Это классическое путешествие нидерландские художники совершают обычно раз в жизни, но зачастую они остаются в Италии на долгие годы — так обогащает их пребывание в этой стране. Рубенс знает поименно всех тех, кто побывал в Италии, и тех, кто все еще там находится.

Путешествие длится долго, но это вовсе не плохо для того, кто умеет видеть, кто смотрит на непрерывно меняющийся пейзаж свежим и восприимчивым взглядом. Равнина, холмы, горы. Вот показались голубоватые дали, которые он прежде видел только на картинах знаменитых мастеров. Склоны украсились виноградниками. Воздух становится все более прозрачным, ветер более теплым. От земли поднимаются незнакомые запахи. Потом возникают горы — их девственные вершины четко вырисовываются на фоне неба. В уютных долинах привычная растительность сменилась более пышной. Вот она, Италия! Можно подумать, что солнце, которое освещает здешнюю землю, совсем иное, не то, что восходит над Фландрией. Его свет преображает все. Солнце — лучезарный герой здешних краев. Оно придает особый смысл одушевленному и неодушевленному миру. Своей волшебной кистью оно красит каждого нищего и каждую убогую лачугу. Кажется, оно позолотило даже горло здешних обитателей…

Петер Пауль свободен как ветер. Куда он направит свои стопы? Все северяне обычно едут в Рим. В Риме пять лет прожил учитель Рубенса. Там по-прежнему живет Цуккаро, друг и наставник Отто Вениуса. Рим — это город пап с их Ватиканом, собором св. Петра, церковью Сан Джованни ин Латерано, возникший на развалинах города цезарей, с их Пантеоном, Колизеем, Форумом. Вернее, Рим — это сплав двух миров, подобно мавзолею Адриана, преобразованному в замок св. Ангела. Это духовная столица христианского мира, но, кроме того, с тех пор, как здесь творили Браманте, Микеланджело и Рафаэль, это еще и столица искусств.

Однако два десятка других прославленных городов также манят художника: Флоренция, пламенное сердце Тосканы, горнило бурных страстей, родина многих поколений знаменитых людей, живописцев, архитекторов, скульпторов и поэтов, произведения которых отмечены печатью интеллектуализма. Полувосточный город Венеция, город роскоши и чувственности. Сиена, Урбино, Феррара, Падуя, Парма, Пиза, Мантуя, Милан, Виченца, Пьяченца, Верона, Перуджа и, наконец, Болонья, где под влиянием Дениса Калварта живопись переживает новый период расцвета, хотя и становится напыщенной.

Названия этих городов вихрем проносятся в голове молодого художника, ведь он имеет о них чисто умозрительное представление — он видел какие-то гравюры, слышал рассказы путешественников. Но надо все повидать своими глазами, подышать местным воздухом, почувствовать под ногами итальянскую землю, пожить среди ее обитателей, увидеть ее небо и горизонт. Прежде чем подступиться к здешнему искусству, надо шаг за шагом открыть для себя страну. А впрочем, для этого здесь не надо прилагать никаких усилий. Здесь искусство так вросло в жизнь, так тесно сплетено с самой ее сутью, что проникаешься им помимо своей воли. Искусство полным голосом заявляет о себе повсюду — во дворце, в церкви, на улице. Но чтобы понять его, нужно время и, наверное, некоторая душевная утонченность. Ступать по земле и жадно глядеть по сторонам — все-таки недостаточно, надо уметь уловить самый дух искусства. Форма остается пустым символом, если не понять ее души. Чужеземец должен сбросить с себя привычные обветшалые одежды и облачиться в новые. Он должен сменить душу, как сменил климат. Афиняне насмехались над грубостью беотийцев, а ведь те были коренными жителями Греции. Как же должен вести себя среди пылких итальянцев северянин, фламандец, человек, прибывший из страны туманов? Рисовать гроздья человеческих тел, подобно Франсу Флорису, это вовсе не значит уподобиться Микеланджело, и школярская нежность Кокси не имеет ничего общего с рафаэлевской. Тщетно подстегивали себя Мартин де Вос и оба Франкена^[64] — они копировали форму, не умея передать дух. Вот почему форма у них осталась застывшей, театральной, а краски зачастую невыносимо кричащи. Сохранив реалистическое видение мира и присущую им кропотливую технику, они надсаживали грудь, распевая ложно-героические песни.

