Мир широко распахнулся своей самой светлой, солнечной стороной. Стало вдруг легко-легко. В душе зазвучала прекрасная музыка. Все плохое, как по мановению волшебной палочки, исчезло. А все хорошее полыхнуло ярким пламенем радости и удовольствия.

Я почувствовал себя сильным и красивым. Мне открылась тайная суть вещей. Стены спальни заколыхались, словно поверхность океана, зеркала растянулись как резиновые, а двери сделались прозрачными… И тут я увидел лицо женщины, с которой занимался любовью.

— Это не твое лицо, — изумленно воскликнул я. — Где ты его взяла?!

Она ничего не ответила. И тогда я очень даже просто (как всегда и бывает во сне) исправил досадное недоразумение. Я послюнявил указательный палец и стер с женского лица глаза, рот, брови, ресницы… А потом взял кисточку, краски и нарисовал на пустом месте лицо Ирины.

В ту же секунду я проснулся. Начинался новый день. Кроме меня, в купе больше никого не было. За окнами вагона стелился туман. Из тумана росли деревья. С грохотом промчался встречный состав. По радио саксофонист неторопливо выводил какую-то околоджазовую мелодию. «Мне нравится, когда идет дождь», — вспомнил я название.

Вагон мерно покачивался. Светало.

Дверь неожиданно открылась, и в купе вошел немолодой мужчина в мятой куртке и поношенных джинсах. Он был слегка пьян.

— Привет, сынок, — сказал мужчина заплетающимся языком. — Не возражаешь, если я у тебя тут немного посижу? Мне скоро выходить.

— Чего ради? — приподнялся я на локте. У меня не было абсолютно никакого желания проводить время в обществе старого алкаша.

— Да понимаешь, — принялся он объяснять, усаживаясь на соседнюю полку, — в моем вагоне с отоплением что-то случилось. Холод собачий.

— А кого это колышет? — хотел было грубо ответить я, но, еще раз взглянув на мужчину, запнулся.

На какую-то долю секунды мне показалось, что я все еще сплю.

Дело в том, что напротив меня, глупо ухмыляясь, сидел не кто иной, как Евгений Баварин! Тот самый Баварин, чьи фильмы часто крутили по телеку и во всех крупных столичных кинотеатрах, чьи портреты можно было увидеть на глянцевых обложках самых крутых журналов и чей последний фильм «Корабль, идущий в Эльдорадо» представлял Россию на Каннском кинофестивале.

Я порывисто сел, суетливо застегивая рубашку.

— Извините, господин Баварин, признаться, не ожидал встретить вас в этом поезде. («И в таком виде», — прибавил я мысленно.) Газеты писали, что вы в Каннах.

— Газеты… — с отвращением произнес он. — Ты больше их читай, сынок, они еще и не такое напишут. — Баварин достал из кармана куртки плоскую фляжку и протянул мне. — Выпить хочешь?

Я отрицательно покачал головой.

— Зря. А я выпью. Без выпивки я плохо соображаю. — Поболтав фляжкой, он сделал жадный глоток.

— Почему вы все-таки не поехали в Канны? — осторожно спросил я.

— Канны… — произнес он с тем же отвращением, что и «газеты». — Чего я не видел в этих паршивых Каннах? — Он сделал еще один глоток. Рот его перекосился.

Я смотрел на пьяного Баварина и просто не верил своей удаче. Такой случай выпадает раз в жизни. Рядом со мной сидел знаменитый кинорежиссер, обладатель всех мыслимых и немыслимых кинематографических наград, а в моей сумке лежал готовый киносценарий, который я закончил буквально за день до своего отъезда из Москвы.

— Евгений Петрович, — не без внутреннего трепета сказал я, — вы знаете, в некотором роде я — сценарист…

— Все мы в некотором роде сценаристы, — буркнул Баварин.

— Правда, я написал всего один сценарий, — торопливо продолжал я. — Но, как мне кажется, очень сильный. Вы не хотите почитать?

— Не хочу, — сразу же ответил он. — Я и не читая знаю, что там написано.

— Тебе сколько лет, сынок?

— Двадцать пять, — накинул я себе годик для ровного счета.

