— Спасибо. Не откажусь.

Она поставила на стол еще одну тарелку с пельменями.

— Так вот и обманывала меня все время, — прожевав, сказал Баварин, обращаясь к матери.

— О чем речь, если не секрет? — поинтересовался я, обильно поливая пельмени кетчупом.

— Да рассказываю Светлане о своей неверной жене. Это ж кем надо быть, чтобы с негром… — опять завел он старую пластинку.

— Между прочим, Евгений Петрович, — прервал я его стенания, — вы в прошлый раз так ничего и не сказали о моем сценарии.

— Чего тут говорить? Отличный фильм может получиться.

— А как он вам с точки зрения литературы?

— С точки зрения литературы можно было и получше написать.

Баварин принялся помешивать ложечкой в своей чашке.

— Совершенству нет предела, — ответил я, несколько уязвленный его замечанием.

— Верно. Да я не про то. Понимаешь, сынок, ты показываешь, что умеешь писать. А ты не показывай. Ты пиши!

— Успокойся, милый, — примирительно сказала мать. — Расскажи лучше что-нибудь о кино. Вот кто твой любимый русский режиссер? Ну, кроме тебя самого, разумеется.

— Из русских кинорежиссеров я больше всего люблю Спилберга! — раскатисто захохотал Баварин и тут же, поперхнувшись, надсадно закашлялся.

Мать принялась заботливо стучать его по спине.

…Вечером того же дня вернулся из Москвы Журавлев. Но на наших отношениях с Ириной это уже никак не могло отразиться. Мы вновь стали любовниками, что было неизбежно. И теперь встречались в мастерской матери. Мать окончательно забросила свою работу над сказками Андерсена, с головой погрузившись в суровую прозу жизни. Поэтому мастерская была в полном нашем распоряжении. Диван, оставшийся от первого (или от второго) отчима был, конечно, похуже и поуже журавлевской кровати, но нас это мало волновало.

Как-то раз мне позвонил Журавлев и попросил зайти к нему на работу, в телецентр.

Я зашел.

Угостив меня голландским пивом с солеными орешками, он принялся весело рассказывать:

— Все идет о'кей, старичок. На главного там, — он ткнул пальцем в потолок, — уже косо смотрят. Это я в Москве постарался. Так что скоро он будет тут не руководить, а туалеты убирать.

— А кто станет руководить? — с деланным простодушием спросил я.

— Ваш покорный слуга! — Журавлев по-американски закинул ноги на стол. — Слушай, старичок, опять требуется твоя помощь. Во как требуется, — провел он ребром ладони по шее.

— А в чем дело?

— Намечается загранкомандировка в Швейцарию. Надо, чтобы ехал я, сам понимаешь.

— Так поговори с Бавариным.

— Может, ты поговоришь?

— Почему я? Какая разница?

— Большая, старичок, — хитро прищурился Журавлев. — Ты же ему теперь почти что сын.

— Откуда такая информация?

— Это ж провинция, старичок. Здесь всем все известно друг про друга.

Так как подобная просьба была мне только на руку, я, для вида поломавшись, согласился переговорить с Бавариным. После чего Журавлев перешел на свои любовные похождения в Москве.

— Если б ты только знал, старичок, с какой классной девчонкой я там познакомился!

— С девчонкой? Она что, несовершеннолетняя?

— Ну, не совсем, конечно, с девчонкой, — поправился он. — Ей лет тридцать пять. Но дело же не в этом, сам понимаешь. Мы с ней трое суток из кровати не вылезали.

Я тут же про себя отметил, что мой рекорд ему побить не удалось.

— А как же конференция?

— Эх, старичок, какая к черту конференция? Сколько нам еще осталось? Лет пятьдесят, не больше, И что мы будем вспоминать перед смертью? Вшивые конференции или тех прекрасных женщин, которые дарили нам свою любовь?

— Отлично сказано! — похвалил я.

— Такая женщина, — с удовольствием продолжал он предаваться воспоминаниям. — Просто мечта поэта. — На его губах блуждала мечтательная улыбка.

— Везет же тебе, Журавлев, — с притворной завистью сказал я.

— Чего ты теряешься, не пойму? Найди себе замужнюю бабу. Да наставь ее мужу рога.

