И Такур покинул город Хусейна и город, засыпанный песками для вечных странствий. В руках его осталась вечно живая благоухающая роза пустыни. Погонщики караванов рассказывают, что она дарит тепло и свет, свершает мечты и возвращает жизнь родникам старых оазисов, давно засыпанных песками, ибо повинуется царю камней, отказавшемуся от трона и ведущему жизнь странствующего дервиша.

На юге Германии значительную горную область занимает Шварцвальд— Черный лес. Признаюсь, это название с детства будоражило мою фантазию и влекло меня к себе, хоть я и понимал, что в душе задеты какие-то детские струнки. Черный лес — это мир сказок, где живут гигантские дровосеки и таинственные гномы, принцы, обращенные в оленей, и старые колдуны, которым служат совы и вороны. С этим настроением я и попал однажды к своим друзьям в крошечную деревушку на берегу Рейна.

Мои ожидания поначалу показались мне смешными. Приветливые, чистые леса, хотя и несколько хмурые из-за обилия хвойных деревьев, солнечные долины, покрытые пестрым ковром цветов, множество светлых смеющихся ручьев, речушек, живописных озер. Мирные картины никак не соответствовали образу, который я нарисовал себе. Но вот мы стали обходить округу, я увидел каменные замки на вершинах холмов, исполненные грозного величия и былой славы, — и мои представления возродились. Многие из этих рыцарских твердынь сохранили лишь свой остов, но в других продолжалась жизнь и все реликвии прошлых веков, все предания, традиции новые владельцы бережно хранили. В праздничные или памятные дни жители замков и окрестных деревень переодевались в наряды своих предков, звучали охотничьи рога, кавалькады всадников проносились по дорогам, своры охотничьих собак нарушали лаем тишину леса, егеря состязались в стрельбе из луков, и казалось, прошлое возвращает свою власть над временем.

Мои друзья, видя мою увлеченность романтической атрибутикой, старались подарить мне побольше таких впечатлений. Однажды они осторожно спросили, не боюсь ли я привидений. С пылом я убеждал их в своей храбрости и желании с ними познакомиться.

— Хватит, достаточно уверений, — рассмеялся мой друг, — это маленькая авантюра. Мы сами не знаем, куда вас зовем и что нас ждет. Возможно, это мистификация.

— Да, но это бывает настолько натурально, что зрители могут получить душевное расстройство от своих впечатлений, — добавила его жена.

— Опасность — лишь дополнительный повод, чтобы участвовать в приключении, — заявил я без колебаний.

И вот в назначенный день мы направились к замку Лоррак. Все казалось настолько обычным, что пред-, ставлялось фарсом и вызывало желание шутить. Среди немногочисленной толпы собравшихся в руинах некогда величественного замка наше настроение подталкивало нас самих выступить в роли привидений. Однако при входе с нас взяли слово сохранять полное молчание, ибо от этого зависит, состоится ли концерт.

— Концерт? — удивился я, но не стал задавать лишних вопросов. Играющие привидения — это что-то новое…

На расчищенной террасе, служившей когда-то внутренним садиком, стояло около двух десятков старых дубовых кресел. Перед ними — громадный концертный рояль с парой регулируемых сидений. Три свечи одиноко озаряли эту картину, никак не рассеивая вечерний мрак. Стены Лоррака были густо увиты дикими розами, и воздух был напоен тонким ароматом… Мы не могли обмениваться впечатлениями, так как были связаны словом; темнота и некоторое пространство между креслами лишили нас возможности переглядываться. Время тянулось томительно долго.

Нашему ожиданию не гарантировался успех… «Если все обстоятельства совпадут благоприятно, то, может, концерт состоится», — таково было предупреждение, и никто не мог возражать. Если это была реальная встреча с потусторонним миром, то мы имели и так слишком скромные условия. Постепенно задумчивость овладевала собравшимися, вытесняя любопытство. Каждый был предоставлен самому себе и незримому влиянию древних стен. Мое воображение дорисовало утраченные детали замка и вскоре окружило меня картиной, какую замок являл в пору своего расцвета. Мне казалось, что вместе с трелями сверчков я слышу шаги железных воинов по каменным плитам, шелест и хлопанье флагов на шпилях высоких башен.

