У тлинкитов царила полигамия. Знатные и богатые колоши имели до пяти жен, а иногда и более... Между женами нередко случалась ревность, оборачивающаяся подчас не только бранью, но и настоящей поножовщиной. Если жена оказывала неверность мужу и была обнаружена на месте преступления, гневный супруг убивал и ее, и обольстителя... Бывали, впрочем, и снисходительные мужья, кои позволяли старшей жене иметь молодого помощника, который проживал в их хижине, исполнял все работы, а в отлучку мужа занимал его постель.

Всякого рода торжества индейцы Нового Света проводят по обыкновению в беспрерывных плясках и сладострастных песнях, единоборствах и играх‑игрушках. Едва ли не везде почитаются дикарями в качестве главных наслаждений жизни три вещи: пресыщение, особенно масляной и жирной пищей, любострастие и пляски. Тлинкиты вовсе не составляли исключения из сего правила.

С пленниками своими колоши поступали весьма жестоко, но более всего простиралась их лютость на европейцев... Тут уж оказывали они себя злее самых хищных зверей. Забрав волосы в руку и обчертя ножом, вместе с кожей их с головы сдергивали. По частям отнимали члены, кололи и делали небольшие раны для одного лишь мучения и страдания. И престарелые, и дети приходили истязать несчастных своих пленников, неизменно выказывая при этом величайшее проворство...

...Тамагно‑Ус, верховный шаман Земли Тлинкитов, с неослабным вниманием наблюдал за передвижением двух усталых путников.

Индейские воины появились одновременно со всех сторон. Можно было подумать, что перед ними не пара измученных человеческих существ, а по крайней мере боевой аванпост неприятельского войска. В сумраке леса, среди обомшелых елей, причудливые маски тлинкитов, изображавшие росомах, кугуаров и лесных северных рысей, напоминали лики сказочных чудищ. Пластинчатые панцири и нарукавники были накрепко стянуты китовыми жилами. Поверх накинуты толстые, не пробиваемые пулями, лосинные плащи. Боевые доспехи венчали высокие разрисованные шлемы с кожаными кисточками, из‑под которых выбивались черные, прямые и жесткие волосы. Лоснящиеся от жира, украшенные замысловатыми рисунками, писанными ярко‑красной охрой, киноварью и сажей, свирепые лица внушали такие чувства, передавать кои пером на бумаге попросту бессмысленно. Воины были вооружены томогавками, декорированными человеческими волосами; некоторые имели при себе ружья бостонского образца. Одним словом, зрелище, способное привести в трепет даже самых сильных духом.

Подгоняемые гортанными покриками, в плотном окружении пластинчатых панцирей, онемевшие от ужаса и задыхающиеся от смердящего, тошнотворного запаха прогорклого масла, исходившего от краснокожего воинства, пленники двинулись навстречу уготованной им судьбе.

Ближе к селению, когда лес стал редеть и перешел в перелесок с полянами и прогалинами, появились смуглолицые, черноглазые индейцы «в статском»: накидках из звериных шкур, в птичьих и нерповых парках со стоячими воротниками, в пончо из нежной шерсти горных баранов, в плащах до колен из коры красного кедра, отороченных полосками меха морской выдры.

Озеро, подле которого расположилось селение колошей, с одной стороны опоясывали высокие холмы. Их крутые склоны были сплошь покрыты зарослями лиственниц и столетних елей. Несколько дальше берег был более отлог. Здесь, соседствуя с пахучим кипарисом, произрастал преимущественно тальник. По другую сторону высились скальные обрывы. Барабора верховного жреца тлинкитов стояла на отшибе, прижавшись к отвесной гранитной скале и несколько возвышаясь над селением. Прекрасный обзор и два громадных сторожевых пса позволяли Тамагно‑Усу всегда заблаговременно быть извещенным о появлении кого бы то ни было у его жилища. Здесь, в этом капище, он общался с так называемыми ёками – бесчисленными духами, являющимися к шаману не иначе как под грохот бубна и перестук амулетов, да еще при условии соблюдения со стороны языческого пастыря обязательного трехмесячного целомудрия и поста.

Неподалеку от апартаментов верховного жреца, в малоприятном соседстве с его четвероногой стражей, и определено было временное пристанище горемычным путникам российским, находящимся в томительном ожидании дальнейшей своей участи.

