Спустя два дня Дмитрий Александрович позвал меня к себе.
‑ Государь велел нам с Александром Даниловичем завтра быть в его ставке, в Погребках. Как думаешь, зачем?
Я же тем временем рассматривал лежащее на его столе послание Петра. Прочесть успел всего лишь одну фразу: "Письмо ваше о нечаянном некогда злом случае измены гетманской мы получили с великим удивлением".
Шеин, перехватив мой взгляд, рефлекторно прикрыл его рукой. Затем, натужно рассмеявшись, убрал ее.
‑ Да что это я, право? Скрывать‑то от вас нечего. Скорее наоборот... Удивлен и расстроен государь. Зело разгневан. Вопросик мой, часом, не забыли?
‑ Думаю, велит брать Батурин...
‑ Вот и я о том же... Только как его воевать‑то? Сходу, штурмом ‑ зубы обломаем... Осаждать ‑ времени нет, швед подойдет, в спину ударит.
‑ Хорошо, а я причем?
‑ Помнится, ты хотел поколотить Карлу. Помог у Левенгаупта отбить пушки. Теперь Батурин. Ежели возьмем ‑ переломим хребет Мазепе. Лишим шведского короля союзника, провианта, фуража. Так что ты уж поусердствуй, разлюбезный мой, еще разочек. А дальше, глядишь, мы уж и сами. Хотя дружеской помощи всегда рады...
Шеин не ошибся. Петр приказал взять Батурин.
Тридцать первого октября Меньшиков с войском подошел к крепости. Посланного парламентера с предложением сдаться на стены втащили веревками.
Осажденные попросили трое суток на размышление, но светлейший дал всего лишь одни. Как только они истекли ‑ заговорили пушки.
‑ Так что, Андрий, станем делать? ‑ взгляд змеиных глаз Шеина, казалось, проникал в самую душу. ‑ Придумал? Вижу ‑ придумал! Не томи.
‑ В предместьях Батурина много старшинских "маеткив". Пусть там хорошенько пошарят да покажут мне всех пленных... По одному... Может, чего и выудим.
‑ Что ж! Мыслишка не дурна! Как же это я сам не додумался... Старею.
Один пленник сменял другого. Понурые, злые, отчаявшиеся. Молчаливые и болтливые. Храбрые и трусливые... Никто ничего толком не знал. Пусто... Пусто... Пусто... Голова уже раскалывается. Наконец, привели старшину Прилукского полка Ивана Носа.
То бледнеет, то краснеет. Бегающие глазенки, сумбур в душе. Что‑то на уме, но боится и гетмана, и Меньшикова, и Петра. Не может решить, к какому берегу прибиться.
Придется мне поднатужиться еще разок. Есть! Знает о тайной калитке. Если взять, как следует в оборот, все выложит, как на духу. А под глазом "удава" вообще запоет.
Я попросил позвать Шеина.
‑ Дмитрий Александрович! Для вас работенка. Поднажмите чуть‑чуть...
‑ Вот и славненько... А ты пока, Андрий, посмотри царские указы. Сегодня доставили.
Царь Петр как всегда действовал решительно и энергично. Я перебрал один за другим его манифесты: малороссийскому народу, сохранившим верность казакам, церковным иерархам.
Изменника Мазепу ‑ проклясть; заблудшим, но своевременно вернувшимся к Петру ‑ амнистия. Сделать все возможное, чтобы не допустить массового перехода казаков на сторону шведов. Всем не подчинившимся ‑ смерть!
Я и не думал, что ее костлявая рука соберет столь богатый урожай спустя всего лишь два дня.
Штурм крепости начался одновременно с трех сторон. Одни пошли приступом на стены, другие пытались подвести к замурованным воротам пороховой заряд, ну а третьи проникли в город через тайный ход, открытый людьми Ивана Носа.
Защитники сопротивлялись яростно, изо всех сил ‑ "не жалея живота своего". Понимали, что пощады не будет. Наравне с мужчинами на стены вышли женщины и подростки.
Но предательский удар в спину предрешил исход сражения. Да и силы были не равны. Когда рухнули взорванные ворота, в образовавшуюся брешь хлынула конница Меньшикова.
Не смог сдержаться и я. Захваченный общим порывом, лихо бросился в бой. Гремели пушки, хищно сверкали клинки, лилась горячая кровь. Крики боли, предсмертные хрипы, конское ржание, грохот канонады слились в единый рокот, в котором тонули людские голоса. Настал миг, когда каждый сражался сам за себя, за свою жизнь.
