— Ах, сэр, вы меня так напугали!.. Я думала, что вы действительно утонули…
В ее широко раскрытых глазах, обращенных ко мне, еще видна тревога, тонкие, побледневшие губы вздрагивают, растягиваясь в искусственную улыбку.
— Простите, мисс, что причинил вам неприятность, но мне немного дурно было. Я в таких случаях всегда погружаюсь в воду.
— Что вы говорите! И что же, проходит?
— Да.
Она непринужденно, весело смеется, а на лице ее уже играет румянец.
— А теперь как чувствуете себя?
— Отлично. Готов хоть в кругосветное путешествие.
Обогнав ее, я повертываюсь к ней лицом и легко плыву спиною вперед, подняв вверх обе руки, работая только ногами и сохраняя при этом стоячее положение.
Она смотрит на меня изумленными глазами.
— Вы не из моряков?
— Вы удивительно догадливы.
— Долго плавали?
— Около десяти лет.
— Кем же вы считаетесь на корабле?
— Простым матросом.
На ее лице я улавливаю разочарование.
— Но я, мисс, готовлюсь на штурмана, — начинаю сочинять ей. — Кончу экзамен — буду помощником капитана, а потом капитаном.
— Ах, вот как! — восклицает она, сразу повеселев. — Это очень хорошо. Как жаль, что я не мужчина! Я непременно поступила бы на корабль. Мне так нравится море…
— Я вижу это, мисс, по вашим глазам.
Она вопросительно смотрит на меня, приподняв одну бровь.
— Они напоминают мне цвет тропического моря, когда на него смотришь вблизи.
Посмеявшись, она спрашивает:
— Вы иностранец?
— Да. А что?
— Вы по-английски говорите не совсем хорошо.
— Надеюсь, не хуже, чем вы по-русски.
Начинается игра, от которой без вина хмелеет мозг и все становится еще светлее, еще красочнее.
— Догоните меня, мисс! — говорю я и начинаю плыть сколько хватает сил, не касаясь воды руками.
Она пробует, но, убедившись, что не может поспеть за мною, хмурит свои дугообразные брови.
— Хотите — я вас на буксир возьму? — остановившись, смеюсь я.
— Я в вашей помощи не нуждаюсь! — Вдруг девушка обрывает меня и, повернувшись, уплывает в другую сторону.
Я смотрю ей вслед, недоумевая, с досадой на самого себя, а потом чужим, но властным голосом, словно кто-то посторонний за меня это делает, кричу:
— Завтра, мисс, в это же время я опять буду здесь!
Она не ответила, но и на второй, и на третий день приплывала на то же место и, встречаясь со мною ка# давняя приятельница, весело смеялась, точно между нами ничего не произошло. Мы окончательно познакомились, сообщив друг другу свои адреса. Не хотелось расставаться с мисс Амелией, не повидав ее ни разу на берегу, но корабль наш должен был отправляться в дальнее плавание, и я ушел, чувствуя, что эта женщина должна сыграть в моей жизни крупную роль.
И теперь, когда я, неся свою вахту, стою в рубке американского парохода, режущего острым носом, словно плугом, поверхность Атлантического океана, это чувство не покидает меня. Но мне все равно — я радуюсь, и больше ничего, радуюсь каждым атомом своего существа, что скоро увижусь с Амелией. Это замечает помощник капитана и, подойдя ко мне, говорит:
— Что вы все улыбаетесь?
— Ничего, — отвечаю я сконфуженно и напускаю на себя серьезность.
Среди сияющей пустыни океана и неба, среди голубой беспредельности иногда показываются дымки других кораблей, идущих нам навстречу. Когда эти судна, сближаясь, обмениваются с нами контркурсами, я вместе с пассажирами, весело размахивающими им носовыми платками, мысленно приветствую их — ведь они идут оттуда, где живет моя морская фея. И жгучий трепет охватывает сердце от сознания, что с каждым вздохом стальных машин, беспрестанно работающих в глубоком чреве парохода, с каждым взмахом больших лопастей на винтах, сверлящих под кормою воду, расстояние между нами все сокращается.
— Вы так держите штурвал, точно подпираете пароход, — строго замечает мне помощник капитана. — Станьте прямо!
— Есть!
Солнце светит с правого траверза. Склянки бьют двенадцать часов, и новая смена вступает на вахту. Передав штурвал другому рулевому, я спускаюсь вниз обедать. На палубе, осторожно пробираясь среди пассажиров первого класса, я встречаю тех двух русских барынь, что на мостике разговаривали обо мне.
— Смотри, Аня, твой симпатичный матрос идет, — смеясь, говорит иронически Люся, когда я поравнялся с ними.
— Славный, славный матросик! — вскинув лорнет к глазам, говорит другая, приятно улыбаясь.
