Оставшись один, Клюсс задумался: вот и пришли в Шанхай со своими, порожденными революцией противоречиями. Нифонтов упрям и недальновиден. Павловский молод, неопытен, не с того начинает. Ему бы держаться просто, по‑товарищески, не заниматься контролем на каждом шагу. Просвещать и воспитывать матросов, а за офицерами только приглядывать. А он поступает как раз наоборот: командой и её настроениями интересуется мало, прилип к офицерам. Держит себя вызывающе или мрачно молчит. Трудно мне с ним будет, если уедет Якум.

Трудно будет даже в том случае, если на корабле всё будет гладко. Прежде командир за границей получал все руководящие указания от консула. Консул был хозяином, а командир только его вооруженным слугой. Теперь консула нет. Миссия? Что это, за организация? Понимают ли там, в какие условия попадает военное судно не признанного империалистами государства в иностранном порту?

Он думал о семье, оставленной в белогвардейском Владивостоке, о неопределенности будущего «Адмирала Завойко» и его экипажа, о предстоящих встречах с китайскими и иностранными властями. Хорошо ещё, что он здесь не один. С ним Якум, разумный и авторитетный руководитель, связанный с Центральным Комитетом, высшим органом партии большевиков. Партии, уже четыре грозных года стоящей у руля возрождающейся России.

38

Последующие два дня красили борт, надстройки, шлюпки. Чистили медь, подгоняли новое обмундирование, доставленное в срок аккуратным мистером Каном. Все понимали, что по внешнему виду корабля и его экипажа иностранцы будут судить о новой России. На пятый день стоянки в Вузунге из Пекина пришло извещение миссии Дальневосточной республики о том, что сделано заявление китайскому правительству о приходе в Шанхай военного корабля для ремонта, что шанхайским властям даны благожелательные инструкции и что ремонт «Адмирала Завойко» поручен Кианг‑Нанскому правительственному арсеналу. Нифонтов на шлюпке осмотрел корабль со всех сторон и остался удовлетворенным.

Настал час съемки с якоря. На мостик взошел вызванный Тирбахом портовый лоцман, оказавшийся старшим сыном Лухманова, известного русского капитана‑парусника, арестованного белогвардейцами во Владивостоке. Было начало прилива. Воды Ванпу на миг замерли, и вдруг река потекла вспять – от моря в глубь страны. Подхваченные приливным течением, потянулись вверх буксирные пароходы с караванами барж, джонки, большие шаланды, управляемые одним кормовым веслом. Обгоняя их, пошел по течению и «Адмирал Завойко».

Прошли плавучий маяк и приземистые бетонные форты китайской крепости, запирающей вход в реку. Разглядывая занесенные илом поперечные свайные преграды для самоуглубления фарватера, штурман спросил Лухманова:

– Это китайцы придумали?

– Китайцы. И очень давно.

– Здорово! – заметил комиссар. – А их считают отставшей нацией.

– Не за это считают, – возразил лоцман, – за то, что сейчас они ничего не придумывают и в технике отстали на столетия. Смотрите, джонки, например. Конструкция такая, как и тысячу лет назад. Тогда они были значительно мореходнее и маневреннее каравелл Колумба. А сейчас странно, что ни на одной из них нет мотора. До сих пор весло и мускульная сила.

Павловский внимательно рассматривал лавировавшие поперек фарватера китайские джонки с нарисованными на бортах огромными рыбьими глазами. Нет! Ничего современного в их облике найти нельзя.

Навстречу по обеим сторонам реки ползла низкая зеленеющая равнина, изрезанная оросительными каналами и канавками. Чернели небольшие деревушки за обмазанными глиной бамбуковыми плетнями, а местами – за кирпичными и даже каменными стенами. Темно‑зеленая хвоя криптомерии и сосенок вокруг могил предков и маленьких кумирен оживляла ландшафт. На полях, как гигантские цветы, желтели соломенные шляпы полуголых земледельцев, старательно обрабатывающих свои крохотные участки. Везде мотыги и бамбуковые сохи. Дома и домики, поле за полем тянулись бесконечной чередой – огромная, уходящая за горизонт, густо заселенная деревня с плодородной, щедрой землей и убогими жилищами.

