Луна выкатилась на небосвод сегодня неожиданно рано – едва зашло солнце, тьма не успела даже сгуститься, стать по-настоящему ночной. Всё вокруг засияло росными отсветами, тени играли с туманными жгутами – там, на равнине внизу. Белый сланец скалы, видный в просветы между деревьев, окутался молочно-серой дымкой, иногда просверкивающий серебристой искрой. Не было и следа того гнусного гнилостного свечения, что было вчера ночью. Словно, вкусив плод этого мира, причастилась его тайн: от меня перестали скрывать истинный облик окружающего. Это значило, что я не смогу никому теперь открыть, что увидела?

Не смотря на предыдущую полубессонную ночь и тяжелый день, решила не останавливаться на ночлег – из опасения, что вновь не смогу отличить сон от яви. Буду идти, пока не свалюсь от усталости – тогда есть шанс заснуть без всяких снов, пока же – призрачный лунный свет позволяет различать почву под ногами.

Лунная головка сыра достигла зенита, когда стало понятно, что что-то неладно. Сначала я приписала начавшуюся лёгкую тошноту и головокружение переутомлённости и нервному напряжению, но чем дальше – тем сильнее они становились. Попробовала заесть это состояние «сливами», но сделала только хуже. Судя по всему – для человека местная органика всё же ядовита. Меня то морозило, словно температура поднялась под тридцать девять, то бросало в жар, и по лицу текли крупные капли горячего пота, разболелась голова, и не было даже простейшего адсорбента, чтобы остановить интоксикацию. Спасибо лже-троллям.

Жажда стала невыносимой, но я выкинула все плоды – от них было лишь слабое, недолгое облегчение мук, потом стало бы только хуже. Я должна найти воду – даже если это будет река забвения – иначе просто умру. Нелепо и бессмысленно. Не хочу… не хочу – так. Я… я ведь так ничего и не узнала, не поняла… И если все мои действия бессмысленны… та же участь ожидает и моего брата, моего Никитку. Я знаю это, потому что Фёдор был прав – он пойдёт за мной, и этот Мир получит и его душу. Нет. Нет, нет, нет. Ещё раз – нет – не позволю. Только бы найти воду…

Я шла, уже почти не осознавая, куда и зачем – шла на одном упрямстве, не самом лучшем качестве характера, впрочем, присущем всем в нашей семье. Шла, спотыкаясь и падая, вставала и вновь шла – даже не вспоминая, что совсем рядом отвесный обрыв, падение с которого, вероятнее всего, будет смертельным. Но так не могло продолжаться долго, и упав в очередной раз, не смогла встать. Мышцы отказались повиноваться, и накатившее оцепенение утяжелило, вжимая, вдавливая тело в землю собственным весом. Я не закрывала глаз – просто они стали незрячими – вокруг была тьма. Ласковая тьма грозового ночного неба, весеннего неба – когда всё, каждое проявление природы сулит жизнь: возрождение движения. Таянье льда на поверхности ручья, лопающиеся почки, прорывающаяся к небу трава: рождение и смерть… И сквозь эту тьму прорывались слабые крики – отдалённое, хриплое карканье. Вот оно стало ближе, и по мере того, как приближалось, тьма рассеивалась – я лежала на поляне посреди рощи, и хоть неприятные ощущения и не прошли полностью, но стали вполне сносными. Собравшись с духом, встала и огляделась.

Это действительно была поляна, только какая-то странная – почти правильный ромб. Ветки и верхушки деревьев словно искорёжила чья-то властная, безжалостная рука – чтобы не мешали луне освещать место действа. Именно действа – зрители уже собрались: по периметру поляны сидели десятки чёрных птиц, чего-то ждали.

В центре, на ветке небольшой груши-дички, удивительно напоминающей человека – подогнувшего колени и раскинувшего руки в немой мольбе, в безмолвной муке взывающего к равнодушной сини, запрокинув лицо к небу, – сидел крупный чёрный крук. Ждал. Ощущение немой мольбы о помощи было настолько явным, что сердце пропустило удар, и зачастило, я с трудом отвела взгляд от деревца.

Дичка стояла в центре полумесяца – идеально очерченного белыми крупными цветами, мясистые толстые листья были размером с лошадиную голову, может даже, чуть крупнее.

