Жили-были в давние времена два архитектора. Строили они в Риме дворцы и церкви, фонтаны и мосты. И никак не могли решить, кто из них более великий. Только и слышно было: «Я лучше!» да «Я лучше!». И вот построили они на площади Навона свои шедевры. Один — архитектор Борромини — построил красивую церковь Санта-Аньезе-ин-Агоне (в честь святой Инессы). А другой — архитектор Бернини — сделал фонтан Четырех рек, со статуями и украшениями. И вражда творцов передалась творениям. Церковь зловеще нависает над фонтаном, словно говоря: «Вот сейчас я упаду и раздавлю тебя!» А одна статуя фонтана Рио-да-ла-Плата в ужасе отгораживается рукой от церкви: «Я не могу видеть это уродливое строение!»
Так враждовали два шедевра с 17-го века. Воробьям это не нравилось. Ну как церковь упадет? Кучу воробьев передавит. Ну как фонтан все затопит? Куча воробьев захлебнется. Наконец один мудрый воробей из клана Навона взялся их помирить. Его звали Чильвио. Он подлетел к статуе Рио-да-ла-Плата и зашептал ей на ушко:
— Вот вы не любите церковь Святой Инессы, а она тайно вас обожает. Только это секрет, вы меня не выдавайте. Видите, как заботливо нависает она над фонтаном! Прикрывает вас от дневного солнца, от ночного ветерка. Да вглядитесь: она просто излучает любовь и нежность!
Статуя вгляделась. А дело было вечером, в сумерках здания на площади Навона красиво подсвечиваются. Смотрит статуя: и вправду свет идет от церкви.
— Излучает, — изумилась статуя. — Надо же… а притворялась, что ненавидит. Ну, ладно. В общем, не такая уж она и уродливая…
Потом Чильвио подлетел к церкви и тихо сказал ей:
— Вот вы не любите фонтан Бернини, а он тайно перед вами преклоняется. Видите, как статуя Рио-да-ла-Плата отгораживается рукой? Она не в силах вынести вашей ослепительной красоты.
— Да? — не поверила церковь. — А что же у нее выражение лица такое… не преклоненное?
— Так преклоняют не лица, а колени, — вывернулся Чильвио. — И вообще… это ее от восторга перекосило. Беднягу пожалеть надо, любовь — штука жестокая. Только это тайна, вы уж меня не выдавайте.
— Надо же, — сказала церковь. — Кто бы мог подумать… в общем-то, симпатичный фонтанчик. Особенно статуя Рио-да-ла-Плата. Лицо такое выразительное…
С тех пор на площади Навона царит мир и согласие.
— Я сразу мораль придумал, — обрадовался Чижик. — «Вовремя сказанное вранье всегда полезно».
— Ой, — смутился Чивио. — Там совсем другой вывод: «Доброе слово предотвращает злое дело».
— Не, моя мораль лучше подходит, — сказал Чижик.
— Ничего, может, другие памятники у нас более воспитательно получатся, — утешал его Чивио. — Вокруг площади Навона много интересного. Полетели, я тебе такое покажу…
Они не заметили, как из дверей церкви Санта-Аньезе-ин-Агоне выглянула странная тень. Выглянула, проводила взглядом улетающего Чижика и скрылась.
Глава 5
О земноводных
На уголочке площади Навона Чивио показал новому другу очень странное нечто.
— Ой… — поразился Чижик. — Ты кто?
Бесформенный кусок мрамора, в котором угадывалась обглоданная временем фигура, молчал.
— Я думал, может, ты догадаешься, — сказал воробей. — С 1510 года никто понять не может, что это такое. Памятник — а кому — неизвестно. Когда строили вот этот дворец Браски, нашли античную скульптуру, всю покалеченную. Кто нашел, сказал: «Не, мне этот ужас не нужен. Сейчас я его подарю кому-нибудь на день рождения». И стал предлагать всем подряд. Но никто уродливую статую не взял. Тогда ее прямо тут поставили, где нашли. А что? Человек старался, делал… пусть стоит.
— Так это памятник древнеримскому мастеру? — спросил Чижик.
— Да нет, ты слушай. Все бы ничего, но на шее статуи стали появляться бумажки с эпиграммами — это такие злые стихи про начальников. Решили, что виноват живший поблизости сапожник Пасквино. Он все время правды добивался. И статую прозвали Пасквино. А эпиграммы клеили уже все, кому не лень. Полиция их спрашивает: «Это вы наклеили гнусный пасквиль на графа N?» — «Нет, это статуя сама», — пожимает плечами обвиняемый. Слово «пасквиль» так и получилось.
