Он вдруг остро ощутил своё одиночество. Его окружали чужие люди, говорившие на непонятном языке, кругом полыхала война, товарищи были далеко, а единственный спутник догнивал где-то на восточных склонах Сьерра-Невады. Предательское уныние заполнило его душу, он боролся с ним, но тоска возвращалась снова и снова. «Что же дальше? – думал в каком-то отчаянии Чихрадзе. – Неужто я больше не увижу дома?». Сам по себе этот факт не слишком удручал его – он и так большую часть жизни провёл вдали от родины. Плохо было другое – сослуживцы могли посчитать его дезертиром. Носить клеймо предателя было невыносимо.

Бесконечный переход, в который он оказался вовлечён прихотью судьбы, уже начал утомлять его. Однообразие обстановки и занятий изматывало не хуже дорожных тягот. Он чувствовал себя заключённым в огромной камере-одиночке, да таким по сути и был. Как ещё можно назвать человека, которого по многу часов безвылазно держат в душной смердящей повозке? Он не мог пожаловаться на отношение к себе, но неизбежная оторванность от общества, проистекавшая из незнания языка, сильно угнетала его. Не бреясь уже более двух недель, он зарос густой чёрной щетиной; волосы его свалялись в какие-то жёсткие пучки, под ногти забилась несмываемая грязь. Привыкший к чистоте, Чихрадзе с трудом переносил такую свою запущенность, но делать было нечего – вода в этом крае представляла собой большую редкость.

Впрочем, местность понемногу оживала. Каменистая пустыня прорежалась сосновыми перелесками, в скальных расщелинах всё чаще встречался хвойный кустарник. Ящериц и скорпионов сменили горные бараны, лисы и волки. Всё это отдалённо напоминало милый сердцу Кавказ. Тут и там встречались убогие ранчо со стадами тощих коз, вокруг хлипких дощатых хижин бегали босоногие дети в рваной одежде. Хозяева смотрели на проходящих солдат неприветливо – всякое появление в этих местах большого отряда грозило им разорением. Партизаны, впрочем, вели себя дисциплинированно – не грабили, не насиловали; если на пути встречалась церковь, они собирались в ней на молитву. Командир строго следил за порядком и исправно платил за все реквизиции, которые производили бойцы по его приказу. Правда, люди, у которых мятежники изымали мясо и молоко, были не слишком рады его деньгам; случалось даже, они ругались с ним, не желая принимать красненькие банкноты, но выбора у них не было.

Всякий раз, занимая некую позицию, командир рассылал во все стороны разъезды, которые, бывало, не возвращались по нескольку дней. Затем, по мере того, как отряд продвигался на восток, эти разъезды опять вливались в него, а на смену им приходили другие. Иногда, если партизаны находились вблизи оживлённой дороги или какого-нибудь поселения, где можно было встретить федеральные силы, они устраивали засады. В одну из таких засад и попал дилижанс с русскими офицерами.

В сами поселения мятежники предпочитали не соваться. Возможно, не хотели сталкиваться лоб с лоб с северянами, а может быть, опасались выдать себя. Лишь однажды они заняли какой-то захудалый городишко, но уже через день поспешили убраться оттуда, предварительно вычистив все закрома.

Неторопливое движение отряда иногда ускорялось, и тогда возницы немилосердно хлестали лошадей, а вдоль цепи повозок носились всадники с ружьями наперевес. По всей вероятности, это происходило в те моменты, когда рядом обнаруживалось крупное соединение федеральных войск. Самих федералов, впрочем, Чихрадзе почти не видел. После отвратительной сцены у реки, где были расстреляны трое солдат Союза, он только один раз столкнулся с ними – в том самом городке, кратковременно занятом мятежниками. Это были молодые ребята из казначейства, охранявшие местный банк. Когда южане вошли в город, они не сопротивлялись и спокойно дали себя разоружить, после чего были препровождены на какой-то склад, временно переоборудованный в тюрьму.

