Несколько недель спустя Рубенс снова идет в наступление. Он слишком настойчив, чтобы сложить оружие. Он сообщает маркизу Спиноле, что Жербье готов когда угодно приехать в Брюссель для переговоров о мире, так как Бекингем любой ценой хочет договориться с Испанией. Тщетно пытаясь помочь ла-рошельским гугенотам, герцог потерпел сокрушительное поражение у острова Ре. В этой неудачной вылазке, которую возглавил сам герцог, англичане потеряли две трети участвовавших в ней войск. Напрасно Жербье твердит о том, что «отступление, за которым следует еще более мощное наступление — это хитрость, к которой прибегали все великие полководцы». Бекингем не может продолжать военные действия, и, чтобы защититься от резких нападок у себя на родине, ему совершенно необходимо заключить мирный договор с Мадридом. Английская торговля, расцветшая было в связи с колонизацией Индии, сильно пострадала от войны с Испанией, а военная авантюра против Франции еще ухудшила положение. Английские финансы расстроены, государству приходится всячески изворачиваться. Конечно, Жербье, как верный слуга герцога, об этом не заикается. Наоборот, он объявляет, что англичане «спешно готовятся к более крупной и лучше снаряженной экспедиции». Спинола, который собирается в Испанию, говорит Рубенсу, что по приезде в Мадрид обо всем доложит королю. Спинола осторожен и не хочет сжигать все корабли: французы — ненадежные союзники, и разговоры об их помощи голландцам отнюдь не пустые слухи…

В письмах к Жербье Рубенс говорит с большей теплотой о своих английских друзьях, чем о своих испанских хозяевах, и всячески подчеркивает, что хочет сохранить добрые отношения с Бекингемом, но в его письмах к Пьеру Дюпюи звучат совсем другие нотки. Тут уже нет речи о двоедушии французов, наоборот, он беспощадно судит англичан: «Право же, англичане ведут себя так, что им впору начертать на старом знамени святого Георгия: „Друзья господа Бога и враги всего Человечества“»^[195]. Узнав, что Бекингем взял на себя командование флотом, Рубенс пишет: «Я весьма удивлен, что герцог Бекингем решился покинуть своего короля и не предпочел доверить какому-нибудь другому испытанному генералу руководить столь ужасной и опасной экспедицией»^[196]. И заключает недвусмысленно: «Думаю, что его смелость вынудит его победить или со славой погибнуть, ибо, если он потерпит поражение и останется в живых, ему не миновать стать игралищем судьбы и всеобщим посмешищем»^[197]. При известии о неудачах англичан: «Им следует как можно скорей возвратиться восвояси, дабы защищать свой родной очаг, вместо того чтобы нападать на других; герцог Бекингем теперь на собственном опыте узнает, что военное ремесло весьма несхоже с ремеслом придворного!»^[198] При этом Рубенс радуется «победе, одержанной христианнейшим королем над англичанами, которые с позором изгнаны с острова Ре и понесли большие потери»^[199]. А за несколько недель до этого после своих неудачных хлопот он писал тому же самому Бекингему: «Умоляю Вашу светлость, несмотря на неблагоприятные времена, не лишать меня своего расположения и верить, что никакие превратности судьбы и общественные злополучия не угасят моего рвения в служении Вашей милости, которому я посвятил себя однажды и навсегда»^[200].

Дипломат должен скрывать свою игру. Рубенс пытается это делать, но это не всегда ему удается. В письмах к его английским корреспондентам ему изменяет спокойствие и выдержка. С Пьером Дюпюи он чувствует себя более свободно. Этот историограф не был, собственно говоря, другом художника. Это просто знакомый, с которым полезно поддерживать отношения, ибо замечательный библиотекарь в курсе всех придворных слухов и пользуется доверием Людовика XIII. Он со знанием дела рассуждает на самые различные темы, а для того, кто, подобно Петеру Паулю Рубенсу, считает себя гуманистом, состоять в переписке с таким человеком — признак хорошего тона. И вот, горя желанием вмешаться в политические дела, Рубенс посылает Пьеру Дюпюи сдержанные послания, в которых сообщает разные новости: о состоянии здоровья кардинала, о проекте второго канала до Геренталя, о гибели галионов во время бури, о предполагаемой женитьбе Спинолы и о других каждодневных событиях.