— Так это памятник сапожнику? Какие, однако, оригинальные сапожники в Риме… больше на объевшихся амеб похожи, — заметил Чижик.
— Римские сапожники — самые красивые сапожники в мире! — заступился Чивио. — Ты дальше слушай. Однажды на пузе у Пасквино появился листочек с эпиграммой на папу Адриана IV. Такая хорошая эпиграмма получилась, весь Рим хохотал. Папа обозлился. А как же — самый главный христианин на земле, самый большой начальник после Бога — а его просто размазали по этому самому Пасквино. Папа приказал: «Раздробить Пасквино и бросить в Тибр!» «Не надо, — взмолился весь Рим. — А чем мы развлекаться будем? Радио нет, телевидения нет… один Пасквино — милейшее создание, общий любимец, хотя и не гений чистой красоты». Но папа сказал, что он очень обиделся и все равно статую сломает. Рим загрустил — жалко Пасквино. И тут вперед вышел поэт Торквато Тассо и сказал:
— Я спасу Пасквино!
— Ура! — сказали римляне.
До сих пор все в этой истории правда. А дальше начинается сказка.
Сидит поэт у памятника Пасквино и думает, как ему статую спасти. Ничего придумать не может. Совсем скис. А у его ног воробьишки прыгают:
— Чив-чив! Что, Торкватушка, невесел, что головушку повесил? Али сказал батюшка (в смысле папа Адриан IV) слово неприветное? Али иная пришла беда неминучая?
— Да вот, пообещал своим словом молодецким, что спасу Пасквино от злого папы. А чегой-то не спасается.
— Чив-чив, — шумят воробьишки. — Мы тебе поможем.
Надо сказать, что воробьи этого Торквато Тассо знали как исключительно порядочного человека. Он всегда им кусочки от булочек крошил. Выступил вперед самый старый, седой воробей из клана Навона и сказал:
— Видишь камешек маленький у подножия статуи? Возьми его и брось в фонтан на площади Навона. И увидишь, что будет.
Не поверил ему Тассо — что глупая птица может насоветовать! Но камешек поднял, поблагодарил учтиво и пошел на площадь Навона. Потому что он с детства любил камешки в воду бросать. Бросил камень в фонтан — тогда фонтан другой был, поскромнее. Забурлила вода, вынырнула оттуда лягушка, во рту камешек держит:
— Бери свою стрелу, добрый молодец, а меня возьми замуж… странная какая-то стрела, каменная. Обратно что ли каменный век вернулся?
— Нет-нет, — перепугался Тассо. — Я не жениться пришел, а совета спросить.
— Все совета спрашивают, а жениться никто не хочет, — вздохнула лягушка. — Будь по-твоему, добрый молодец, расскажи свою беду неизбывную, авось вместе что и надумаем.
Тассо объяснил, в чем дело. Лягушка хмыкнула и что-то пошептала поэту на ушко. Потом залезла к нему в карман, и они ушли с площади.
На следующий день пришел Тассо к папе Адриану.
— Вот сейчас я статую разобью и в Тибр выброшу, — пригрозил папа.
— Нельзя, Ваше Святейшество, — строго сказал Тассо, — есть предсказание: «Если Его Святейшество сделает это, то из вод Тибра выйдут лягухи несметные и станут квакать его голосом и под его указку» (это, между прочим, не сказочные, а подлинные слова Тассо).
Папа ошалел от такого заявления:
— Да ну! Не выйдут!
— Выйдут!
— Не выйдут!
— Выйдут!
— Не выйдут!
— Ква!
Огляделся папа — лягушек нет, а кто-то квакает.
— Это ты квакаешь? — подозрительно спросил он у Тассо.
— Я, конечно, поэт, но не до такой же степени, чтобы квакать, — возмутился Тассо. — Это уже лягухи несметные вылезают из Тибра. Ой, смотрите, лягуха! Несметная-несметная! Какая неожиданность!
И достал из кармана вчерашнюю свою знакомую.
— Да я еще не ломал Пасквино! — обиделся папа. — Чего она приперлась раньше времени!
— Для профилактики, — объяснила лягушка.
И папа не стал разбивать Пасквино и бросать его в Тибр. Тассо добился своего.