Для того, кто стал свидетелем грандиозного расцвета итальянского искусства, возможны только два пути: или отдаться ему душой и телом, или полностью отказаться от него. Брейгель Старший это понял. Как и другие его соотечественники, он побывал в Италии, но возвратился оттуда, ни в чем не изменив своей манере, или, вернее, не выставляя напоказ того, что он почерпнул в Италии. Он не поддался культу античности, столь любимой итальянскими художниками, и полотна самих итальянцев не потрясли его до самых недр души, как многих его собратьев. Можно ли назвать это равнодушием? Отнюдь нет. Брейгель был наделен острым глазом и ясным умом. Если он пренебрег итальянским искусством, он жадно вглядывался в города и небо Италии. И если в его знаменитых пейзажах мы ощущаем лишь едва уловимый намек на итальянские впечатления, это свидетельствует лишь о независимой натуре художника.

Рубенс безоговорочно избрал другой путь. Само собой, он понимал, что изучать одно только искусство далеко не достаточно. Надо погрузиться в самую жизнь народа, который вот уже больше столетия с невероятной щедростью дарит миру художников, поэтов, государей, кондотьеров, ученых, отцов церкви, ослепительных красавиц и влюбленных безумцев. Художники создают новое искусство, которое в своем видении прекрасного сплавляет воедино язычество и христианство, ученые опираются в своих трудах на всю сумму накопленных человечеством знаний.

В рамках, созданных для них зодчими, скульпторы и художники состязаются в рвении и таланте. Каждый дом — будь то обитель бога или людей — это прежде всего храм искусства. Рядом с мраморной и бронзовой скульптурой небывалую победу справляет живопись. Она царит в алтарях, украшает залы и галереи, чарует взоры на стенах и потолках. Библейские и мифологические сюжеты, сказка, аллегория и портрет — все жанры хороши, все питают неиссякаемую фантазию художников. В истории народов бывают такие оптимальные периоды, когда кажется, будто время и развитие остановились ради того, чтобы дать возможность творческим силам народа в их неслыханном взлете запечатлеть нетленный образ мира. Именно потому, что Италия недавно пережила такой период, художники других стран становятся ее усердными паломниками и восхищенными почитателями — ведь на одного Брейгеля, устоявшего против ее обаяния, приходятся сотни тех, кто мгновенно и навсегда был покорен волшебной силой итальянского искусства. К их числу принадлежит и Рубенс.

Но одними восторгами, пусть даже самыми пылкими, не насытишься… Если с самого раннего детства денежные затруднения были главным предметом всех домашних разговоров, ты поспешишь устроить свою судьбу. Петер Пауль снабжен безупречным паспортом, составленным на латинском языке. В нем магистрат города Антверпена удостоверяет, что на берегах Шельды нет чумы и податель сего не является носителем какой-либо опасной болезни. Но надо полагать, что у Петера Пауля имелись и какие-то более существенные рекомендации. Мы не знаем, какие именно, но их действенная сила налицо: 5 октября 1600 года он присутствует во Флоренции на бракосочетании Марии Медичи^[65], а к концу того же года поступает на службу ко двору в Мантуе.

Вот уже в течение трех веков Мантуей владеет семья Гонзага. Нынешний правитель герцог Винченцо I^[66] берет молодого художника на службу, чтобы тот делал для него копии с известных картин. Страстные коллекционеры не довольствуются погоней за прекрасными произведениями искусства. Некоторые шедевры для них недосягаемы, потому что владельцы ревниво хранят их в своих собраниях. Винченцо это хорошо известно: недаром он готов был пожаловать маркизат в обмен на одну из мадонн Рафаэля. И так как у каждого коллекционера есть свои заветные и неосуществленные мечты, у собирателей вошло в обычай обмениваться копиями: за неимением оригинала можно восхищаться хотя бы его отблеском. Копировать картины — работа не бог весть какая почетная, но для того, кто берется за дело с умом, отнюдь не бесполезная, потому что нет лучшего способа постигнуть технику того или иного великого художника. В конечном счете все зависит от дарования: Тициан сделал копию с портрета папы Юлия II Рафаэля, и трудно решить, какая из картин прекрасней.