— С такими мыслями тебе, пожалуй, лучше в священники податься, как Игорьку, — хмыкнул Артур. — Буду к твоей ручке под благословение подходить… Но что и говорить, Серега, ты счастливо выбрался из ада, рад за тебя, поздравляю!

— Не с чем. — Мне не понравилось хихиканье Артура и упоминание ада. Что-то в этом было слишком близко стоящее к правде. Что-то было…

— Да, кстати, ты знаешь, Сашка Абалкин свою собаку отыскал, Норда, — оживившись, начал рассказывать Артур. — Бегал в лесу грязный, бедняга, обожженный, испуганный пес. Он его забрал к себе, сейчас лечит.

— Норд — это такой здоровый водолаз? — Я смутно припомнил какую-то черную лохматую махину, лежащую в тот вечер на ковре возле камина. До собак ли мне тогда было?..

— Да, породистый пес! И умный!.. Помню, придешь — в дом всегда впустит, а обратно — ни-ни, пока хозяева не прикажут. Как он вырвался из огня — ума не приложу…

— Так же, как и я, наверное…

— А Сашку жаль. — Артур вздохнул. — Только решил, что удачно завязал со своей семейной жизнью, как вот те на… Много крови она ему попортила… И вообще, отношения у них были… Она его трясла, как грушу…

— Как это?

— Ну, предъявляла претензии.

— Какие?

— Финансово-экономические — денег требовала при разводе. Обычное дело, когда расходишься с бабой, она пытается тебя ободрать как липку — на память… Да к тому же такое событие, как пожар, — сюрприз не из приятных. Эта дачка на полмиллиона баксов тянула. «Порше» — машина тоже не из дешевых… Да вообще, для делового человека хуже нет, чем быть замешанным в такой истории.

— В какой истории?

— Ну, вообще, милиция интересуется, и шумиха к тому же… Ее многие наши знали, и причем довольно близко…

Я уже не слушал его…

То, что мне сообщил Артур об отношениях Инги с ее мужем, сидело в моем мозгу странной, не дающей покоя занозой. Что меня зацепило — сам не знаю, ведь ситуация-то совершенно обычная — люди разлюбили друг друга и решили разойтись. Естественно, что все, что между ними было хорошего, давно ушло, а осталось — гниль, грязь, сор, дрязги. Артур, ясно как дважды два, на стороне Сашки, друг все-таки… Естественно, об Инге он говорит то, что ему бывший муж в уши напел. Судя по тому, что Абалкин хотел поведать мне после нашей встречи в ресторане, — он был о ней не самого лучшего мнения. Я его понимаю. Понимаю, но поверить не могу. И не хочу. И поэтому не буду верить.

Вернувшись домой, я набрал номер телефона Абалкина. Наступила уже глубокая ночь — впрочем, насколько я помню, Сашку поздние звонки никогда не раздражали. Разговор предстоял не из приятных. Ясно, что он будет злиться. Друг в постели его жены, хотя и бывшей, — ситуация пикантная до отвращения. Но прятаться от разговора я не хочу. Не хочу темноты в отношениях, косых взглядов и недоговоренности. Не хочу прятаться за спину женщины, тем более мертвой. Не хочу бегающих глаз при встрече и нехотя протянутой руки. Именно поэтому я ему и звоню…

— Не извиняйся, не надо. — Сашка был беспросветно мрачен, но держал себя в руках. Его бас звучал в трубке раскатами, как отдаленный гром. — То, что ты был с ней, — это твое личное дело, и меня это не касается… Но я же тебя предупреждал, Серый, ты же помнишь… И на черта тебе все это сдалось? Но в общем я рад, что ты выбрался оттуда.

— Я тоже…

— Что, в конце концов, произошло — не имею ни малейшего представления. Артур мне рассказал, что ты тоже ничего не помнишь… Думаю, неисправная проводка. Дожди и все такое… Короткое замыкание — и пошло-поехало… Милиция меня трясет чуть не каждый день. Погано это все… Надо бы замять шумиху, пока меня совсем не закопали… Блин, вот вляпался я… По уши!

— Ну ты держись, — только и нашелся я что сказать.

— Держусь.

— Ну будь.

— Пока. Я рад, Cepera, что ты выбрался… — И он положил трубку.

