Последние дни месяца жили в нетерпении, в каком-то горячечном возбуждении, в ожидании чего-то необычайного, что должно изменить всю нашу жизнь.

Переселение семейных заняло «один рейс». Ребята подхватили все их имущество и перенесли его из палатки в новые жилища. Хозяевам не дали даже прикоснуться к вещам. Семейные шли налегке, сопровождаемые ликующей толпой. Петр шагал не спеша, присмиревший, с застенчивом улыбкой. Елена обняла его за плечи, как на улице в Москве, и шла, глядя перед собой сощуренными глазами и тоже улыбаясь, загадочно, чуть грустно — далекому и невозвратному.

Трифон играл на аккордеоне, время от времени отогревая дыханием пальцы. Анка держалась за карман его пиджака и пела вместе со всеми: «В жизни раз бывает восемнадцать лет...»

Я нес транспарант. На фанерном листе наскоро были набросаны слова, криво, с падающими буквами: «Эй вы, люди, да здравствует наше будущее!»

И нам показалось, что поутихла вода в полынье и помягчел мороз, смежив в улыбке заиндевелые ресницы,— от умиления перед шествием озорной толпы от палаточного городка к деревянный домикам с замысловатыми резными наличниками.

Первой вошла в дом — из стужи в тепло, в уют — Елена. Она медленно поднялась на четыре ступеньки крылечка, отворила дверь в небольшую застекленную верандочку. Из неё шагнула в сени, из сеней — в комнату. За ней следовал Петр, все такой же тихий, застенчиво молчаливый. А за ним гулким скопищем ввалились все мы. Дом, когда в нем останутся двое, покажется, наверное, просторным и пустым, но для такой толпы он был крохотным и тесным. От натопленной печи шло тепло.

— Раздевайтесь, ребята,— сказала хозяйка несмело и сама рассмеялась над своим предложением.— Посидите у нас...

— Нам рассиживаться некогда,— ответил Серега Климов строго, он взглянул сперва на Илью Дурасова, потом на «судью» Васю — Приступим к делу? Пора.

Илья мотнул круглой, остриженной под бокс головой.

— Да. Момент подходящий. Садись, Вася,

«Судья» пролез в передний угол к дощатому скрипучему столу. По бокам его пристроились Илья и Серега. Преисполненные важности, они молча, с особой значительностью смотрели на ребят до тех пор, пока не воцарилась тишина.

— Граждане, суд идет! Прошу встать!

Леня Аксенов отозвался со скептической ухмылкой:

— Стоим, ваша честь. По необходимости.

— Кого будете судить? — спросил я.— У нас виновных нет.

— Мы похвалы заслуживаем! — крикнул Трифон.

— Тише, граждане! — сказал Вася.— Петр Гордиенко, начальник берега, подойдите к столу.

Проталкиваясь сквозь толпу, Петр шепнул мне:

— И до меня добрались, черти!.. В чем вы меня обвиняете, ребята?

«Судья» Вася, прокашлявшись для солидности, произнес:

— В зазнайстве,— выдержал паузу и закончил,— с которым у тебя не должно быть ничего общего до конца твоих дней.

— Согласен.

Илья Дурасов сказал как можно торжественнее:

— В пренебрежении к людям...— и тоже выдержал паузу.— Это отличительная черта бюрократов. Твое сердце должно презирать их.

— Согласен.

Серега Климов приосанился, острый нос его высокомерно вздернулся — наступила его очередь говорить.

— В строгости...— и этот помолчал для значительности,— которой тебе не хватает в работе: слишком много даешь нам поблажек, снисхождений, а нас надо сильнее жучить.

— Не согласен,— сказал Петр.— По-другому не могу, ребята, да и не следует по-другому.

Елена стояла у окошка и озабоченно, с недоверием наблюдала за происходящим: странная игра, странная шутка — серьезны «судьи», серьезен Петр.

— Слушай, Петр,— как бы отбросив в сторону наигранный тон, но все же оставаясь в рамках процедуры суда, проговорил Вася,— кем бы ты ни был в будущем, на какие бы высоты ни вознесла тебя судьба, обещаешь ли ты остаться для нас просто «начальником берега»? И в налетевшую житейскую бурю можно ли будет нам пристать к этому твоему берегу? Примешь ли канат, брошенный с борта?

Петр посуровел лицом и заволновался.

— Почему вы так, ребята? Это нечестно.

— Отвечай,— потребовал «судья».

И Петр, вздохнув,ответил:

— Обещаю.

— Как бы далеко ты ни ушел от нас, отзовешься ли, если услышишь наш голос?

