Нетрудно представить его состояние и, тем более, не трудно понять, что был он недостаточно внимателен. И все же, когда шёл к могиле, Виктор обратил внимание, что справа, ловко и быстро лавировал среди захоронений человек. Ни на типичного посетителя кладбища, ни на праздношатающегося он не был похож – не вписывался. Об этом Виктор подумал вскользь – не до детективных наблюдений. И ещё в деформированный последними событиями мозг закралась мысль, что этого человека он уже видел – в прошлое своё посещение.

Виктор не мог рационально объяснить возникшее предположение. По большому счёт он понимал: воспринимать в таком состоянии обрывки больной фантазии всерьёз – дело неблагодарное и даже опасное…

Но именно этот человек побывал на могиле несколькими минутами раньше Виктора, осмотрелся, поправил венки таким образом, чтобы все имеющиеся надписи с данными покойного предстали глазам невольного посетителя. Этот человек привык действовать наверняка. Так он поступил и на этот раз, не оставив Виктору никаких шансов, кроме шансов на безумие. Обязательное неоднократное посещение Виктором кладбища было неотъемлемой частью его ёмкого плана, нацеленного на стопроцентный результат.

И вот тогда Виктор поплыл. Память подводила, он был готов поверить во что угодно. Хоть в двойственность, хоть в тройственность своего сознания. Идти сдаваться? Тогда все – полная безнадёга. Но оптимист, все ещё сидевший в выживаемом характере Виктора, подсказывал: не спеши, есть надежда, все нелогично, неестественно – это напасть, это наваждение.

Виктор прислушался к неумирающему оптимисту и поступил пусть не очень креативно, но просто и, главное, как он посчитал, непредсказуемо. Он сбежал. Сбежал на озеро, на которое, кстати, имел реальные юридические права. Не так давно его фирма заключила с властями долгосрочный договор аренды этих земельных и водных угодий. Планировалось строительство многопрофильной базы отдыха. Но события последних месяцев показали, что человек предполагает, а кто-то располагает. И этот кто-то реально существовал. В этом были убеждены финансовый директор, Иван Смагин, а теперь и частично оживший Виктор Фабрикант.

Жизнь в шалаше и даже раздумья о реальных опасностях – одичавших собаках, кабанах, наших родных хулиганах – в сравнении с напряжением последних дней показались Виктору раем. Страхи, они тоже бывают разные, и рассматривать их надо в сравнении. Сравнение было в пользу озёрного бегства. Виктор понимал, что и выбранное им отшельничество не может продолжаться не только вечно, но и даже достаточно долго. Ему просто нужна была пауза, надо было ожить. Потому сказать, что он панически скрывался от неведомой опасности, не будет верным. Виктор ходил в деревню, бродил по берегу, открыто сиживал у воды, испытывая рыбацкое счастье. В нём проснулись инстинкт охотника и детское озорство. Местных он не трогал – будут бить сильно и долго. Что касается приезжих, то не гнушался возможностью утянуть что-нибудь лакомое или полезное для быта.

Жертвой его набега стал и Иван. Добыча – кое-что из еды и блокнот с вложенной в него ручкой. Там он, узрев в пометках Ивана оккультный смысл, и своей рукой на последних страницах блокнота сделал некоторые сумбурные записи, отражавшие более поток кипящего сознания, чем суровый реализм раздумий сознательно выбравшего свою участь Робинзона. «Чтобы познать истину, надо все поставить под сомнение», «финдиректор + два «я» получается 3», «револьверный аккредитив», «неандертальцы не болели насморком», «нумерология двадцатичной системы – это интересно!» Вот эти и другие глубокие по смыслу записи увидел Иван, когда мы выехали на пикник. Я не буду приписывать своему другу волшебную прозорливость и добавлю: среди корявых тезисов имелась запись, которая все ему объяснила. Довольно криво и достаточно крупно там было написано: «И. Ю. Смагин, спасти не удалось!!!»