— Хэ, — презрительно хмыкнул Баварин, опять прикладываясь к фляжке.

— А что?.. Франсуаза Саган в семнадцать лет роман написала.

— Ты же не Франсуаза Саган, сынок. Вот поди-ка вначале поживи, — указал он грязным пальцем на дверь. — А потом уж берись писать.

— Наверное, у вас уже есть сценарий для следующего фильма, — предположил я.

— Ну, не сценарий, а так — сюжет. Про одного мужика, который случайно узнает, что его жена изменяет ему с негром. А он, тюфяк, ничего и не замечал…

Баварин замолк. Прошло несколько минут.

— И что дальше? — спросил я.

— Дальше я еще не придумал, — сухо ответил он.

«Ерунда какая-то», — подумал я и стал глядеть в окно. Моросил дождь. Поезд медленно катился вдоль небольшой речушки. Посредине реки, прямо из воды, росли три березы.

— Знаешь, сынок, кто такой меритократ? — вдруг спросил Баварин.

Я знал.

— Это человек, который добился успехов в жизни благодаря своим способностям.

— Вот именно — своим способностям, — хмуро повторил он. — Тридцать лет назад я отправился завоевывать Москву. Не буду говорить, чего мне это стоило, но я ее завоевал. — Баварин с размаху грохнул кулаком по столу. — Завоевал, черт возьми! Как Наполеон!

— Кажется, я понял, откуда вы отправились ее завоевывать.

Баварин посмотрел в окно. За окнами вагона уже начинался пригород.

— Да, именно отсюда, — подтвердил он. — И вот теперь я решил навестить родные места. Прикоснуться к своим истокам. — Он снова перевел на меня хмельной взгляд. — А знаешь, почему?

— Нет, — ответил я, — не знаю.

— Потому что меня посетило предчувствие близкой смерти. Старость приходит внезапно, сынок. В один прекрасный день просыпаешься и понимаешь, что ты уже старик.

Баварин выглядел где-то на «полтинник», так что отправляться на тот свет ему было явно рановато.

— Трезво вы смотрите на жизнь, — заметил я.

В купе заглянула проводница.

— Вы, что ли, сейчас выходите? — спросила она. — Собирайтесь. Стоянка поезда две минуты.

Я уехал отсюда ровно семь лет назад в такой же сумрачный и дождливый день. С утра сходил на вокзал за билетом. Уложил в сумку то немногое, что намеревался взять с собой. Оставалось последнее…

Мы встретились с Ириной на нашем обычном месте. Еще издали увидев меня, она бросилась навстречу.

— Давно ждешь? — спросил я, целуя ее в губы.

— Целую вечность.

Серебристый плащ с большим капюшоном скрывал ее фигуру, оставляя открытыми мокрые от дождя коленки. Длинные стройные ноги были обуты в изящные полусапожки со шнуровкой.

Я повел ее в мастерскую матери. По дороге мы купили коробку шоколадных конфет и бутылку недорогого вина. Когда мы зашли в мастерскую, я захлопнул дверь и повернул ключ. Именно сегодня я решил сделать то, что задумал еще в школе.

Дальше тянуть уже не имело смысла.

В мастерской все произошло, как я и хотел. Сначала мы пили кислое вино, закусывая сладкими конфетами, болтали о том о сем, смотрели развешенные по стенам картины… Ирина пыталась что-то наигрывать на расстроенном рояле, доставшемся нам с матерью в наследство от моего второго отчима — композитора. Затем, расстелив на диване одеяло с розовыми слонами, мы лежали и целовались.

Солнце садилось. В мастерской стоял красноватый полумрак — из-за оранжевых занавесок.

А потом…

Потом наступила ночь. Часы пробили двенадцать. Я погасил свет и зажег свечу.

— Давай послушаем музыку, — предложила Ирина. — Включи радио.

Я включил старенький приемник, и в комнате зазвучали сентиментальные песенки. Ирина стянула через голову свое узкое трикотажное платьице, оставшись в одних кружевных трусиках. Я тоже разделся.

Мы стали танцевать, прижимаясь друг к другу голыми телами.

Ирина, закрыв глаза, склонила голову мне на плечо. Ее каштановые волосы приятно щекотали мою щеку.