В семье тридцать первого императора Японии родился долгожданный ребенок, мальчик, которому надлежало наследовать престол. Таланты юного Микадо восхищали родителей и двор. Он тонко чувствовал красоту, слагал стихи, сочинял музыку, прекрасно рисовал. Одно было плохо. С самого рождения принц болел, и не было дня, когда бы он чувствовал себя здоровым. Долгими ночами Микадо одиноко бродил по дворцу, не находя сна и облегчения.

Однажды императору донесли, что в окрестностях его столицы живет маленькая гейша, которую приглашают к больным, и они засыпают от ее пения, а пробуждаются выздоровевшими. Девочку привели к Микадо, и он впервые забыл о своих болезнях и бессоннице.

Но вот пришло время совершеннолетия, и Микадо должен был жениться на дочери владыки Поднебесной империи. Но принц и думать не хотел ни о ком, кроме своей маленькой гейши. Тогда ее выкрали по приказу отца. Но Микадо нашел ее даже на необитаемом острове, куда ее заточили. И снова ее похитили, и Микадо от тоски решил умереть, совершив харакири.

Компанию Микадо разделяли три его верных друга и учителя — поэт, художник и музыкант. Они были наставниками принца в искусствах. Друзья его узнали о намерениях принца и соединились, чтобы спасти его. В день рождения Микадо, когда он готовился покончить с собой, они передали ему чудесный подарок — невиданную доселе хризантему. Ее нарисовал художник под музыку композитора, поэт сочинил о ней стихи. Но самым драгоценным был дар маленькой гейши. Она отдала свою жизнь, чтобы вселиться в цветок и превратить его из нарисованного в настоящий. Перед самой роковой минутой Микадо получил волшебную хризантему и прочел стихи:

Жизнь Микадо была спасена, но сам он исчез, а хризантема стала памятью о его любви и самопожертвовании маленькой гейши. Ее присутствие прекращает самые тяжелые страдания. А на грани миров души Микадо и гейши ищут друг друга, не в силах соединиться.

Доктор Тимон выслушал эту историю и вздохнул. Он вернул свою жизнь, но что она стоила без чудесной маленькой гейши и ее волшебного мира?

Что за странные связи рождаются порой в моей душе… В прихотливом сочетании воды, камня и леса я вдруг начинал узнавать близкого мне человека. Чем объяснить это? Как лицо, фигура, наконец, дух человека могут отразиться в пейзаже, который существовал задолго до его рождения? Мир грез еще способен дарить мечтателю обольстительные тени, поселяя их среди роскошных ландшафтов, но они зыбки, расплывчаты. Я же порой воспринимал самые определенные образы. Я мог не улавливать дыхание, слышать звук голоса, видеть улыбку или печаль… «Фантазия!» — снисходительно скажет большинство людей, и я не стал бы им возражать, ибо до недавних пор сам относил все эти явления на счет своего воображения. Но вот жизнь моя вошла в русло какой-то поразительной истории, так что я не знаю, что и думать.

В конце лета я скитался по извилистым фьордам Карелии. Красота и необычность природы буквально завораживали. Надо всем царили камни. Суровые громады скал по берегам заливов, остроконечные гряды холмов, покрытые мхом и лишайником ступени террас, упиравшихся в неприступные каменные стены, — вся земля казалась гигантскими укреплениями. Среди этих бесчисленных природных замков и крепостей, окруженных то водами залива, то глубокими рвами с буреломом лесов, меня порой охватывало предчувствие тайны. Что за сокровища хранит эта страна, где вечно бегущее небо, дикие ветры, непроходимые леса, ледяные воды озер и вековое безлюдье? Да, в солнечные, ясные дни камни переливались всеми цветами радуги, зелень мха со сверкающей росой казалась драгоценной оправой для темных хвойных лесов, на полянах и в расщелинах камней распускались невиданно яркие цветы. Но ради этих ли богатств земля принимала облик грозного стража? А другая сторона— гнилые испарения болот, непрестанные дожди, туманы… И все же край этот был заповедным. Мрак гуще всего перед рассветом, пустыни ограждают оазисы, и суровая эта земля представала мостом, ведущим на другой берег жизни…