Виктор понемногу прозревал. Этому процессу в значительной степени способствовали пояснения Ивана. Со слов финансового директор он давно понял, что игрок, загоняющий в угол и Фабриканта, и его фирму, личность явно неадекватная, закомплексованная, склонная к позёрству и не обделённая криминальным талантом. Даже с учётом таких предварительных поверхностных характеристик общая картина организации кризиса носила явные маниакальные штрихи. А человека с больной психикой трудно просчитать, он не предсказуем.

Дед Михаил лечился виноградным самогоном, который при известной смелости можно было назвать коньком, и мёдом. Помогло. Смагин вежливо, но настойчиво попросил его не болтать много о морском гаде. Что касается дракона, тут был дан зелёный свет, и герой невероятного приключения дал полную волю своему красноречию и фантазии. Кирилл на деда обиделся, но дулся недолго. Он компенсировал своё неучастие в этой могучей победе возможностью её бесконечной творческой доработки и весьма вольной интерпретации. Дракон уже имел шесть лап, летал, плавал, нырял, топил корабли и творил другие невообразимые злодеяния. Смагин Кириллу в этом потворствовал. Старания этого неравного союза привели в конечном счёте к тому, что и мальчику и другим летописцам события местные жители, гости посёлка и близлежащих окрестностей просто перестали верить.

Что касается гада, то здесь старого рыбака приняли в свои заботливые руки педантичные ихтиологи. Дед рассказывал, повторял, дополнял и даже пытался рисовать. Последнее получалось плохо. Пригласили художника – дело двинулось. Смагин не вмешивался в этот творческий процесс, но отметил для себя необычную обыденность исследования. Для привлечённых учёных рассказ старика выглядел не более, чем обычное свидетельство чего-то бесспорно реального.

Выводы Смагина удивили и основательно опустили на землю. Лысый, неуклюжий, постоянно протирающий очки неопределённого возраста профессор широким жестом пригласил Смагина к столу. Там лежало несколько крупных рукотворных иллюстраций и несколько развёрнутых на нужной странице иностранных книг. «Рыба–ремень, король сельдей…» – только и сказал профессор. А остальное Смагин увидел сам. Длинное извилистое тело, вес несколько сотен килограммов, здоровенная голова с гривой–короной. Рисунки были чёрно–белые. Смагин уточнил, как это чудо выглядит в цвете. Ему пояснили. Увидеть такое возле берега или утлого рыбацкого судёнышка…

И здесь уместным будет вспомнить разговор Смагина с певцом крымского края Волошиным. Поэт, писатель, художник не горел желанием делиться с кем-либо своими предположениями, тем более, с представителем какого-то непонятного управления. Чекист, он и есть чекист. Но, видимо, Андрей Смагин чем-то смог его расположить, и Максимилиан Волошин пошёл на контакт.

– Случилось это в 1911 году, – начал он свой рассказ. – Многие отчаянные головы пытались тогда бросить вызов небесам, штурмовали аэронавты и небо тропиков. Был среди них и голландский пилот Хендрик Ван Боссе. Он прокладывал воздушный путь с Явы на остров Сумбава. Его машина потерпела крушение, и в лучших приключенческих традициях этого авантюрного яркого времени он оказался на необитаемом острове.

Смагин почесал затылок и в душе уже начал жалеть, что настоял на продолжении разговора: тропики, необитаемый остров…

– И представьте себе, молодой человек, – продолжил Волошин, – дерзкий европеец, безлюдный остров в южных морях, катастрофа, падение в воду… Пилот с огромным трудом выбирается на сушу и от перенесённых страданий, усталости теряет сознание. А когда он очнулся, то увидел… как вы полагаете, что?

– Аборигенов, наверное… с копьями, – единственное, что смог предположить Смагин.

– Нет, он увидел дракона, огромного ящера. Как не помутился его рассудок, объяснить трудно. Отважный пилот прожил на острове год – среди этих бестий. Драконы – хищники, но его не тронули. У голландца был «маузер» и небольшой запас патронов, спички, нож. Он ловил рыбу, охотился на мелких животных. На острове имелись кокосы, молодая бамбуковая поросль… Словом, выжил. И не только выжил, но и построил плот и добрался до близлежащего острова, населённого людьми.