Отбив обагренную кровью пику лысого усатого казака, разрубил ему мечем шею, ключицу. Следующим пал от моего удара безусый мальчишка, неловко пытавшийся закрыться от закаленного арабского булата тонкой рукой.
Искаженные болью лица, открытые в зверином оскале рты, тянущиеся ко мне руки...
Убить! Убить! Убить!
Вновь и вновь клинок взмывает вверх, одну за другой обрывает человеческие жизни...
И вдруг... на меня словно обрушилась стена...
* * *
‑ Слышь, Рюха! ‑ Колян прятал от меня глаза. ‑ Зря ты так, за Альтой...
‑ Не понял...
‑ Говорю, зря ты так за Альтой... Не стоит она того...
‑ Не твое дело...
‑ Может, и не мое. Только знай, что она таскается с рябым Валеркой. Самбистом... Ну, тем, что подфарцовывает на третьем пьяном... Знаешь?
‑ Гнусавым, что ли?
‑ Во‑во...
‑ Не может быть, Колян... Не верю... Не такая она...
‑ Да все они такие!
Увидев, как сжались мои кулаки, он чуть отодвинулся в сторонку.
‑ Да брось ты! Не псешь! Зря базарить не стану! На х... нужно? Сегодня у моей Светки вечеринка. Старики на ночь свалили. Вот она Альту и пригласила. А та говорит: "Приду с Валеркой". Я‑то думал, будешь ты...
От обиды на душе стало горько и пусто. На глаза сами собой навернулись слезы. Не хватало еще при Коляне... Стыдобушка.
‑ Закурить есть?
‑ Держи. "Прима" без фильтра.
Прикурив, я глубоко затянулся. Сплюнул попавший в рот горьковатый табак. Немного закружилась голова.
‑ Да хрен с ней! Переживем!
Сказать‑то сказал, но думал совсем другое...
Вечером ноги сами понесли в Светкин двор. Я злился, обзывал себя последними словами, но все равно шел.
От выкуренных за день сигарет уже тошнило, но я упрямо совал их одну за другой в рот.
‑ Рюха, ты что ли? А я только подумал...
Возле подъезда, чуть покачиваясь, стоял Колян. От него на версту разило водкой.
‑ Пойдем, глянешь. Самое время, дружбан!
‑ Да никуда я не пойду!
‑ Да не ссы ты,.. старик... Все уже нажрались до опупения, никто и не заметит. По пути стаканчик навернешь!
Словно ведомый чужой волей, я двинулся вслед за ним.
Окурки и мусор на лестнице, разрисованные грязные стены, запах кислых помидор и мочи...
Выцветшая зеленая дверь на третьем этаже чуть приоткрыта.
‑ Сейчас, погодь...
Я нерешительно мялся, пританцовывал в прихожей, готовый сбежать в любой момент.
‑ Тихонько, Рюха. На вот, выпей и давай за мной. Да не топчись же, медведь хренов! Разуйся.
Двумя глотками, даже не почувствовав вкуса, я проглотил полстакана водки. Оставив его на стареньком комоде, пошел за Коляном.
‑ Представляешь, они примостились в сральнике! Нашли, блин, местечко. Сейчас я погашу в прихожей свет. В двери есть щель, если чуть‑чуть отодвинуть щепку ножом... Короче, увидишь...
В нетрезвой душе подобно цветным стекляшкам калейдоскопа сменяли друг друга ненависть, ярость, надежда и страх. Страх увидеть то, что не смогу забыть, пережить.
Опустившись на колени, ножом отодвинул щепку. Все еще надеясь, что ничего не увижу, заглянул в расширившуюся щель. Зря, видимость была неплохой. Но, почему‑то вначале я обратил внимание на кафельную стену без четырех отпавших плиток, скомканную ногами красную полосатую простелку.
"Ну, же! Смотри!" ‑ дал себе приказ. ‑ Смотри и запоминай!"
Спина и рыжие волосы Гнусавого. Его руки мнут прижатую спиной к кафелю девушку. Это же не Альта! Нет! Не обманывай себя ‑ она! Ее волосы, ее ушки эльфа. Ее дыхание... нет, сопение...
Гнусавый целовал ее лицо, шею. Руки лихорадочно расстегивали блузку. Альта чуть сдвинулась, и теперь я отчетливо видел ее вполоборота. На щеках яркий румянец, взгляд с поволокой. Вот и она взасос целует рыжего в шею.
А он! Он! Расстегнув блузку, приподнял вверх розовый кружевной бюстгальтер. Никогда не думал, что у нее такая взрослая грудь... Маленькие темные соски...