Иногда в его тоне прорываются более резкие ноты. Рубенс рассуждает о затруднительном положении европейских монархов: «Они уже и так в долгу как в шелку и исчерпали все свои ресурсы, но этого мало — им очень трудно изыскивать новые способы изворачиваться впредь и хотя бы с грехом пополам поддерживать свой кредит». Что до «прекрасных речей, на которые не скупится наш двор», то они «предназначаются не для нас с Вами, а для народа». Но и это еще не все: «В довершение всего монархи очень плохо управляют своей казной, и дела их настолько расстроены, что было бы весьма затруднительно привести их в порядок». И в заключение: «Я бы, со своей стороны, желал, чтобы воцарился всеобщий мир и чтобы мы жили в веке золотом, а не в железном».

Иногда, хотя значительно реже, Рубенс слегка приоткрывает свои истинные чувства: «Если бы испанская спесь могла внять доводам рассудка, без сомнения, нашлись бы способы замирить Европу, потому что в ней повсюду чувствуется горячее стремление к миру». Наконец, этот человек, ведущий переговоры от имени Испании, но, как видно, измученный затянувшимся ожиданием, восклицает: «Все здесь устали, и не столько от самой войны, сколько от постоянных затруднений, вызванных тем, что Испания не дает необходимых денежных средств, от страшной нищеты, в которой все время находится страна, и от тех унижений, которые мы вынуждены терпеть из-за злобы и невежества министров или оттого, что не в их власти действовать по-другому»^[201].

Но у Рубенса есть работа — в ней он черпает утешение от разочарований на дипломатическом поприще. Эрцгерцогиня заказала ему пятнадцать картонов, предназначавшихся для монастыря босоногих кармелиток в Мадриде. Тема «Триумф евхаристии» позволила Рубенсу вдоволь насладиться игрой символами и аллегориями. Композиции его темпераментны, динамичны и совершенно непонятны для непосвященных.

Начал он и серию эскизов для галереи Генриха IV. Они великолепны: «Битва при Иври», «Взятие Парижа», «Вступление Генриха IV в Париж», «Генрих IV принимает скипетр от своего народа», «Генрих IV и Мария Медичи». Всего их должно быть двадцать четыре. Жизнь Генриха IV — это цепь героических эпизодов. Для темперамента Рубенса нет ничего лучше. Рубенс закончил портрет Спинолы, который, к его большому сожалению, уезжает в Испанию — с этим гибким генуэзцем всегда легче было столковаться, чем с чопорными испанцами, окружающими инфанту. Кроме того, у Рубенса есть книги и друзья: Балтазар Моретус, Николас Рококс, ван дер Гест, Гевартиус ^[202].

Гевартиус на редкость интересный человек. Он учился в Лувене в знаменитом Коллеже трех языков и подолгу жил в Голландии и Франции. Теперь он исполняет в Антверпене обязанности секретаря городского суда. Крупный чиновник уживается в нем с филологом (осуществленное Гевартиусом издание Стация снискало ему уважение ученых кругов) и латинским поэтом. Во время своего пребывания в Париже он подружился с Пейреском — именно через него знаменитый гуманист и вступил в переписку с Рубенсом. Рубенсовский портрет Гевартиуса — великолепное произведение, отмеченное изысканным аристократизмом. Вопреки обыкновению, Рубенс не стал прибегать в нем к каким-либо декоративным аксессуарам. Все внимание художника сосредоточено на тонком лице ученого — взгляд приковывают не белые брыжжи, а белизна кожи и в особенности живые и умные глаза модели. Не многие работы Рубенса написаны столь вдохновенно. Возможно, что ему не часто приходилось писать столь привлекательную модель. Возможно также, что немалую роль сыграла здесь и искренняя дружба, которая связывала его с Гевартиусом, — художник называл этого человека «своим лучшим другом и другом муз» и именно его избрал наставником своего сына Альберта.