— Тут надо все хорошенько обдумать. Как говорится, семь раз отмерь, один раз отрежь.

— Пока ты будешь семь раз мерить, другой отрежет и поминай как звали, — захохотал довольный Журавлев.

В общем, спустя два дня я попросил Баварина помочь Журавлеву. Баварин не отказал. И еще через день Журавлев жал мне руку и горячо благодарил. В Швейцарию посылали его.

— На две недели, — радостно сообщил он. — Представляешь, старичок, две недели в Женеве!

Две спокойные недели с Ириной, прикидывал я тем временем про себя. Не Бог весть сколько, конечно. Но все-таки…

— Подожди, Саша, — сказала мать, когда я уже собирался идти на свидание с Ириной. — Мне надо с тобой поговорить.

— Только покороче, — сразу же предупредил я. — А то я опаздываю.

— Видишь ли, в чем дело. — Она достала сигарету, сунула в рот и щелкнула зажигалкой. — Вчера ночью ко мне пришли сразу все покойные мужья.

— И позвали тебя с собой?

— Нет. Благословили.

— На что благословили?

— На новый брак.

— С кем? — спросил я, хотя можно было и не спрашивать. И так понятно.

— С Бавариным. А ты думал, еще с кем-нибудь?

— Ну, мать, ты даешь, — с восхищением произнес я. — А самого-то Баварина, надеюсь, обрадовала?

— Что значит, обрадовала? — передернула она плечами. — Он сделал мне официальное предложение.

— А как все это было?

— Мы сидели в уютном ресторанчике под названием «Тет-а-тет», — начала рассказывать мать. — И ко мне подбежала такса, миленькая такая. Она стала облизывать мои ноги. Я говорю Евгению в шутку: «Пожалуй, я тоже заведу себе таксу». А он так серьезно отвечает: «Хочешь, я буду твоей таксой?»

Она замолчала. Я ждал продолжения. Но, по-видимому, мать сказала все, что хотела.

Я был несколько обескуражен.

— И ты считаешь, что таким образом он сделал тебе предложение?

— А разве нет?

— Ну-у… не знаю.

— Зато я знаю, — уверенно отрезала мать. — По этой части у меня большой опыт.

С ней трудно было не согласиться. Чего-чего, а опыта матери не занимать.

— А как он еще должен был делать предложение? — продолжала она, выкинув окурок в пепельницу. — Сказать открытым текстом: «Выходи за меня замуж»? Женя никогда этого не скажет. Он все-таки творческая личность.

— А его жена? Ведь Баварин с ней, кажется, еще не развелся.

— Пустяки какие. Разведется.

— И потом, у него же здесь есть… э-э… — Я специально помедлил.

— Девица, что ли? Женя мне рассказывал. Пускай немного пострадает. Молодой девушке это полезно.

Мать закурила новую сигарету.

— Ты думаешь, Баварин тебя любит? — спросил я.

— Думаю, любит, — кивнула она. — Ты бы видел, как он за мной ухаживает, какие дарит цветы, какие говорит слова…

И еще в Баварине есть что-то от мужика, — принялась рассуждать мать. — А это большая редкость в мужчинах. Я не могу объяснить на словах. Вернее, могу, конечно, но выйдет не то. Я просто чувствую в нем мужика. По-звериному. Вот уж чего не было, того не было в моих покойных супругах, царство им всем небесное… Да, кстати, — резко перескочила она на другое, мы завтра с Женей едем в Москву, а оттуда летим в Канны.

— Ему дали первую премию?

— Пока еще не дали. Но фильм в явных фаворитах у прессы. Так что, возможно, и дадут. — Мать сжала пальцы в кулачки и, поднеся их к плечам, слегка потянулась. — Как все-таки приятно, когда у истории с плохим началом хороший конец.

Но на самом деле это был еще не конец. Вечером следующего дня в прихожей раздался звонок. Я открыл дверь.

На пороге стояла Ксения. Мне показалось, что я не видел ее лет триста.

С минуту мы молча смотрели друг на друга.

— Можно войти? — спросила она.

Я посторонился.

— Входи.

Она шагнула в квартиру. — Твоя мать дома? Ах, вот оно что…

— Нет.

— Ты не будешь возражать, если я ее подожду?

— Думаю, что ты ее не скоро дождешься. В последнее время она здесь редко появляется.