— Виноват, мадам, вы ко мне обращаетесь? — повернувшись к ней, спрашиваю я по-русски с самым серьезным видом.
— Ах! — вскрикивают женщины, краснея до ушей, и роняют лорнеты. Обе смотрят на меня так, точно чем-то подавились.
Я иду дальше. Перед люком, ведущим в матросский кубрик, задерживаюсь с минутку на палубе. Вся необъятная ширь океана и бездонная глубина неба наполнены удивительною игрою солнечных и лазоревых красок, от которой и во мне расцветает радуга надежд.
Накануне лил дождь, дул яростно ветер, а сегодня тихо, ярко светит мартовское солнце, разливая тепло и радость. По-весеннему синеет небо, и медленно тают в нем, сверкая белизной свежего снега, остатки вчерашних грязных туч. Веселее становится раскинувшийся вдоль берега приморский город с его однообразными, похожими на казармы, домами под рыжей черепицей крыш, с дымящимися фабриками и заводами на окраинах, с громадной и шумной гаванью, у каменных стен которой торчат трубы и мачты бесчисленных судов. Успокаивается и море, ласкаемое лучами, и только мертвая зыбь медленно перекатывается по его поверхности, отливая вдали блеском полированной стали, равномерно покачивая, словно баюкая, наш легкий ялик. Видны кое-где еще лодки, плавающие в разных направлениях, но они от нас далеко. Работая веслами, я не обращаю внимания, куда мы плывем, и жадно смотрю на корму. Моя спутница — игривая и капризная, как само море, с изумрудными глазами на зардевшемся лице — умело управляет рулем. Запрокинув назад головку с пушистыми белокурыми локонами, выбившимися из-под соломенной шляпы, она, улыбаясь, следит за чайками, с криком вьющимися над нами.
— Как они красивы в синем воздухе!
— Чайки — любимые птицы моряков. Они постоянные наши спутницы в морских скитаниях. И никто из нас никогда не позволит себе стрелять в них.
— Почему?
Я рассказываю ей легенду о том, как души моряков, погибших в море, переселяются в чаек и как потом, летая за кораблями, они своим тревожным криком предупреждают их о приближающейся буре.
Она слушает не перебивая и продолжает смотреть в прозрачную синеву неба.
— Ах, если бы я могла переродиться в чайку… — помолчав, говорит мисс Амелия мечтательно.
— И что тогда?
— Я бы летала за тем кораблем, на котором плавает самый милый для меня моряк. Каждое утро, с восходом солнца, я каким-нибудь особенным криком посылала бы ему приветствие.
Я настораживаюсь, радостно взволнованный.
— А есть у вас такой моряк?
— Конечно.
— Кто же это такой счастливец?
— Тот, от которого я в восторге.
Она ласково смотрит на меня, поблескивая лучистыми глазами, а мне кажется, что не от солнца, а от нее, этой худенькой, но свежей и яркой блондинки, такой простой, милой, в темно-синем костюме и желтых туфлях, на меня веет весной. Я перестаю грести, сдвинув весла вдоль бортов.
— Нет, серьезно, мисс Амелия, скажите хоть раз откровенно, — кто он такой?
— Догадайтесь.
— Не могу, хоть убейте.
— Подумайте хорошенько.
— Все равно ничего не выйдет.
— Ах, какой вы иногда бываете несообразительный, мистер Антон!..
И, заливаясь, звонко смеется, рассыпая по зыби моря веселую трель.
Мне нетрудно догадаться, что, говоря о своей любви, она намекает на меня, но я знаю еще и то, что у меня есть соперник, поджарый англичанин, приказчик из хорошего магазина, всегда щеголевато одетый и недурной собою. Родители ее видят в нем очень подходящую пару для своей дочери и в любой момент готовы дать свое согласие на свадьбу. Об этом я узнал только теперь, вернувшись из плавания, и узнал со слов ее подруги, очень болтливой девицы, познакомившейся со мной два дня тому назад. И хотя мисс Амелия, как уверяет ее подруга, любит этого англичанина только наполовину, но я уже начинаю бояться, что, сравнивая его со мною, угловатым, с мозолистыми руками, огрубевшими в тяжелой работе, она может отдать ему предпочтение. Кроме того, она несколько разочарована тем, что я еще не штурман, и, по-видимому, плохо верит в мой успех. Вот почему порою я начинаю подозревать, что, может быть, она только играет со мною, то обнадеживая, то повергая меня в отчаяние. В такие моменты становится мучительно больно, меркнет мир, рождается несносное чувство одиночества. Но это продолжается недолго, пока не засияет на ее милом лице жаркая улыбка, и снова невидимые нити, протянувшиеся от этой маленькой женщины к моему сердцу, держат его, лаская и чаруя, в нежном плену.