Как-то я забрел в глухую местность, где должно было быть, со слов местных жителей, прелестное озеро Рукоярви. Помимо красоты берегов, оно славилось тем, что поросло белыми лилиями и напоминало цветущее поле. Возле него на быстрой узкой речушке шумел водопад, который мог поспорить со знаменитым Кивачом. Я долго шел по заросшей тропинке среди бесконечных холмов. Наконец меня обступил светлый сосновый лес, где возвышались, как жилища гномов, серые гранитные глыбы. Справа шумела невидимая река, слева за деревьями вставал крутой каменистый склон, покрытый разноцветными узорами лишайника. Трудно передать эту картину, но какие-то особенности ее вдруг заставили меня совершенно четко представить образ Иллы, воплощенный в стройных стволах сосен, радостном трепете света, льющегося сквозь ветви, медовом благоухании цветов и нежном волнении шелковистой травы под коротким вздохом теплого ветерка. Я остановился, пораженный, а затем бросился вперед, словно в объятия любимой, к залитой солнцем поляне.

Там стояли развалины старого хутора, окруженного зарослями малины и шиповника. Тропинка, аккуратно выложенная камешками, обрывалась над водопадом. С головокружительной высоты двумя каскадами летел вниз пенящийся поток, и там, внизу, в сверкающих брызгах, у подножия водопада паслась белая лошадь!.. Наверное, лишь у былинного Сивки-Бурки могла быть такая длинная грива, тонкие грациозные ноги, привыкшие скорее к воздуху, чем к земле, такие изысканные линии, удлиненная узкая голова, которая своей белизной соперничала с лилиями. Но более всего поражали глаза лошади. Громадные, черные, влажные, исполненные какого-то глубокого чувства. Это молчаливое слово-взгляд лишь на мгновение коснулось меня и исчезло. Исчезла и лошадь, как я ни искал ее, спустившись в ущелье. Да может, она мне только померещилась. Но тут' моя память с неудержимой силой повлекла меня к моему прошлому и прежде всего к Илле.

Та первая наша встреча произошла на маскараде. Большой прекрасный город, бывшая столица, прозываемая Северной Пальмирой, наряжался, готовясь празднично встретить наступление Нового года. Дух игры, нридуманности витал над площадями и улицами.

Вот в одном из роскошных особняков на набережной, нанятых на вечер для веселья, собралась разношерстная толпа студентов. Право на вход имел лишь тот, кто имел маскарадный костюм. Я издавна питал слабость к нарядам прошлых веков и воспользовался возможностью покрасоваться в богатом одеянии Пиратского адмирала. Черный бархат с золоченым шитьем и парчовой отделкой, сапоги с. отворотами, треуголка с перьями — все это делало меня весьма внушительным. Однако и толпа собравшихся поражала великолепием. Многие добыли себе платья в театральных кладовых и выглядели в них не хуже давно забытых щеголей, которым когда-то принадлежали эти наряды. Загремела музыка, захлопали бутылки с шампанским, пары понеслись в танце, и началось веселье.

В середине программы жюри должно было выбрать два лучших костюма, мужской и женский, и сделать их обладателей хозяевами праздника. Задача оказалась невыполнимой — ни одно мнение не совпадало с другим. Тогда, пересчитав присутствующих, жюри собрало несколько карточных колод и, изъяв из них червовых королей и дам, оставило только по одному экземпляру карт этой масти. Карты были перетасованы, и теперь каждый мог тянуть свою удачу, чтобы стать властелином вечера. В минуту вся масса людей вытянулась в длинную змею очереди. Я не верил в удачу и встал в самом конце. Но благодаря капризу случая именно в моих руках оказался червовый король. Меня увенчали короной из фольги и усадили на трон. Еще через мгновение ко второму трону подвели королеву. Она была в костюме ведьмы. Полупрозрачное лиловое платье, прожженное во многих местах и украшенное бисерными узорами и блестками, подчеркивало ее стройную фигурку. В руках была метла, увенчанная головой игрушечной лошадки, лицо скрывала маска. Густые белокурые волосы перехватывал золоченый обруч. Нам принесли старинный кубок, наполненный вином, который мы должны были осушить вдвоем. Что за странная смесь содержалась в нем, трудно сказать, но когда мы наконец справились со своей задачей, зал раскачивался перед глазами, уже не слушаясь музыки, и хмельной дурман завладел головой.