Карканье, шелест крыльев, шорох перьев – всё постепенно стихло. Установилась торжественная, предвкушающая тишина – такая тишина предшествует таинству в святилище. И ничего хорошего не предвещающая…

В сгустившемся воздухе – как в утреннем тумане, прорезалась нотка странного, сладковатого аромата; запаха, от которого у человека мгновенно начинает мутить. И словно послужило сигналом: старый ворон встрепенулся, расправил потрёпанные крылья и хрипло каркнул. Рубиновые глаза крука не отпускали взгляд: я смотрела и мучительно пыталась вспомнить что-то важное, но в памяти всплыли лишь строки стихотворения древнего поэта:

– «Never more». – Произнесла хрипло, повинуясь наитию, чувствуя, как звуки царапают пересохшее горло, – «Never more». *

Ворон расправил и сложил крылья, хрипло каркнул – как ответил. Буд-то понял, о чём говорит человек. И, по-вороньи кивая головой, начал кричать. Я не пыталась оборвать крики, мучительно бьющие по нервам – если это не болезненный бред, значит, должно что-то значить. И вдруг, умолкнув, слетел вниз – к самому краю полумесяца, к белому цветку. В полном безветрии дичка неожиданно заволновалась – ветви гнулись, шелестели листья: дерево пыталось что-то сказать, сделать… бред. Господи, может, я просто брежу? Отравилась местными плодами и, валяясь где-нибудь в траве, в горячке вижу несуразные кошмары? Как разобраться?

В мертвенном лунном свете неожиданно ярко блеснул крепкий клюв, ударив в лепесток цветка – и в стороны брызнул чёрный сок. Но я знала, что он – красный: как неверный свет луны не мог обмануть зрения, так и чувства – крик, исполненный нечеловеческой болью. Что бы это ни были за растения, они испытывали боль. И я не могла не откликнуться на это чувство. С хриплым криком, мало отличающимся от вороньего карканья, замахнулась на крука, слишком поздно поняв, что воздух, сгущаясь над полумесяцем из цветов, всё больше напоминает абрисом Золотого Полоза – хозяина здешних краёв. Сдавленная ледяным объятием змеиных колец какое-то время видела, как вороньё терзает цветы – попытавшиеся разлететься стайкой бабочек, видела, как во все стороны летят брызги крови и ошмётки лепестков. Видела до тех пор, пока губ не коснулось что-то холодное, заставив душу замереть, а сердце остановиться – и нахлынула тьма.

Рядом шумела вода – плескалась и перекатывалась по камешкам, струилась и текла. Вода… Вода? Вода?! Приступ очередного бреда…

Особо сильная волна тошноты заставил перекатиться на живот, и меня вырвало – красным. Неужели кровь? Нет, похоже – ягоды, не успевшие переработаться, стать дополнительной порцией яда. Гадкий привкус можно смыть – ручей тёк прямо под рукой. Встав на колени, зачерпнула пригоршню – и посмотрев на отражение в ладонях, вылила обратно: я не буду пить из ручья или родника. Не буду и всё.

Тихий шорох заставил поднять голову – до этого заворожено рассматривала текучую гладь – и встретиться с взглядом Белого волка. Разумным и настороженным, изучающим меня с не меньшим любопытством, чем я – его. Бежать бесполезно, если он враг – настигнет в два счёта. Я чувствовала себя слишком слабой после отравления, что бы предпринимать какие-либо активные действия. Но он приблизился медленным, осторожным шагом и, склонив морду к воде, принялся лакать. Налакался и взглянул на меня выжидающе. Это что, приглашение? Вновь зачерпнула воды, и волк, казалось, заулыбался – слегка приоткрыв сахарные клыки и высунув кончик розового, влажно блестящего языка.

Отбросив сомнения, прополоскала рот и сделала несколько глотков холодной вкусной воды. Прислушалась к себе – вроде, все воспоминания на месте. Всё-таки друг?

Миновал полдень, а я всё спала – так, будто предшествующая ночь была не страшным кошмаром, а вполне реальными событиями, вымотавшими до предела. Засыпала ненадолго и, просыпаясь, видела одну и ту же картину: белый волк сидит, насторожив уши, и внимательно вглядывается вдаль. Охраняет. Кто же ты, мой сторож? Что тебе нужно?