Рубенс добился от английского короля, что Коттингтон будет послан в Испанию, но как только это стало известно, французская партия попыталась помешать его отъезду. Коттингтон и сам не торопится уезжать — он опасается, что в Испании не добьется толку, и не хочет рисковать своим положением. Пока что в Испанию послана нота с перечнем всех английских требований. К тому же англичане желают, чтобы Испания отправила в Лондон полномочного посла в обмен на английского посла в Испании. Рубенс настаивает, чтобы испанцы поскорее дали ответ. Но приходится считаться с испанской медлительностью. Наконец назначен посол — дон Карлос Колома. У Рубенса становится легче на душе. Но ненадолго! На английскую ноту ответа все еще нет, а французы делают все более щедрые предложения — положение испанского представителя становится все более затруднительным. Рубенс сердится на проволочки, губящие дело, которое он убежденно защищает. Он мечтает вернуться на родину. И не потому, что его плохо принимают в Англии: «Ко мне здесь во всех отношениях относятся очень хорошо и уважительно, — пишет он. — Я пользуюсь даже большим почетом, чем мне положено по праву, но я не могу оставаться здесь дольше, чем этого требует королевская служба. Этому мешает состояние моих собственных дел». Рубенс отнюдь не преувеличивает, когда пишет о том, как его принимают в Англии.

Английский двор — один из самых привлекательных в Европе. Королева Генриетта-Мария покровительствует драматическим авторам и художникам. Иногда она сама со своими придворными дамами разыгрывает пасторали в Соммерсет-Хаус. Несмотря на резкие нападки пуритан, у театра есть многочисленные приверженцы. Пусть умер Шекспир^[223], но живы Чемпен, Флетчер, Бен Джонс, Мессинджер^[224] и Форд.

В Англии, стране с таким неблаготворным климатом, Рубенс обнаруживает великолепные коллекции картин, и не только в королевских дворцах и во дворце покойной Бекингема. У заказчика Рубенса, графа Арундела, есть картины Гольбейна^[225], Рафаэля, Леонардо да Винчи, Тициана, Веронезе и многих старых немецких и фламандских мастеров. Он владеет знаменитой коллекцией античной мраморной скульптуры. Он ввел в Англии обычай строить кирпичные дома, а для такого почти целиком деревянного города, как Лондон, население которого растет все быстрее, это большой прогресс. Но это еще не все. Арундел открыл архитектора, который в дальнейшем поможет своей стране вырваться из плена готики. Это Айниго Джонс^[226], строитель дворца Уайтхолл и многих других зданий в итальянском стиле. Рубенс, который десять лет назад написал прекрасный портрет семьи Арундел, теперь пишет портрет самого графа в кольчуге. Этот воинственный портрет напоминает о том, что могущественный меценат еще и маршал Англии.

Рубенс познакомился с просвещенными любителями искусства и учеными людьми, в их числе с сэром Коттоном и секретарем Босуэллом. Менее пылкие чувства он выражает по отношению к голландскому ученому Корнелису ван Дреббелу^[227], изобретателю микроскопа и термометра, ибо считает, что «его дарование принадлежит к числу тех явлений, о которых Макиавелли писал^[228], что издали и по рассказам они кажутся крупнее, чем они есть на самом деле»^[229].

Наряду с этим Рубенс сурово судит одного из прославленных людей Англии, знаменитого историка и юриста Джона Селдена^[230], который арестован по приказу короля. Высокомерный и легкомысленный король Англии, поступающий всегда так, как ему заблагорассудится, в глазах Рубенса наделен одним драгоценным качеством — он обожает живопись, и в частности произведения своего фламандского гостя. Какой же художник на месте Рубенса нашел бы в себе силы осудить политику такого монарха?

Рубенсу выпадают и другие знаки уважения — посетив Кембриджский университет, он получает там звание «магистер ин артибус». Все это не мешает ему писать Гевартиусу: «Я мечтаю поскорее вернуться домой, хотя мне грустно возвращаться при столь неблагоприятных обстоятельствах»^[231].

Так как дон Карлос Колома все еще не прибыл, англичане, недовольство которых ловко подогревает французский посол, начинают терять терпение. Уэстон даже объявляет, что переговоры прерваны и он намерен отозвать Коттингтона. Раздосадованный Рубенс жалуется инфанте: «Я считаю подобное опоздание в нынешних обстоятельствах столь печальным, что жалею о том часе, когда ступил на землю этого королевства. Дай бог мне самому выбраться отсюда целым и невредимым»^[232].

Наконец дон Карлос Колома прибыл. Рубенс тотчас пишет Оливаресу: «Я привожу в порядок свои дела и готовлюсь к отъезду… Я и в самом деле не могу больше ждать, не нанеся великого ущерба моим собственным делам, которым весьма повредила моя полуторагодовая отлучка и которые может поправить только мое личное присутствие в Антверпене». Может быть, до него дошли слухи о лаврах, которые в его отсутствие стяжал ван Дейк?

Бывший помощник Рубенса вернулся из Италии в ореоле славы. Уже два года он живет в Антверпене и пишет здесь портреты и картины на религиозные сюжеты. Его искусство привлекает фламандцев неведомым им дотоле очарованием. Его портреты, менее пышные, чем рубенсовские, но более глубокие, отличаются изысканной тонкостью. Они льстят модели, не выставляя лесть напоказ и не прибегая к внешним ухищрениям. Ван Дейк особенно любит глубокие черные и серебристо-серые тона, от которых выигрывает матовый цвет лица модели. При этом его чарующая кисть придает антверпенским буржуа оттенок аристократизма, напоминающий о генуэзских патрициях. Пишет ван Дейк также портреты благородных дам — таких, как герцогиня д’Аренберг и герцогиня де Круа, а также многочисленные мужские портреты: духовных лиц, в том числе епископа Малдеруса и иезуита Скрибани, ученых и именитых людей — Вовериуса, Путеануса, Алессандро де ла Файи, художников — Ворстермана, обоих Петрусов де Иоде, отца и сына, Карела ван Маллери, Каспара де Крайера… Всех не перечислишь. Картины ван Дейка на религиозные темы, хотя они пресноваты и традиционны, ценятся не менее высоко. От его произведений, как и от его личности, исходит обаяние, перед которым трудно устоять. Нужно ли удивляться, что все оспаривают его друг у друга? Даже суровая инфанта, которая носит теперь только монашескую одежду, пытается удержать художника при своем дворе, назначив ему годовое содержание в 250 флоринов.

Если Рубенс прослышал об этом, немудрено, что он спешит вернуться на родину. Его роль в Англии закончена, он сам подводит ей итог: «Было далеко не легко стараться сохранить в неизменности наше положение и пытаться осуществить свою миссию с теми жалкими козырями, которые были у меня на руках, да еще в тот самый миг, когда рушилась главная цель моей поездки». Он надеется, что заслужил «если не благодарность, то хотя бы прощение» ^[233]. Мадрид уже несколько раз выражал ему свое удовлетворение. Правда, один раз Оливарес выразил недовольство. Между тем художник-дипломат всегда делал все, что в его силах… Дон Карлос Колома задерживает Рубенса в Лондоне еще на несколько недель. Наконец в начале марта Рубенс выезжает из Лондона. Когда он нанес прощальный визит в Уайтхолл, Карл I вручил ему шпагу, кольцо, золотую цепь и ленту на шляпу и в довершение всех благодеяний произвел его в рыцари. Словом, у венецианского посла были основания написать, что более щедрыми милостями осыпать посла невозможно.