Следы дона Карлоса теряются на дорогах Испании, но он сам является к одру болящих, чтобы утешить и успокоить их, быть может в последнюю минуту жизни. Чаще всего он приходит в ночную пору, поэтому его прозвали Ночным Карлосом.

На этом заканчиваются эти две истории, и остается непонятным, какая связь между котом и человеком. Какая разница в любви, характере, преданности? А может быть, никакой?

Темно в долинах памяти, словно в осеннем сумеречном лесу, где в печальной наготе застыли стволы деревьев, а яркие цветы и буйная зелень листьев обратились в шуршащий под ногами ковер. Нет пути назад. Никакие заклятия не вдохнут жизнь в отцветшие сады, в отзвучавшие песни, в остывшие чувства. Но пусть слезы не тяжелят взора, пусть не медлят ноги, пытаясь обмануть время. Вперед, мой друг. Только не отбрасывай прочь воспоминания, не развеивай пепел прошлого, каким бы ненужным он ни казался. И если хоть высохшая капля останется на дне твоего бокала, который осушил ты много лет назад, прошлое снова вернется. Может быть, даже не ты, но оно узнает тебя…

Времена года — как мудро они повторяются в человеческой жизни, и у каждого по-своему. Весна может быть короткой и хмурой, лето — ненастным и дождливым, зато осень долгая, ясная, истекающая светом и золотом, без единого облачка в беззвучном небе.

Вот так случилось у леди Наэми.

Годы привели ее в пору осени. Но что это была за осень! Перед ней бледнели нежнейшие весны и ярчайшие лета известных красавиц. Кто мог соперничать с Наэми? Конечно, критическому взгляду представилось бы немало несовершенств — красота ее обладала достаточным своеобразием и раскрывалась не каждому встречному. За тонкостью и хрупкостью черт, напоминающих творения японских художников, пряталась необузданность желаний, душа, способная к самозабвенной созерцательности — и к диким, экзальтированным порывам, но никогда к разумной середине. Да, привлекательность Наэми была исполнена скорее гармонией движения, нежели красотой формы. Но можно ли отделять аромат от цветка, блеск драгоценного камня от него самого?

Балы, которые устраивала Наэми, несомненная законодательница мод, походили на мистерии древних и славились не только выдумкой, но и какой-то особой атмосферой, в которой сплетались и разрывались судьбы гостей. Здесь можно было найти и потерять любовь, познать горечь утраты и обрести высочайшее в жизни счастье, обрести веру и разбить мечту. В доме Наэми искусство правило жизнью, и попасть в число приглашенных считалось честью, тем более что хозяйка, невзирая на титулы, оценивала своих гостей по достоинствам, о которых подчас затруднялись судить и сами их обладатели. Ключом к ее выбору, пожалуй, могла служить однажды оброненная фраза: «Важен не сам человек, а кем его можно представить». Это были не просто слова. Наэми переименовывала своих друзей и сама придумывала для них наряды к своим празднествам.

В тот год день рождения Наэми праздновался особенно пышно. Впервые именинница отменила все преграды, и на бал могли прийти все желающие.

Удивление близких, злорадный шепот завистников, усмешки соперниц и врагов сходились в одном: леди решила дать прощальный бал, после которого уступит свое первенство другой.

Столь пышный бал решено было проводить в старом пустующем дворце в королевском парке на берегу моря. Он стоял заброшенным уже более сотни лет и обветшал так, что скорее походил на руины. Наэми и ее друзья любили этого дряхлого отшельника. Через потайные ходы они проникали во дворец, где прошлое давало приют их фантазиям.

Но вот — к празднику проржавелые запоры резных дверей отомкнулись, чтобы впустить, как прежде, веселую толпу разряженных гостей. Стены украсили драпировки, картины, ковры и шкуры; краски искусных художников обновили плафоны и придали блеск мозаике потолков. Но причудливый замысел Наэми не позволил убрать паутину с карнизов, на тяжелых рыцарских латах и серебряных зеркалах лежала вековая пыль. Готовый к торжеству дворец казался напудренным, нарумяненным старцем, нарядившимся в парик и маскарадный костюм, которые, однако, не могли скрыть ни его немощи, ни его морщин.

