— Правда? — снова спрашивает она.

Я вижу, что от испытанного облегчения ее напряженные плечи расслабленно опускаются.

— Да. А самое замечательное то, что теперь я вижу все твое прекрасное лицо.

— Значит, я не похожа на страшилище? — настаивает она.

— Ты никогда не будешь похожа на страшилище, — говорю я и привлекаю ее к себе.

У меня в ушах продолжают звенеть ее слова: «Лучше пусть не будет ничего, чем чуть-чуть».

Я надеюсь, что на самом деле это не так. Я всем сердцем надеюсь на то, что это не так.

Либби

— Миссис Бритчем, мы ненадолго, — говорит мне женщина-полицейский.

Она в гражданской одежде. Ее сопровождает еще один полицейский в штатском, которого она не удосужилась нам представить. Все это немного чересчур для «обычного» заявления относительно «обычного» дорожного происшествия.

И мне очень не нравится то, что они находятся в моем доме.

Я хотела оставить все, связанное с аварией, за стенами своего жилища. Однако в ту неделю, которую я провела в больнице, где могла ответить на все их вопросы относительно аварии, потому что мне было совершенно нечего делать, моя версия событий, похоже, никого не интересовала, а вот с Джеком они поговорили. Теперь же, когда я вернулась домой и пытаюсь следовать постулату «жизнь продолжается», оставив весь этот ужас позади, они явились, чтобы не позволить мне это сделать. Они тащат меня назад. Мне кажется, я очутилась на допросе. Мне кажется, что, усевшись на переднее сиденье машины, попавшей в аварию, я каким-то образом совершила преступление. Джек находится в другом конце столовой. Он сидит на краю стола, хотя женщина-полицейский попросила его выйти. Мне показалось, что он намеревался беспрекословно повиноваться, но остановился, когда я спросила:

— Почему Джек должен уйти?

Ответа на этот вопрос у нее не нашлось, поэтому она сказала, что если уж он намерен остаться, то пусть не вмешивается в нашу беседу. Если бы я не знала, о чем идет речь, я бы подумала, что меня допрашивают в связи с совершенным мною преступлением, а не просят рассказать о том, что я помню об аварии.

— Вы не могли бы рассказать нам, как помните, что произошло в момент аварии, — просит меня женщина-полицейский. Она делает странное ударение на слове «авария», и от этого мне становится не по себе.

— Я мало что помню, — отвечаю я, а мужчина-полицейский начинает что-то царапать в блокноте. — Я помню, как мы с Джеком разговаривали, а потом в нас врезалась другая машина, и я увидела, что на меня несутся стена и фонарный столб. А потом со мной заговорил спасатель. Вот и все.

— А что делал ваш муж в тот момент, когда в вас врезалась машина? — спрашивает она.

— Вы имеете в виду — кроме того, что он управлял автомобилем? — уточняю я.

Это звучит как шутка, но я и в самом деле не понимаю смысла вопроса.

— Меня интересует, как он вел машину. Возможно, рывками или слишком быстро?

Я закрываю глаза, пытаясь припомнить, что происходило непосредственно перед моментом столкновения. Я открываю глаза.

— Мы разговаривали, а потом в нас врезалась та машина.

— Разговаривали или ссорились? — уточняет она.

— Если бы мы ссорились, я сказала бы, что мы ссорились.

Она многозначительно смотрит на Джека.

— Мы оба знаем, что не всегда легко выражать свои мысли, испытывая на себе давление.

— Я не испытываю на себе никакого давления, и я никогда не ссорюсь с мужем, — отвечаю я.

И это правда. Нам вообще не из-за чего ссориться. Для нас главным камнем преткновения является Ева, но мы о ней просто не говорим. А когда пытаемся о ней поговорить, все заканчивается тем, что мы вообще не говорим.

— Совсем не ссоритесь? — не верит мне сержант уголовной полиции Морган.

— Совсем не ссоримся. Нам не из-за чего ссориться.

