Вскоре на пороге появилась раскрасневшаяся Параска, раздраженная несвоевременным визитом бедной родни. А что бедной, она нисколько не сомневалась. Желанные гости не стоят у дверей и не посылают служанок.

Но при виде "добре вдягненого, высокого та гарного козака" ее суровое сердце мигом смягчилось.

Сейчас она напряженно вспоминала, пристально вглядываясь в мое лицо: "Кто бы это мог быть?"

‑ Добрый день, тетушка! ‑ почтительно поклонился я. Желая облегчить ее муки, намекнул на степень родства.

‑ Добрый день, козаче! Извини, тут легко с ума сойти! Хоть убей, не помню, как тебя зовут...

‑ Андрий... Найда я!

Давай, давай "вспоминай"! Покопайся в своих мозгах. Наконец, придумай что‑нибудь, да уверуй как в святую правду.

‑ Да неужто крестной Степаниды внук? Говорили, полег на Сечи.

‑ Да жив я, тетушка! Жив! Немного поцарапали...

‑ Теперь и сама вижу! Вот какой сокол вырос. Да заходи в хату, чего стоишь под отворенной дверью, словно чужой?

Провела в комнату для гостей. Значит, признала за родню. Предложила присесть.

‑ Сейчас мужа позову. Интересно, Иван признает?

По местным меркам комната была обставлена богато. На стенах ‑ вышитые "рушныкы" и дорогое оружие, под ногами впервые встреченный здесь ковер, стулья и стол резные, дубовые, с серебряной ажурной окантовкой ножек и спинок. На столе красуется серебряный графин и под стать ему бокалы.

‑ Только глянь! Смотри, говорю!

Параска "тащила" изо всех сил сопротивляющегося Ивана. Ему точно сейчас не до родни. Раскалывается башка, дрожат ноги, все сильнее тошнит. Больше всего на свете он мечтает, прикрыв глаза, спокойно полежать в тишине. Толком обдумать случившееся. А тут чертов "родыч". Нелегкая принесла...

Увидев полковника я встал, учтиво поклонился.

‑ Ну и что? Признал?

Искра сердито отмахнулся.

‑ Хватит, Параско! Говори! И без него тошно!

‑ Не узнал! Вот и я вначале... Это же Андрий... внук Степаниды. Помнишь, болтали, что на Сечи сгинул. А он вот ‑ живой! Статный да пригожий!

Полковник, пытаясь перебороть дурное самочувствие, стал меня рассматривать. Но быстро оставил эту пустую затею.

‑ Андрий, говоришь... Накорми хлопца. ‑ Тут он остановился и еще разок пристально на меня глянул. ‑ Андрию, ты к нам по делу или так, проведать?

‑ По делу, дядько Иване. Хотел просить где‑то пристроить на службу.

Искра задумался. Мое появление было для него как нельзя более кстати. Свои казаки все на виду. Отсутствие сразу заметят. Почему бы не послать к Кочубею "родыча". Тем более что в письме будет только то, что весь город и так знает. Риска никакого.

‑ На службу говоришь... Добрый козак всегда в пригоде станет... Дам я тебе письмо, отвезешь в Диканьку генеральному судье Кочубею. Слыхал о таком?

‑ Кто ж не слыхал про Кочубея? Конечно, дядечко, слыхал.

‑ Вот и хорошо. Вижу, козак ты справный. Конь у тебя есть?

‑ Есть и конь, и двое слуг, дядечко...

‑ Остановился, сынку, где?

‑ На постоялом дворе, возле шинка.

При упоминании о шинке он болезненно поморщился. Воспоминания далеко не из приятных. Потрогал отекшую багровую переносицу, болезненно поморщился.

‑ Ты случайно вчера вечером туда не заглядывал?

‑ Я же с дороги, дядечка. Спал как убитый...

‑ Вот и славно. Приходи завтра утром. Будешь верно служить ‑ не пожалеешь! А сейчас, сынку, извини, голова кругом. Пойду. Завтра утром... Параско, не забыла? Хорошо накорми козака.

Параска не поскупилась, не только накормила, но и дала "харчив" слугам: пушистых пахучих пирогов со шкварками, да еще "кровъянки". Чем до глубины души меня удивила. Вот уж не представлял, что из не переваривающейся у "нормальных" людей в желудке крови, можно делать колбасу.

Однако, мои "парубкы", очевидно того не зная, уплетали ее, как первейший деликатес за обе щеки.

Вечером, желая опробовать мое приобретение в деле, а заодно и оценить возможности "братив Кумедных", я велел взять "шабли" и выйти на задний двор к конюшням.

