Нетерпение ситхинских граждан, с жадностью и восторгом устремивших свои взоры на пребывающее из Охотска судно, было вполне даже объяснимо.

He столь часто доставлялись в американские колони^ форменные бумаги, газеты, письма... да и только ли одно это!

Однако, прежде нежели войти в гавань, «Камергер Резанов» принужден был двое суток выжидать удобной погоды. Только на третьи, заручась поддержкой прибывшего в лодке лоцмана и пройдя благополучно при свежем ветре надводные камни Вицкари, бросили наконец якорь. Тут же заспешили навстречу туземные байдарки, а вскоре прибыл на борт и посланный от главного правителя с поручением принять депеши. Спустив шлюпку, командир фрегата капитан Ру‑жевский отправился на берег с рапортом. Свидание моряка с моряком есть встреча родных, непонятная жителю твердой земли...

Из записок капитана второго ранга Ружевского Дмитрия Ивановича: «...пассажиром до Ново‑Архангельска был преосвященный Мелитон, епископ Камчатский, Курильский и Алеутский, отправлявшийся впервые в этом сане для обозрения своей паствы. Нет слов для выражения тех чувств, которыми были преисполнены жители при встрече своего Владыки. Главный правитель Русской ] Америки, сподвижник в изгнании двунадесяти язык из Отечества и не первый год I уже находящийся в колониях, видал архиереев, прочие знали этот сан только j понаслышке. Все народонаселение острова жаждало принести по сему случаю I благодарение Всевышнему. И вот на другой день, также неожиданно, приезжает, почитавшийся в России за погибшего, священник, иеромонах Епимах. Доставленный, благодарение Богу, промышленным Ермеем Веткою из самых глубин Матерой Земли Аляксы, где пребывал он в плену у свирепых колош. Владыко обласкал многострадального инока и бывшего при нем богомаза, валаамского послушника. Монах – мужественный, сурового вида, не старый еще мужчина футов шесть росту, несколько худощав; умный человек, много знает из естественных наук... Он мне очень понравился. На другой день поутру во храме Святых и Небесных сил воеводы и архистратига Михаила отслужили благодарственный молебен, и не было слушателя, который бы не прослезился от умиления и радости при кратком приветственном слове святителя. Христианская вера сблизила алеутов по духу с нами, наши обычаи с жадностью перенимаются ими. Съехавши на берег, два дня я провел в обозрении острова».

Прекратившийся колокольный звон свидетельствовал о том, что владыко уже вступил под своды храма божьего. Отец Епимах в эпитрахили и фелони вместе с диаконом из местных креолов и Риммою, облаченным в стихарь, встречали преосвященного у западных дверей. Во множестве горели доставленные на фрегате из Охотска яркие свечи, освещая сосредоточенные лица молящихся. Слышалось благостное пение. В той половине храма, что подале от алтаря, стояли алеуты и десятка полтора‑два колош, едва ли понимавших что из божественной литургии. Меж тем владыко, взойдя на горнее место, возглашал: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас...»

На улице ребятишки лепили снежную бабу, бросались снежками. Разноголосо заливались всепородные ситхинские псы. Вокруг то и дело раздавались различного рода призывные выклики. «С пальцем полтина, с соленым огурцом восемь гривен!» – весело прозвучало где‑то совсем уже рядом.

– Будто и не в Америке, а в Москве,– заметил архиерей шедшему с ним рядом правителю.

Влиятельных особ, направлявшихся к двухэтажным апартаментам ситхинского начальника, сопровождала многочисленная свита, состоящая из компанейских, гостей с фрегата и приглашенных к столу «единожды и навсегда» всех наличных ново‑архангельских офицеров. На протяжении всего пути следования проходящие были окружены толпой глазеющих зевак. Любопытно, что процессия вызвала значительный интерес не только среди промышленного люда, но и у алеутов с колошами. Впрочем, не следует думать, что абсолютно всех интересовал лишь высший духовный сановник. Некоторые молодые колошанки, смешно разодетые в полуиндейские‑полуевропейские наряды, игриво поглядывали на промышленных и мореходов.