Наконец вдали показалось дымное облако – предвестник большого города. По берегам реки потянулись пирсы, заводы, склады, доки. Стальные громады океанских пароходов, окутанные парами и дребезжащие лебедками, скрывали причалы и толпы грузчиков. Повсюду английские, американские и японские флаги. Шум механизмов, крики кули, перетаскивающих на бамбуковых коромыслах тысячи тонн заморских грузов, мощные буксиры у высоких бортов судов – везде суета кипучего труда. Чистенькие деревянные паровые катера, блистая выдраенной тиковой палубой и медяшкой, развозят по реке дирижеров этого концерта иноземной техники и китайской мускульной силы. Они сидят развалившись в отутюженных светлых костюмах и белых тропических шлемах, изнывая от жары.

– Вот это порт! – восхищенно воскликнул Нифонтов.

– Грузооборот Шанхая больше, чем Кантона, Тяньцзиня и Сватоу, вместе взятых, – с гордостью сообщил Лухманов.

Но вот река повернула влево, и справа, по берегу её широкой излучины, сверкнули зеркальными стеклами и мрамором облицовок фасады зданий Бэнда – набережной, цитадели торгового капитала империалистов. Как бы подпирая её жерлами длинноствольных орудий, посредине реки стояли на бочках военные корабли.

Первым прошел темно‑серый, почти черный японский крейсер «Цусима», с золотой хризантемой на форштевне. Русская и японская труба пропели друг другу вежливое «захождение», офицеры отдали честь, команды стали «смирно».

За ним высилась громада американского бронированного крейсера «Саус Дакота». На его грот‑мачте развевался синий с белыми звездами адмиральский флаг. Выкрашенный в светлый, голубовато‑серый цвет, с четырьмя высокими трубами и стальной ажурной фок‑мачтой, унизанной прожекторами, он сильно дымил, собираясь к вечеру покинуть Шанхай вслед за ушедшими в море флотилиями эскадренных миноносцев. Снова трубы пропели «захождение», но на американском корабле матросы стали «смирно» только на верхней палубе. В батареях царил галдеж, полуодетые моряки сидели, свесив ноги в открытые орудийные портики, и отпускали громкие замечания, указывая на русский корабль пальцами. Стоявшие на юте американские офицеры с застывшим на лицах безразличным высокомерием, казалось, не замечали скандального поведения своих подчиненных.

– И это адмиральский корабль! – воскликнул Нифонтов. – Ну, знаете, от американцев я этого не ожидал.

– Да, нелегко им уйти из Шанхая, – отозвался Лухманов, – здешняя полиция везде ищет дезертиров. Задержанных собирают в батарейной палубе под караул морской пехоты. Вот и получается заведение.

– И многие удирают? – полюбопытствовал комиссар.

– Сейчас многие. Газеты обещают близкую японо‑американскую войну. Азиатская эскадра обречена: её в первые же дни легко и без потерь потопит японский линейный флот. Вот «америкэн бойс» и прячутся за юбки женщин всех национальностей, а их в Шанхае достаточно. Когда Штраус[11] уйдет, они вылезут на свет божий и начнут устраиваться в Шанхае или других городах. Платили им за службу основательно, и деньги у них есть.

На двух бочках, носом в море (англичане предусмотрительны!) стоял, сияя чистотой, белый двухтрубный крейсер «Хаукинс». В дополнение к обычному «захождению» вызванный наверх караул морской пехоты отдал честь оружием проходившему русскому кораблю.

– У этих, даже случись революция, всё равно будет образцовый порядок: природные моряки и служаки, – заметил комиссару лоцман.

Нифонтов усмехнулся, а Павловский отозвался:

– Но колонии они всё‑таки потеряют.

Лухманов задумался и после небольшой пауз отвечал:

– Возможно, когда‑нибудь. Но это не так просто: колониальные англичане привыкли жить на пороховой бочке и хорошо вооружены. Я о штатских англичанах говорю. Вот увидите здешний волонтерский корпус.

Деловой и административный центр иностранного Шанхая проплывал мимо «Адмирала Завойко». С широкой асфальтированной набережной доносились гул трамваев, гудки автомобилей, крики рикш и грузчиков. Общее внимание привлекло здание Морской таможни с колоннами и башенными часами. Перед ним обращенная к реке бронзовая статуя англичанина Харта, ухитрившегося в прошлом столетии передать в руки своих соотечественников сбор пошлин со всех ввозимых в Китай товаров.