— Ну, товарищи!..— взмолился Петр.

— Отвечай.

— Что за вопрос! Конечно же. Не то что отзовусь, примчусь, где бы ни находился!..

— Суд удовлетворен вашими ответами,— сказал Вася — Мы оценили ваши усилия, направленные на освоение отдаленных русских земель, расположенных вдоль Ангары. И награду мы, строители, по общему сговору и согласию преподносим вам дом, в котором мы имеем счастье находиться.— Он склонился к одному своему помощнику, к другому.— Я правильно выразил нашу общую мысль?

Те утвердительно кивнули головами.

— Спасибо, ребята,— произнесла Елена прерывисто — мешали подступившие слезы.— Не знаю, как вас благодарить. Какие вы молодцы все...

— Никаких благодарностей нам не надо,— ответил Вася.— Мы сделали это от души. А вы живите в этом доме дружно и счастливо. Вот и все...— У «судьи» самого подступили слезы к горлу, затрудняли его речь. И чтобы уйти от растроганности, сказал, припоминая: — Как там Трифон Будорагин читал?.. «А белому аисту, что с богом катается меж веток, носить на завалинки синеглазых, маленьких деток...» Пускай этот аист не забывает вашей завалинки. И завалинки Трифона также.

— О нас с Анкой можешь не беспокоиться,— сказал Трифон, обнимая жену.— Тому аисту я уже послал срочную телеграмму. С заказом! — И захохотал, раскрыв зубастый рот.— Как прилетит — устроим гульбу. Чтоб тайга затанцевала!..— Он бросил пальцы на клавиши аккордеона, заиграл плясовую, притопывая и припрыгивая.— Шире круг!..

— Эй, Трифон,— крикнул Серега Климов.— Пропляшешь жилплощадь! Поселится кто-нибудь — не выгонишь!

— А суд на что? — ответил Трифон, приплясывая.

— Довольно! — крикнул кто-то.— Погостили, пора и честь знать. Простынет баня — не успеем помыться!

— Пошли, ребята! К Трифону!..

Провожая, Петр каждому из нас пожал руку, каждого поблагодарил:

— Спасибо, Серега... Спасибо, Михаил... Спасибо, Катя... Алеша, дружище, спасибо...— Он обнял меня.— Двери открыты. В любое время...

Мы побывали всем скопом у Трифона и Анки, пошумели, потоптались, поздравили хозяев с новосельем и разошлись. До Нового года оставались считанные часы, надо было готовиться к торжеству...

Баню заняла сначала мужская половина. В бане стоял горячий и влажный туман, он, обжигая, как бы прилип к телу, и тело сразу стало мокрым и скользким. Я ощупью отыскал лавку, сел на нее, испытывая блаженное состояние. Рядом со мной сидел и отдувался Петр, он тоже потерял ориентировку в этом тумане. А Трифон все поддавал, все ожесточеннее нагнетая в помещение пар.

— Хватит, дышать нечем! — крикнул Петр, не вытерпев, и сполз с лавки на пол.

Трифон отозвался откуда-то из туманной дали:

— Все, братцы. Сейчас пар осядет, посветлеет, и будет вольготно!..

Что и говорить, баня в наших условиях — это, конечно, праздник, да еще какой! Мы наслаждались теплом, горячей водой. Мы прогревали душу, соскабливали с нее накипь, налипшую за время дороги, за время жизни здесь, смывали соль слез — от раскаяний, от болей, от прощаний с прошедшим...

Шаек железных не нашлось. Плотники сколотили из тесин корытца и приделали к ним ручки; корытца намокли и отяжелели, вода в них отдавала запахом древесины. В одной из таких шаек Трифон распаривал веники; вместо березовых — листья березы облетели — он наломал веток молодой елки, выбирая иглы помягче, понежней. Они благоухали хвойным настоем.

— Кто первый? — спросил Трифон, обращаясь к нам.— Кто из вас храбрее?

— Иди ты, Алеша,— попросил Петр, — Я посмотрю, привыкну.

Трифон взял меня за локоть и подтолкнул к полку.

— Залезай. Ложись.— Я лег на горячие мокрые доски.— Начнем с пяток.— Он надел перчатки, чтобы не «палить пальцы, и, приподняв веники, потряс их, насыщая паром, окропляя меня горячим дождем, потом опустил мне на ноги. Огненные еловые ветви упали на икры, обожгли. Казалось, иглы вонзились в кожу. Я заорал, вскинувшись. Но Трифон, опрокинув меня, успокоил бесстрастно: