Ближе к концу народ стал подтягиваться. Полупустой в начале заседания зал на глазах заполнялся. Объявленный сразу после закрытия банкет объединял людей независимо от национальности, учёной степени, уровня амбиций и тому подобное.

Чернов, сидевший до того в президиуме, во время речи немца незаметно слинял, подсел ко мне и на ухо сказал:

– Серёга, вчера так получилось…

– Генка, не напрягайся. Всё нормально.

– На банкет останешься?

– Не-а. Мы с Ингой на концерт идём.

– На Бритни Спирс? – Чернов удивлённо поднял брови.

– Инге она нравится. – Я пожал плечами, оправдываясь. – Ранние песни.

– Ну, если только ранние.

Мы попрощались, и Генка побежал на своё место, так как немец наконец-то истощился и председательствующий Фролов с облегчением обратился к залу: «Any questions?». Вопросов не было.

– …а-а! Как больно.

Почесав пострадавшую щёку, я резко обернулся. Витька смеялся, уронив лицо в парту.

– Сайдулаев, не вертись!

Почему всегда так? Виктория Сергеевна делает замечание мне, когда виноват Витька. Это он залепил мне шариком, свёрнутым из бумаги, из своей плевательницы. Ну ладно, сейчас я тебе…

Смотрю на учительницу с умным видом. Как вы сказали? «Куликовская битва состоялась…» В каком-каком году? Да что вы говорите! А руки медленно откручивают колпачки у ручки: верхний, потом нижний. Вынимают стержень. Так, оторвём кусочек от тетрадки. От последнего листика, чтоб незаметно было. Быстро его в рот. Разжуём и слепим шарик, ма-а-ленький, вот такой. Осторожно вытаскиваем его. Виктория Сергеевна, отвернитесь, пожалуйста, мне надо в Витьку стрельнуть. Ага, отвернётся она. Наизусть весь учебник знает. А что, если вон в Ленку Кочетову, директрисину дочку, как раз передо мной через парту сидит. Не будет задаваться. Не тронь её, видите ли, «а то маме всё скажу».

Ага, отвернулась историчка. Сейчас главное быстро.

Я пово…

Хлопок. Класс сильно тряхнуло. Пол проваливается. Я падаю, краем глаза успевая заметить, как на меня летит парта с соседнего ряда. Сильный удар в живот, потом снизу по спине…

…Где я? Что со мной? Темно, ничего не видно. И боль… Поднимается снизу. Из живота? Из ног? Непонятно. Наплывает волнами, такая тягучая. Голова кружится, как на качелях – туда-сюда, туда-сюда. И поворачивает, вращает… Открываю глаза – та же темнота, но кружит меньше.

Что это за шум? Как на стройке: машины работают, молотки отбойные, голоса. Всё как в тумане, глухо, не разобрать ничего. Где у меня руки? Кажется, чувствую пальцы. Левая рука зажата. А правая? Вроде двигается. Ой, как больно! Опять снизу… Ух, отпустило. Пошевелю правой рукой. Упёрлась в холодное, твёрдое, гладкое. Камень. Дальше никак. Ой, опять накатило… Мама, папа, я сплю? Мне страшно!

Что это? Свет. Маленькая щёлочка и свет. Щель растёт. Как ярко! Закрываю глаза. Теперь медленно-медленно открываю. Собачка! Ты что тут делаешь? Открыла пасть и дышит, язык вон какой – красный и мокрый. Подняла голову и лает. Зачем ты лаешь?

Голова сильно кружится. И боль становится сильнее. Закрою глаза, полежу пока, отдохну. Ой, что такое тёплое? Собачка, зачем ты меня лижешь? Щекотно же. Перестала, ушла. И шум затих.

– Мальчик, ты меня слышишь?

Кто это? Кто меня зовёт? Надо открыть глаза. Почему так тяжело? Всё плывёт, плывёт… Лицо такое расплывчатое. А внизу уже всё горит, еле терплю. Лицо. Дяденька в форме. Нет, не полицейская. Вспомнил – форма спасателя. Открываю рот, хочу ответить ему. Ничего не получается, хрип один.

– Мальчик, если слышишь меня, моргни.

Моргнуть? Закрыть глаза и снова открыть? Попробую. Закрываю. Падаю, падаю, всё кружится-вертится… Теперь открыть. Не могу. Не могу! Мама, я не плачу, мне просто надо открыть глаза. Открыл. Они мокрые, я чувствую.

– Мальчик, не бойся, мы тебя сейчас вытащим. Ничего не бойся, малыш, всё будет хорошо.

Дяденька, не уходи, пожалуйста. Мне страшно. И больно очень. Очень-очень. Мне никогда не было так больно. Я уже не терплю, я плачу. Мамочка, забери меня отсюда. Больно! Мама! Мамоч…

…И это моя школа?! Ничего себе! Большая груда камней. И люди какие-то возятся в форме, военные? хм… с собаками, и машины пожарные стоят. Так это что ж получается – уроков завтра не будет? Вот классно!

Облечу вокруг. Да-а… Интересно, что случилось? Взорвали, наверное. Старшеклассники, точно. Я на днях забежал в туалет, они там курили, и один говорит: «Я в Сети рецепт бомбы нашёл, давай школу взорвём?» И заржали. Неужели и впрямь они?

Какой классный сон. Люблю летать во сне. Однажды над городом летал. Как птица – руки в стороны и паришь… Здорово было. Сейчас тоже ничего, над развалинами школы, вот прикол!

А это что такое? Яркий шар, висит и светится. Ну-ка, ну-ка… Ленка Кочетова?! Ты что здесь делаешь? Это мой сон, чего залезла? Смотрит, моргает: на меня, на развалины, снова на меня.

– Ты что здесь делаешь? – спрашиваю.

– Руслан, это ты?

– Я, кто же ещё.

– А почему ты в моём сне?

– В твоём сне?! Это мой сон.

– Твой? Но я тоже сплю и вижу тебя. Значит, мы оба спим и снимся друг другу.

Ещё чего не хватало. Кочетова никогда не была в моём вкусе. Косички эти дурацкие, очки. К тому же дочь директрисы нашей, Ольги Валерьевны.

– Ой, Руслан, смотри, что это там? Полетели, поглядим?

Ну, полетели. Куклу какую-то вытаскивают из-под обломков. Серая вся, пыльная: одежда серая, сама серая. Дядька взял её на руки, понёс. Точно, кукла: руки-ноги висят, голова висит. Положил на землю, склонился. Ха, целует, что ли? Не-а, дышит часто. Искусственное дыхание кукле делает? Во, дурак! Вон рядом ещё несколько лежат таких же, накрыты брезентом, а ноги торчат.

Эй, Кочетова, ты куда? Зачем так близко? Ладно, давай поближе. Погоди-ка… Это что ж… Это как?.. Это я?!

… Ты-то чего ревёшь? Чего повисла над этим брезентом, под него заглядывала, что ли? Понятно. Не реви, говорю, Кочетова. Не реви, Ленка. Лена, не плачь, пожалуйста. Видишь, я же не плачу.

Я не плачу. Нет. Мне нельзя. Я мальчик, не девочка. Я не буду плакать. Папа говорит, что я – мужчина, а мужчины не плачут.

– Лена.

Ревёт.

– Лена, не плачь.

– Руслан, мы умерли, да? Это не сон?

– Да.

Да, да, да! Если б тебя здесь не было, я бы тоже разревелся, но ты этого никогда не увидишь. Ты подлетела ко мне, висишь рядом – яркий светящийся шар. Веснушки пропали, очков тоже нет. Я, наверное, такой же? А царапина на носу осталась?

– Руслан, мне страшно.

– Не бойся, я с тобой.

– Руслан, не оставляй меня одну.

– Не оставлю, Лена.

– Смотри, ещё один…

Такой же шар. Поднимается из обломков и зависает.

– Полетим, расскажем, – предлагаю. – Он ещё ничего не знает.

– Русланчик, я с тобой.

Мама, папа, как я буду без вас? Я ведь ещё ребёнок. Я не хочу быть взрослым. Не хочу! Мне так страшно…

Вернувшись ближе к вечеру с закрытия конференции, я застал жену в прекрасном настроении, чем был приятно удивлён. Она сидела на кровати, скрестив по-турецки ноги, и сосредоточенно делала педикюр, при этом мурлыкала старинный шлягер «Oops, I did it again…». Я переоделся в лёгкую толстовку и светлые хлопчатобумажные брюки. Инга ограничилась джинсами и последнего писка блузкой, справедливо заметив: «Не в оперу идём».

Неспешным шагом, съев по пути по мороженому, мы подошли к «Знанию». Глупо было ожидать другого названия от городка с главным проспектом им. Науки, площадью акад. Алфёрова и ботаническим садом им. Мичурина. Поэтому «Знание» – чем не имя для Дворца культуры научно-исследовательского института.