– Теперь всё понятно, – сказал я, – не понятно только, какой тебе интерес до всего этого? Ты здесь при чём?

– Как? – удивился Иван. – Случаи из ряда вон выходящие. А ты меня спрашиваешь «при чём». Копать надо, батенька, копать. Что-то здесь нечисто!

– Возможно, – высказал я своё ёмкое мнение, – возможно, и нечисто. Но мы же архивом планировали позаниматься…

– Архивом? Надо, конечно, надо. Я так понимаю, ты приступил?

– Да.

– Вот и умничка – не буду тебе мешать, столько дел. Пока. Отзвонюсь.

Что я здесь могу сказать? Очень милое содержательное общение, а главное – продуктивное. Что-то мне всё это стало надоедать. И тут мне в голову пришла идея: не пора ли и мне вмешаться во всю эту истории? Ответ на этот вопрос недолго висел в воздухе.

Михаил Сеулин был восхищён морем, но скрывал свои чувства. Он смотрел на него и не верил, что судьба так неожиданно и по-доброму распорядилась его детской мечтой. Он не знал, как закончится это его невольное приключение, не думал, как долго он будет пребывать на этом ласковом берегу – не хотелось заглядывать вперёд. Первые дни пребывания в Крыму наполнили его душу тайной и безграничной радостью, казалось, что этого запаса светлых эмоций хватит, чтобы преодолеть любой, даже самый печальный итог расследования. Это – в худшем случае. Лучший случай Сеулин представлял себе с трудом, он лишь рисовал себе образ небольшой честной победы, которая непременно должна увенчать деятельность группы.

Грязь, голод, кровь, смерть – все это не исчезло, но здесь – померкло, куда-то ушло, оставило, замерло. Добирались из Москвы шесть дней, условия – не ахти, и на финише такой контраст. Утром, после жаркой и неспокойной ночи, Михаил выглянул в окно поезда и чуть не задохнулся от охвативших его одновременно восторженных и противоречивых чувств. Сеулин не знал – да и как он мог знать? – особенность Феодосии: здесь железнодорожный вокзал расположен у самого моря, и первое, что видят мгновенно забывающие дискомфорт и тяготы пути приехавшие, – пляж, бухта, морская даль, чайки… Это все появляется одновременно и неожиданно – есть от чего растеряться.

Затем был путь в посёлок, близкие горы и дальний лес. Такие виды вполне бы обогатили образы блистательных героев Жюль Верна, Майн Рида… Это рай? Есть он, нет его – вопрос спорный и не актуальный, полагал Сеулин. Но если он есть, пусть он будет таким. Не хватит пальцев на руках и на ногах, чтобы посчитать, сколько раз он сам, Мария, товарищ Смагин и многие, многие другие, оказавшиеся по эту сторону баррикад, могли покинуть этот мир. Кто мгновенно, даже не поняв, что произошло, кто после тяжёлой болезни и лазаретовских мучений, кто – садистскими усилиями безумного палача, не ведающего, как правило, что творит. И почему «по эту сторону баррикад»? А как же другие – выбравшие сознательно или невольно ту сторону? Где их рай и ад? Неужели и после смерти «мы» и «они» будем разделены?

Михаил редко предавался таким мыслям и не пытался им противостоять: как найдёт, так и уйдёт. Но об этом тоже надо думать. Говорить – нежелательно, но думать надо. Это только наивным людям кажется, рассуждал он, что гигантская мясорубка остановилась и все великие задуманные преобразования дадутся лёгкой ценой. Одна система ценностей, пусть большей частью ложных, разрушена, другая ещё не создана. Промежуточные состояния общественных систем всегда опасны. И не только общественных – любых, в физике точка росы, например. Уже не пар, но ещё и не вода. Управление такими промежуточными состояниями – задача всегда сложная и неблагодарная. А когда картина ясная, тогда и решения принимать легче, и результат просматривается. Вот и мы вносим ясность, разгоняем туман, закрашиваем белые пятна. И здесь, на этом берегу, со спутницей-красавицей тоже разгоняем и закрашиваем…

Вода – тёплая, зовёт, успокаивает. Миша, выказывая явную неловкость, снял рубаху. Тело белое – не загорел ещё, жилистое, на левом плече шрам, на рёбрах справа шрам, левая рука прострелена. Мария посмотрела на него и отвела глаза. В платье полегче – морской воздух нежно холодит.