То кратковременное пребывание в городке запомнилось гардемарину показательной казнью нескольких представителей местной власти, которых повесили прямо перед зданием церкви. Удивительно, но эта расправа не вызвала у Чихрадзе никакого содрогания. Возможно, у него притупились чувства за время путешествия, а может быть, он подсознательно проникся симпатией к южанам и начал воспринимать их врагов как своих. Он смотрел на дрожащих бледных людей, которых вели к эшафоту, слушал, как командир оглашает приговор перед собравшейся толпой, и с каким-то кровожадным азартом наблюдал за тем, как несколько солдат очень умело управляются с верёвкой, вздёргивая на ней одного человека за другим. Он видел слёзы на глазах у женщин, и нахмуренные лица мужчин, но не ощущал ничего кроме скуки. Кто-то из приговорённых кричал и пытался вырваться, его огрели по голове прикладом и, полубессознательного, втащили на эшафот. Другие держались молодцами, только злобно взирали на своих палачей и молчали. Один принялся угрожать им, но ему тоже двинули по зубам прикладом, а затем изрядно потоптались, пока он не утих. После чего, подняв из пыли, вздёрнули вслед за остальными.

Они уходили из городка, провожаемые гробовым безмолвием. Жители отгородились от своих мучителей плотно закрытыми дверьми и ставнями окон. Ни единого человека не было на улице, только собаки вылезли из подворотен посмотреть, как пришельцы покидают скованное ужасом место…

Охранник положил гардемарину руку на плечо и отвлёк его от воспоминаний. Чихрадзе досадливо посмотрел на него, не желая возвращаться в своё узилище. Ему хотелось сидеть и сидеть, глазея на чернильно-бездонный небосвод, и чтобы над головой переливалась звёздная крупа, а вокруг фыркали невидимые во тьме кони. Чувство покоя, затопившее его впервые за многие месяцы, было так непередаваемо прекрасно, что он забыл на мгновение о гибели товарища и собственной незавидной судьбе, и наслаждался этим моментом, мечтая лишь о том, чтобы он продолжался как можно дольше. С огромной неохотой поднялся он на ноги и хотел уже лезть в фургон, как вдруг за спиной раздался короткий возглас, и охранник остановил его. Чихрадзе обернулся. Из темноты на него надвигались пять фигур. Сначала гардемарин не узнал их, но когда они подошли ближе, он увидел, что это командир отряда и несколько офицеров, в том числе тот, что выспрашивал его о бароне Стекле. Командир произнёс длинную тираду, показывая на своих спутников и жестами давая понять, что отныне пленный переходит в их распоряжение. Он изобразил, будто скачет на лошади.

– Что, прямо сейчас? – недовольно буркнул Чихрадзе.

Командир опять заговорил, повторяя свои жесты.

– Ладно, я понял, – сказал Чихрадзе по-грузински. – Когда отправляемся?

Командир засмеялся, похлопал его по плечу и ушёл. Офицер, что спрашивал о русском после, выступил вперёд, и медленно, с расстановкой, начал что-то говорить. Разумеется, Чихрадзе не понял ни слова. Но американца это не смутило. Он повторил два раза, ткнув себя в грудь:

– Макферсон. Том Макферсон.

– Понятно, – неохотно ответил Чихрадзе. – Тебя зовут Том Макферсон. А моё имя ты знаешь, так что представляться не буду.

Макферсон по очереди представил ему остальных офицеров. Затем принялся что-то длинно объяснять, яростно жестикулируя и крутясь волчком. Гардемарин устало слушал его, даже не пытаясь понять. Отчего-то ему вдруг стало безразлично, что дальше будет с ним и куда заведёт его эта авантюра. События развивались помимо его воли, а потому грузину оставалось лишь отдаться на волю стихии. Наконец, американец выдохся. Озабоченно посмотрев на молчаливого русского, он произнёс короткую фразу, показал на небо, и, бросив пару слов охранникам, удалился. Вместе с ним ушли и его спутники. Страж ткнул дулом в сторону повозки.

– Как ты мне надоел, – вздохнул Чихрадзе.

Он залез в фургон и начал устраиваться ко сну. Судя по всему, назавтра ему предстоял тяжёлый день.

Следователь Нисон, несмотря на свою относительную молодость, был человеком опытным и в своём деле весьма искушённым. Услыхав о подозрениях Семёна Родионовича, он вовсе не отмёл их с пренебрежением, как могло показаться, а напротив, тут же ухватился за эту ниточку, хотя и не подал виду. В самом деле, кому ещё придёт в голову похищать русского резидента как не полякам? Но поскольку польская эмиграция, как и любая другая, группировалась вокруг Таммани-Холла, а тот в свою очередь имел тесные контакты с нью-йоркской бандой «Мёртвые кролики», сыщик решил прощупать именно это направление.