Солнце склонялось к закату. Надвигалась безумная ночь. В вонючей ворвани неярко горел моховой фитиль обсидианового светильника. Лохматый шаман (стричь волосы сему чину не положено) заканчивал осматривать принадлежности предстоящего священнодейства: погремушки из рога горного козла, черепаховую трещотку, бубен с натянутым на обод сивучьим желудком. Из множества масок выбрал он любимую, изображавшую трехглавого ворона с разверстыми клювами. Надел браслеты из раковин, колдовской пояс со множеством громовых стрел и чертовых пальцев. Постучал посохом по человеческому черепу на верхушке трехаршинного тотемного столба, где томился привязанный за лапу сонный ворон. Отомкнул его и сунул под мышку. Хлебнув, в который уже раз, дурманящего ядовитого зелья, Тамагно‑Ус выглянул наружу...

По краям расположенной близ капища овальной площадки – сажен двадцать в окружности – проступали силуэты молчаливых таинственных фигур. Тойоны племени во главе с Таху Вороном явились на праздник Кижуч‑Рыбы. Вспыхнул громадный костер, осветив горностаевые накидки и причудливые головные уборы тойонов, ожерелья из медвежьих и акульих зубов, в несколько рядов обнимавшие их шеи, зловещие в своей раскраске лица колошей.

Ёки вместе с зельем, видно, уже вошли в колдуна, и теперь дурная улыбка блуждала по его лицу.

Сначала из капища доносились нечленораздельные сдавленные звуки заклинаний, стоны и причитания, а чуть позже, позвякивая в бубен, с вороном под мышкой появился и сам кривляющийся шаман. Представление началось.

Спустя некоторое время едва слышный голос колдуна вдруг поднялся, развился и фейерверком бессвязных звуков обрушился на зрителей. Вместе с «и‑пи‑пи‑пи... о‑то‑то‑то...» все явственнее слышались резкие каркающие крики ворона, тут же подхваченные экзальтированными зрителями. Эхо приносило их обратно. Шаман начал свое бешеное кружение. Он сорвал с себя одежду и остался в одной лишь набедренной повязке из вороновых когтей и клювов. Безумные крики и завывания, сопровождавшие это дикое беснование, скоро обратились в хрип. Белая пена выступила на устах. Злые ёки, видимо, уже окончательно заполонили тщедушное тело колдуна.

Внезапно Тамагно‑Ус, на какое‑то мгновение замерев, рухнул на землю. Все кругом смолкло. В течение нескольких минут слышен был лишь шум отдаленного водопада. Затем верховный жрец неспешно поднялся и, пошатываясь, направился к тому месту, где находились злосчастные наши иноки. Кульминацией больших шаманств является жестокий обряд вырывания языка у живой выдры. В настоящем же случае его решено было заменить принесением в жертву пленных. Тамагно‑Ус запустил уже было свою костлявую, точно у хищного кондора, лапу в спутанные патлы Епимаха, как вдруг над Священной Поляной прозвучал оглушительный выстрел. Шаман машинально отпрянул...

Находящимся на волос от гибели инокам так и не дано было до конца осмыслить, почему кровожадные тлинкиты, исключая разве что колдуна, почитавшего пленников своей собственностью, с каким‑то, можно сказать, даже суеверным подобострастием отнеслись к их нежданному спасителю. Таху Ворон почтительно выслушал незнакомца и едва заметным движением руки недвусмысленно дал понять тойонам, что отпускает пленников согласно воле Одноглазого Пришельца (именно так величали краснокожие неизвестного). Особо следует отметить тот факт, что вопреки всем законам и традициям пленные россияне были освобождены без какой бы то ни было мзды.

Спустя некоторое время Римма и Епимах знали уже кое‑что о своем освободителе. Лешек Мавр еще мальчиком участвовал в польских событиях 1794 года, выступая под знаменами Тадеуша Костюшки. Потом обучался на естественном факультете Ревельского университета. Поднял восстание крестьян в Могилевской губернии против владетельных отцов‑иезуитов, за что был сослан на поселение в Сибирь. Там сблизился он с декабристами, в особенности с Дмитрием Завалишиным. Заразившись его идеями освобождения индейцев Калифорнии от испанского владычества, бежал еще далее на Восток. Позже подрядился на корабль Российско‑Американской компании, но до острова Ситхи‑Баранова так и не дошел по причинам, о которых не слишком распространялся...