– Совсем обессовестело бесово племя,– посетовал правитель Мелитону.– И ведь хитры тутошние стервы, не безобразят себя калужками; знать, прознали выгоды прелестей своих. Верите ли, ваше преосвященство, иные из этих девиц не хуже европейских танцовщиц умеют разорять своих обожателей. Ну да и бес бы с ними, собаками, только ведь торговле урон какой! Множество товаров, коими должна бы приобретаться мягкая рухлядь, проматываются на туалеты этим, с позволения сказать, прелестницам; обесцениваются товары...

– Сношения сии нравственностию порицаются! – нарочито назидательно прервал тираду правителя преосвященный, всем своим видом при этом выказывая явное неудовольствие подменой сугубо нравственных, по его разумению, понятий проблемами экономического порядка.– Уж не трапейские ль игры вы тут завели? – после короткой паузы поинтересовался архиерей.– Никак не могу взять в толк, что довелось мне видеть в телескоп, подступая к причалу,– замедлив шаг, объяснил он свой вопрос.

– Что делать, владыко,– сокрушенно, но вместе с тем как‑то иронически отозвался правитель.– Это вам не Рассея‑матушка, где суд да подьячие, да пока дошло до дела, его уже коза съела. Я им тут и суд, и указ, и воинский начальник. Здесь людей надоть в строгости блюсти, а то, не ровен час, сбунтуются. Ужо слыхали небось, какой смуток противу Александра Андреича, в бытность его, учинили? А что до нонешних, то их, родимых, за «мягкую денежку» с кекуру побросали, дабы другим неповадно было. Ишь что удумали – «картинки» с марок компанейских писать...

Но вот наконец и дом главного правителя с застекленным бельведером наверху, служащим одновременно в качестве маяка. Вокруг дома мощный частокол с амбразурами и четырьмя сторожевыми башнями. Многое, очень многое напоминало здесь о ситхинском первооснователе, человеке недюжинной силы, воли и энергии – Александре Андреевиче Баранове,– человеке, обрекшем себя на 28‑летнее отлучение от горячо любимой родины в край совершенно новый и дикий в ту пору для всей Европы.

Из ранних лет жизни каргопольского купца Александра Баранова известно, что торговал он в Москве и Санкт‑Петербурге, потом объявился в восьмидесятых годах XVIII столетия в Иркутске, где поставил два завода, а затем направился к Великому океану: промышлять, торговать, вести дела по питейному откупу. В тех краях познакомился он с Григорием Ивановичем Шелиховым и, прознав, что собственные товары его и заведения в Анадыре начисто разграблены чукчами, согласился поступить к нему на службу. 15 августа 1790 года в Охотском магистрате был скреплен нижеследующий договор: «Мы, нижеподписавшиеся, рыльский именитый гражданин Григорий Иванов сын Шелихов, каргопольский купец, иркутский гость Александр Андреев сын Баранов, постановили сей договор о бытии мне, Баранову, в заселениях американских при распоряжении и управлении Северо‑Восточной Компании, тамо расположенной...»

Спустя четыре дня Баранов на галиоте «Три Святителя» под командой штурмана Бочарова вышел в море. У острова Уналашка судно разбилось. Восемь месяцев жили и зимовали мореходы на острове, потом построили себе две байдары и перебрались на Кадьяк. Там Баранов и вступил в должность правителя Российских колоний в Америке. В два года изучил он остров, самолично обойдя его на кожаной байдаре, составил точное топографическое описание оного. В Чиниатском заливе, на высоком берегу, возвел правитель свою столицу – Павловскую крепость. Года не прошло, как сделал он примерную опись побережья полуострова Кенай и, несмотря на ранение колошенским копьем, выстроил вместе с мастером Шильдсом на Воскресенской верфи в Чугатском заливе три судна: «Феникс», «Дельфин» и «Ольга», после чего с отрядом в тридцать русских и сто пятьдесят туземцев отправился покорять чугачей.

В Павловской церкви созывал к заутрене православных людей российских, крещеных алеутов и индейцев пятипудовый колокол, сработанный мастером Шапошниковым. С грузом бесценной пушнины плыл к Охотским берегам штурман Герасим Измайлов. Федор Сапожников засевал ячменем окрестные поля... А Баранов тем временем обследует на куттере «Ольга» берега Аляскинского залива вплоть до Ситхи – острова, названного позже его именем.