Она скептически кивает и впервые за все время делает какую-то пометку в своем блокноте. Она старается разговаривать со мной «как женщина с женщиной», но у нее это не выходит, потому что, как мне кажется, она не любит женщин. Да и мужчин, судя по всему, тоже. Но во всем этом чувствуется что-то странное. Я перевожу взгляд на Джека и замечаю его застывшую позу. Он не моргая смотрит на женщину-полицейского. Я тоже смотрю на нее. Я понимаю, что Джек и сержант Морган знакомы. Но откуда? Она не похожа на одну из женщин, которых соблазнял Джек. С другой стороны, они могли встретиться при иных обстоятельствах, когда она выглядела бы иначе. Между ними могла пробежать искра.

Предположив, что она могла переспать с моим мужем, я смотрю на нее уже совершенно другими глазами. Я вижу, что она не умеет подавать себя в выгодном свете. Ее макияж никуда не годится. Эта коричневая помада совершенно не подходит к ее коже и волосам. Если бы я ее консультировала, то порекомендовала бы ей тональный крем не оранжево-бежевого, а голубовато-розового оттенка. Я указала бы ей на то, что на ее губах лучше смотрелась бы более яркая, например красная, помада. Не ярко-красная, но, возможно, винно-красного оттенка. Ее ресницы нуждаются в одном слое туши днем и в двух — вечером. Ее нынешний макияж придает ей злобный вид. С другой стороны, возможно, я слишком снисходительна. Что, если дело вовсе не в макияже? Что, если она кажется мне злобной, потому что она такая на самом деле? Я прихожу к выводу, что Джек с ней не спал. Она слишком неприятная персона. Тогда почему она точит на него зуб? То, что она это делает, не вызывает у меня никаких сомнений.

— О чем вы разговаривали, когда произошла авария? — спрашивает она.

— О том, как мы с Джеком познакомились. Я говорила, что, к счастью, он отнюдь не был неотразим для всех без исключения женщин. Он спросил меня, почему «к счастью». Я хотела ответить, и тут произошел этот удар.

— Так значит, он задал вам вопрос. Он смотрел на вас, задавая его?

— Если и смотрел, я этого не помню, — отвечаю я.

Видимо, это именно то заявление, которого она ожидала, потому что она набрасывается на него, как голодная собака на кость.

— Вы хотите сказать, что не уверены в том, что его взгляд в момент аварии был устремлен на дорогу?

— Простите, но почему вы об этом спрашиваете? — отвечаю я вопросом на вопрос, одновременно мысленно исправляя ее макияж.

Я пристально смотрю на нее и думаю, что, возможно, и она делает нечто подобное, мысленно убирая с моей головы шрам и возвращая на нее волосы.

— Насколько я понимаю, в аварии виноват другой водитель, который, нарушая закон, разговаривал по мобильному телефону и поэтому не заметил нас, поворачивая на дорогу с оживленным движением, — напоминаю я ей. — Я смотрела туда, откуда выехал этот автомобиль, и я его не заметила. Как это мог сделать Джек? И даже если бы он его заметил, что он смог бы предпринять?

Карие глаза сержанта Морган приобретают такое выражение, как будто я только что грязно выругалась. Затем она начинает прикидывать, как ей получше меня достать и чем меня посильнее расстроить. Мне стало ясно, что зубом, который она точит на Джека, она способна укусить и меня.

— Быть может, нам следует сменить тему? — дипломатично предлагает она. — Что вам известно о смерти первой миссис Бритчем?

Я внутренне сжимаюсь, не понимая, куда она клонит. «Так вот что она задумала! — мелькает в голове шальная мысль. — Неужели она хочет обвинить меня в смерти Евы?»

— Ничего, — быстро говорю я, чтобы не позволить ей истолковать заминку с ответом как попытку изобрести для себя алиби. — Совершенно ничего. Вы что же, считаете, что я имею какое-то отношение к ее смерти? Но я ее не знала. Я и с Джеком тогда не была знакома.

— Но вы ведь знали, что подушка безопасности в машине вашего супруга была неисправна?

У меня в животе зарождается тянущее тошнотворное чувство.

— Это противозаконно? — спрашиваю я. — Или я не должна была садиться в машину, зная о неисправности подушки? Вы меня за это арестуете?

— Нет, нет, мне это и в голову не могло прийти.