщинах. Тоже мотается вместе с председателем — в райцентр, в одну бригаду, в другую…

— Да нет, — встрепенулся Федоров и вновь «ушел в себя». «Другой бы радовался, что его на трибуну толкают, — раздумывал он. — Коли хотят тебя слушать, значит, уверены, что скажешь что-то толковое. Но почему тогда у меня такое скверное настроение?»

Андрей остановил машину.

— Не могу больше, Федор Федорович! Передохну минут десять.

Он уснул почти мгновенно. Он вообще мог засыпать в любое время и в какой угодно обстановке. Скажет себе: «Посплю-ка немножко», опустит голову и через пять-десять секунд — готов. Люди не верили: «Будто заснул, притвора. Ишь, как натурально храпит». Федор Федорович дивился и завидовал шоферу, сам он страдал бессонницей, засыпал с трудом, по часу, по два ворочаясь с боку на бок, несколько раз просыпался ночью и часов в пять утра, если не раньше, вскакивал с постели.