– Маша, можешь искупаться, – смущённо сказал Сеулин, – я отвернусь, а то и вообще убегу, вон туда – за камни. – Обернулся, указал рукой в сторону камней. Что-то его насторожило, он прищурился, прикрыл глаза ладонью от солнца. Вроде среди камней промелькнуло что-то. Присмотрелся – нет, ничего.

– Море! Когда ещё доведётся, – попытался он надавить.

– В следующий раз – непременно.

Мария присела на большой камень. Михаил осторожно пристроился рядом. Как тут не волноваться! Он слегка и осторожно обнял Марию. Она – словно не заметила, посмотрела бездумно вдаль, помрачнела.

– Миша, а если бы не война? Море было бы таким же?

– Море – таким же. Мы – другими.

Мария глянула на руку Сеулина, лежащую на плече, задумчиво сказала:

– Другими. Ты бы был студентом. Нет, уже не студентом.

– Учителем, – сказал Сеулин. – В прибрежном посёлке, как этот. Математика, физика, механика… я бы так старался. Я благодарен моим учителям, и как было бы хорошо, если бы обо мне кто-то через годы вот так вспомнил… А ты? Врач – профессия достойная…

– Для этого годы нужны, длинные и непростые: медицина – наука серьёзная. Они так летят. Мне уже двадцать два… Не знаю… Мне иногда кажется, что меня бы вообще не было. Или был бы где-то далеко другой человек. Со смешными косичками. Похожий на меня, но совсем другой. Война убивает и тех, кто остаётся в живых.

Она склонила голову и слегка прижалась щекой к руке собеседника.

– Ты понимаешь, Миша? Я не могу. Я ничего не могу. Ничего. Я хочу искупаться и не могу. Я хочу сделать что-то большое, огромное. И не могу. Я стараюсь прилежно выполнять всё, что мне поручается, я стремлюсь внести посильный вклад в большое общее дело. Но я ничего не могу придумать сама…

– Понимаю, – сказал Сеулин.

Он склонился к Маше и прочёл стихи:

Маша удивилась, помолчала и повторила: «И вот зовёт морское танго…»

Она аккуратно отстранилась от Сеулина.

– Неспокойно что-то на душе. Мне все время кажется, что за нами кто-то наблюдает. Там в камнях кто-то есть.

Михаил окинул взглядом прибрежные камни и неопределённо пожал плечами:

– Мне тоже показалось. Мало ли. Не одни же мы на всём этом берегу. Рыбаки, приезжие. Даже авиаторы. Они, кстати, там! – он указал рукой в сторону палящего солнца. – На горе. Сходим? Я недавно был в авиационном техникуме, однокашник пригласил. Там такое строят… Из ничего – хочешь верь, хочешь нет! – лепят лётные машины – фанера, ткань, проволока… Планер – не самолёт, но со временем эти игрушки превратятся в грозные боевые машины, пассажирские летающие автомобили. Говорят, скоро вместо техникума будет военно-воздушная академия! Шаги – семимильные! Это только начало. А скоро – в один перелёт до Владивостока! Веришь?

– Верю, верю, Миша, как тебе не верить. До Владивостока? А до Америки? До Северного полюса?

– Долетят! Без сомнения. Сейчас это кружки, добровольные общества, прожекты порой смешные. А откуда руки и головы золотые возьмутся? Отсюда – из этого массового увлечения. Гении воздухоплавания просто так на пустом месте не рождаются.

– Тогда и до неба… до космоса рукой подать? – с оживлением и лёгкой иронией спросила Мария.

– И до космоса! Пойми, Маша, технически, рассчётно все эти задачи решаются. Значит, и практически мы можем – к звёздам. Конечно, кадры нужны – научные, технические, рабочие. Нужны материалы – новые, прочные, лёгкие. А откуда этому всему взяться, если не верить и не пытаться? Вот планеристы и закладывают…