Маскараду здания должен был соответствовать маскарад гостей: костюм и маска были единственным пропуском на бал.

В назначенный час в нарядах, поражающих великолепием и смелостью, пестрая толпа стала вливаться в залы. Горели канделябры, заставляя воздух дрожать, но в тусклых зеркалах люди не различали своих черт и казались себе смутными тенями, ожившими призраками.

У входа гостей встречала именинница. Зеленая ткань наподобие индийского сари облегала ее высокую стройную фигуру, серебряные и черные нити едва уловимо чертили на одеянии контуры цветов и бабочек Широкие складки у рукавов при движении создавали впечатление крыльев. Белый воздушный парик прихотливым облаком вставал над ясным лбом с тонкими высокими бровями. На глубоком вырезе и вокруг гибкой шеи таинственным подводным огнем светилось изумрудное колье; ему зелеными отблесками вторили серьги и браслет. Весь наряд леди как-то странно сливался, и в памяти оставалась только беззащитная улыбка алых губ.

Наконец опустел подъезд, дорогими винами наполнились заздравные кубки, и искуснейшие ораторы оспаривали честь произнести первый тост, когда снова раздался стук у дверей. Наэми нахмурилась. Никто еще не осмеливался опаздывать на ее вечера. Остановив слуг, она сама сошла к порогу.

Двое кавалеров в запыленных плащах предстали ее взору. Было очевидно, что они только что явились в город и, случайно прослышав о бале, решили попытать счастья. Скрывая за дерзостью смущение, они представились и просили позволения войти во дворец.

Один из них, молодой человек, назвавшийся виконтом Лужером, был примерным баловнем судьбы, рано изведавшим те радости, которые доставляет состояние и привлекательная внешность, оттого разочарованным и циничным, прячущим внутреннюю пустоту за насмешливой манерой. Второй, постарше, барон Гроль, выделялся мужественностью, однако сила, наполнявшая его, была слепа, и скука развращала ее. Как и его приятель, он знал один закон своих желаний — но, пресытившийся, уж ничего он не хотел.

Все это без труда прочла Наэми на лицах вошедших. Впрочем, среди ее гостей едва ли нашелся бы десяток людей, обладавших иными чертами. Не потому ли она предпочла живым лицам общение с масками?..

— У меня праздник, — сказала Наэми, — И появиться в залах можно только в маскарадных костюмах.

— Увы, мы не знали этого. — Виконт огорченно покачал головой. — Примите наши поздравления и простите за беспокойство…

— Но может быть, у вас найдется пара приличествующих платьев? Нам так не хотелось бы уходить, — перебил его барон.

— Да, да, — тут же подхватил Лужер. — Мы готовы обрядиться даже в балахоны шутов!

Взгляд, которым Наэми окинула пришельцев, заставил их попятиться. Странный звук вырвался из груди леди, напоминающий и остановленный смешок, и захлебнувшееся рыдание. Сделав знак следовать за собой, Наэми быстро повернулась и стала подниматься по лестнице.

В самом дальнем крыле дворца, в потайной комнатке, она предложила кавалерам два костюма. Один, темно-бордового бархата, с шутовской шапочкой, увенчанной рожками и бубенцами, был костюмом танцовщика. Другой, тоже бархатный, в черно-лиловых тонах, должен был служить менестрелю. Изящная маленькая арфа завершала наряд. Барон немедленно облачился в менестреля рыцарских времен, виконт Лужер натянул на себя платье шута и, взяв трость с набалдашником в виде обезьяньей головы, смеясь склонился в балетном па.

Оба костюма оказались удивительно впору кавалерам, но, надев их, они почувствовали непонятную скованность. Словно иная жизнь, подчиняя их своей воле, вливалась в них, и они двигались в непривычной им манере, говорили не то, что хотели. Сбитые с толку, гости последовали за Наэми в праздничные залы.

Нетерпение собравшихся хлестнуло опоздавших с такой силой, что они устыдились своей дерзости, задержавшей начало праздника. Однако спустя минуту гнев гостей уступил место недоумению и даже страху: фигуры спутников леди у многих вызвали самые печальные воспоминания.