Внезапно я вернулся к реальности. Я не заметил, как у рояля появились две фигуры и замерли перед публикой. Забывшись, я хотел приветствовать их вежливыми хлопками, но, хотя ладони мои коснулись друг друга, звука не последовало… Музыканты продолжали молча стоять, не делая никаких попыток начать концерт. Это были старик с решительным, волевым лицом, живущим единой страстью к искусству, и девушка с длинными волнистыми волосами. Легкость и воздушность пронизывали всю ее фигуру. Лицо ее казалось плывущим отображением какого-то иного лика: такое впечатление бывает, когда пытаешься уловить свое отражение в ручье. Гамма всевозможных чувств полнила ее, и лишь глаза сохраняли какое-то подобие постоянства. Щемящая грусть— вот первое сравнение, которое приходило в голову при взгляде на них.

Да, это впечатление создавал особый блеск глаз девушки, словно отуманенных слезами. Но это не было мгновенным настроением — она жила этой болью. Не зря говорят о гримасе боли, маске страдания. Воистину, горе обычно искажает черты, но девушка была прекрасна, и это не могла скрыть никакая тоска.

Меж тем к ожиданию людей добавилось ожидание музыкантов. Они как будто искали кого-то среди присутствующих и не могли найти. Тишина становилась все мучительней, и вдруг стало совершенно ясно, что для театрализованного представления все происходящее совсем не подходит, что чувства артистов неподдельны и тень какой-то древней драмы нависла над нами.

Внезапно скрипнуло не занятое дотоле кресло с готической спинкой, стоящее в стороне от других и напоминающее маленький резной трон. Сквозь тьму проступила третья фигура с бледным лицом. Отблеск свечи отразился в кованом кубке, что держал в руках незнакомец. И уж он-то не был связан здесь никакими условиями.

— Играйте! — прозвучал повелительный голос.

Музыканты поклонились и сели к роялю. Это была игра в четы ре руки. Пьеса следовала за пьесой. Я давно оставил попытки отгадать композиторов. Имена Баха, Шуберта, Шумана, Брамса то всплывали, то исчезали в моей памяти, пока я не остановился на мысли, что это какая-то гениальная импровизация. Игра их порой казалась ожесточенным сражением за первенство. Каждый ведущий ни разу не повторялся, а словно находил в себе все новые и новые образы, которые тут же выплескивал на клавиши. Вот он иссякал, и тотчас противник перехватывал инициативу, и начинала звучать иная мелодия, хоть и связанная с предыдущей. Меня поражало, что, несмотря на борьбу, гармония их творений не нарушалась. Они настолько точно и тонко чувствовали друг друга, что казалось— ими владела единая душа, воплощавшаяся то в жесткой и агрессивной мужской ипостаси, то в нежной и мягкой женской. Вот мгновение— и красота побеждала силу, рыдания и мольбы сменяли уверенный ритм. Милосердие даровало жизнь старику, и он вдруг снова находил силы и бросался в атаку.

Внезапная тишина ударила по нервам слушателей, вызвав полную растерянность. Еще долгое время мы сидели в креслах, не в силах шевельнуться. Свечи догорали. Три таинственные фигуры исчезли с последним звуком.

С трудом придя в себя, мы покинули замок Лоррак. По дороге домой мы услышали историю этой троицы, которая фактически уже была рассказана языком музыки. Вот она.

Альфред Лоррак, сиятельный граф и владелец замка, безумно любил музыку. Лучшие мастера Италии выбирали каррарский мрамор для постройки в саду замка музыкальной капеллы. Резные своды, тончайшие каменные кружева на капителях высоких колонн, редкие греческие скульптуры украшали строение. И конечно же, граф приглашал к себе самых известных музыкантов давать концерты. Одна странность удивляла людей: граф не любил публики и предпочитал слушать музыку в одиночестве. Молва характеризовала его как мизантропа и связывала это с тем, что граф никого не любил в своей жизни. Несмотря на зрелый возраст, граф не был женат и как будто не помышлял об этом.