Следователь — субтильный юнец из районной прокуратуры — пытал меня битых два часа, пытаясь выудить неизвестно что. В каких я был отношениях с покойной, да как я оказался в загородном доме, да что мы пили, да что делали, когда я заметил дым и огонь, не было ли подозрительных личностей около дачи, не видели ли мы чужую машину, когда подъезжали к дому, какие отношения у Абалкина с Ингой, какие отношения у меня с Абалкиным, ревновал ли Абалкин свою жену ко мне — и всякая прочая мутотень.

Наконец он перестал ходить вокруг да около и намекнул, что есть основания подозревать поджог, и поинтересовался, что я думаю по этому поводу. Я сказал, что ничего не думаю, потому что не представляю, кому это все было нужно. Следователь тонко усмехнулся в крысиные усы и не ответил…

Неприятное дело — вызовы в милицию. Я с облегчением вздохнул — хорошо еще, что, по всей вероятности, меня, как одну из пострадавших сторон, не подозревают в поджоге. Естественно, если бы я подпалил дом, то, уж наверное, нашел бы способ слинять до начала пожара и не стал бы жариться, как карась на раскаленной сковородке, — надеюсь, следователь до этого докумекает. А если бы я хотел отвести от себя след? Стал бы я ломать себе ребра и терпеть ожоги? Зная себя, я со всей ответственностью могу заявить — не стал бы. Подозревать меня в членовредительстве может только помешанный на подозрениях псих.

А если на минутку представить, что я захотел бы побаловаться огнем… Если уж мне нужно было бы поджечь дом, я бы вообще не стал бы светиться на месте преступления. Не стал бы садиться в ее машину — ведь нас могли видеть из ресторана, могли видеть случайные прохожие. Сделал бы тихо-мирно свое черное дело и слинял бы пешочком через лес, пока дождь не кончился — чтобы следы размыло. Хотя сколько бы я шел до электрички по незнакомой местности ночью — одному Богу известно. Небось до сих пор кружил бы вокруг сгоревшего дома, как ворон над пепелищем.

Нет, кажется, ни с какой стороны меня нельзя заподозрить в происшедшем — и слава Богу. Надо надеяться, следователь не совсем уж последний дурак, хотя и из сельской прокуратуры. И вообще, по-моему, идея с поджогом — мертворожденное дитя, бред слишком бдительных сыщиков.

Да и мотива для поджога у меня нет — мне незачем было расправляться с Ингой или наносить материальный ущерб школьному другу. Кажется, с этой стороны я чист, аки стеклышко, вымытое средством для мытья хрусталя. Уж скорее со мной кто-то хотел расправиться — но кто? И зачем?..

Вдруг ужасная мысль заставила меня побледнеть: есть кому и есть зачем! Я похолодел от собственной догадки…

Конечно, он метил не в меня… Конечно, на меня ему было наплевать по большому счету. Какой-то захудалый воздыхатель — мелкая соринка, попавшая в глаз. Но я помешал бы выполнить его план. Тщательно рассчитанный, великолепно задуманный план, выверенный до миллиметрика, до микрона.

Естественно, задуманное нельзя было совершить в обыкновенной московской квартире — полно бдительных старушек, которые звонят по 01, даже если на лестнице просто пахнет сгоревшей по недосмотру капустой. Конечно же при малейшей струйке дыма через пять минут под окнами стояли бы пожарные с брандспойтом, а через десять — тертые московские сыщики осматривали бы труп и делали соответствующие выводы.

А здесь — полный простор для действий. Дом стоит на опушке густого леса и отделен от мира его непроницаемой черной стеной. Глухое время, ранняя весна, в округе — ни души. Ни тебе случайно проезжающих машин, ни случайных грибников, плутающих по лесу… Правда, зарево могли увидеть в соседней деревне, но кто это сделал, был уверен — не побегут слякотной ночью спасать чужую недвижимость. Дураков нет!

Правда, в кадре появляюсь я — досадная маленькая неприятность. И к сожалению, не настолько пьян, чтобы дать себя зажарить на медленном огне. Ну что ж, извини, Серега, но придется тебе отправиться на тот свет, и без всяких базаров… Так вот почему дверь в спальню на втором этаже была заботливо закрыта на замок!

Пока мы с Ингой предавались взаимным ласкам, он стоял за дверью и ждал, когда сможет выполнить свое черное дело. Он выжидал, когда мы заснем. Он не стал убивать нас в одной постели — слишком уж слащавый конец был бы у этой истории. И не слишком естественный — милиция смогла бы заметить повреждения у обгоревших трупов.