‑ Хлопцы, вы хоть раз в жизни оружие в руках держали?

‑ Сабли ‑ да. Еще отец учил. А вот пистолей не доводилось. Но как палят ‑ видели, ‑ ответил Грыцько.

‑ Пане, а ружья брать будем? ‑ с надеждой в голосе спросил Данила.

‑ Нет, ружей не нужно. Пока оставим, ‑ ответил я, вспомнив, сколько шума наделала пальба слуг Маниши.

Фехтовал я максимально осторожно, стараясь не задеть вошедших в азарт ребят. Дело даже не в том, что отбивался без особого труда, несмотря на то, что не держал "шаблю" в руках со времен колледжа. Оружие ведь было боевое, а партнеры ‑ неумелы. Силы, скорости, желания с избытком, а вот навыков ‑ маловато.

При малейшем желании прикончил бы обоих мигом. А это значило, что толку в серьезной заварушке от моих слуг немного. Наоборот, придется защищать. Уклонившись от очередного выпада раскрасневшегося Данилы, парировал удар чуть посильнее. Стало интересно ‑ удержит ли хлопец саблю. Удержал! Но зато, взвизгнув, лопнул металл.

Юноша чуть не расплакался, рассматривая "споганену шаблю" и, утирая пот со лба, в отчаянии пролепетал:

‑ Пане! Да что же это? Как же я теперь без сабли?

‑ Пане, ты даже не вспотел! ‑ не успев отдышаться, вторил ему брат.

‑ Да не лезь ты, Грыцю. Видишь, сабля...

‑ Не переживай, Данила, возьмешь мою старую. Дарю! ‑ успокоил юношу.

На его лице расцвела счастливая улыбка.

Я тоже остался доволен своим дамасским клинком. Оружие дивное: сбалансированное, стремительное, изумительная, неправдоподобная для той эпохи сталь. Работа гениального мастера. Такое в бою не подведет, и душу согреет. А в том, что еще придется повоевать, я уже нисколько не сомневался...

‑ Ну что, поиграли немного и будет, а сейчас ‑ спать, утром в дорогу...

‑ А едем‑то, куда? ‑ полюбопытствовал Данила.

‑ За кудыкини горы! ‑ поумерил излишнее любопытство слуги, вспомнив лекции Жаклин по славянской словесности.

* * *

Жалобно мяукая, навстречу мне шел серенький с тремя темными полосками на лбу котенок.

‑ Кис, кис, кис... ‑ протягивал я к нему свои маленькие ручонки. ‑ Пушек, ну Пушечек!

Но котенок, увидев желтенький листочек, гонимый осенним ветерком по асфальту, бросился вслед за ним, словно за мышонком. Захотел придавить своей мягонькой, хрупкой, но уже когтистой лапкой.

‑ Ну, куда же ты, Пушечек!

Я побежал вслед и, споткнувшись, упал. Зашиб коленку. От обиды и боли горько расплакался.

‑ Андрюша! Ну что же ты, Андрюшечка! Какой неосторожный. Ну, ничего, не плачь зайчик, до свадьбы заживет.

Аленка подняла меня на ноги, отряхнула пыль, подула на раскрасневшуюся коленку. Утерла слезы, нос. Потрепала по вихрастой голове, поцеловала в щеку.

Моя синеглазая сестренка, мой ангел‑хранитель...

‑ Вот, держи своего Пушка.

Я крепко прижал теплое пушистое тельце к груди.

Пушек, словно щенок, лизнул меня в шею...

* * *

С криком проснулся. Непонимающе ощупал давившее под бок дерево топчана, сбившуюся грубым комком овчину шкур.

‑ Пане, пане! Тебе плохо?

Рядом, затаив дыхание, стояли перепуганные братья Кумедни. За окном по‑прежнему чернела ночь, а в душе бушевал ураган.

‑ Спите хлопцы, спите. Все нормально. Сон мне приснился,.. чужой сон...

Но я‑то знал, что не столь он уж чужой. Да и порядком близко не пахнет. Пусть у меня никогда не было ни котенка, ни осеннего сада, ни старшей сестренки... Или, может, все же были? А наоборот, не существовало марсианских рудников, Козлобородого профессора, красавицы Жаклин и проклятого Хроникона. Ох, и доиграется профессура! Скажи им, скажи хоть ты, Жаклин. Скажи! Найди слова! Останови, пока не поздно. Ты же у нас умная... знаешь много... Поведай, как "дурныку" Андре, пословицу: не зная броду, не суйся в воду! Броду ведь не знают, а полезли!