– Нет ли у тебя лишнего шиллинга или двух, только до завтрашнего дня, клянусь тебе в этом. Я знаю, что получу сегодня деньги. Мне нужно только иметь шиллинг или два, чтобы начать игру в кости. Я знаю, что сегодня чертовски повезет мне. Видишь ли, в чем дело, юноша, я не могу солгать тебе, а обстоятельства мои плохи: я не ел со вчерашнего дня.

– Как так, но что же у тебя звенело в кошельке? – спросил с удивлением Гель.

– Это дело другое. Неужели ты думаешь, не в обиду тебе будь сказано, что я выкажу свою бедность перед актерами? – говоря это, старый воин открыл свой кошель и показал в нем несколько медных колечек от старой цепочки. – Когда у тебя нет ни одной монеты, пусть они звенят как можно громче у тебя в кармане: это полезно во многих отношениях, милый юноша.

– Но если тебе даже пообедать не на что, – сказал Гель, – каким образом ты попал в игорную комнату?

– Ах, это пустяки, – ответил, немного смутившись, Боттль. – Видишь ли, когда происходит борьба между телом и духом, победить должен всегда последний, ведь шестью пенсами я не мог удовлетворить и то и другое. Я долго колебался и думал, что лучше: съесть мяса и выпить пива, или же посмотреть, не повезет ли мне в игре? Ты ведь знаешь Кита Боттля: хотя он участвовал в сражениях и перерезал немало испанских глоток, и хотя он любит и мясо и пиво, но потребности ума для него всего дороже.

Тронутый при мысли, что голодный воин пожертвовал последними шестью пенсами, только бы испробовать счастья в игре, Гель сейчас же полез к себе в карман, достал все, что у него оставалось от жалованья за последнюю неделю, около пяти шиллингов в общем, и отдал два шиллинга с половиной Боттлю, говоря:

– Я могу дать тебе половину только, Кит, остальные я должен отдать другому, у которого занимал как‑то раньше.

– Нет, юноша, – воскликнул Кит, быстро оглядевшись кругом, чтобы убедиться, что никто из присутствующих не видит их сделку – я вовсе не желаю тебя грабить, я возьму два шиллинга и ни одного пенса больше. У тебя золотое сердце, юноша, завтра я отдам тебе деньги, хотя бы для этого пришлось заложить свой меч. Завтра отдам, верь старому солдату Боттлю.

И, гордо выпрямившись, старый капитан, достигший своей цели, исчез из виду. Мерриот прошел в комнату, где уже сидели актеры. Бокал вина с Канарских островов уже стоял на столе и ждал его.

– Ну, что, Гель? – воскликнул Слай. – Кажется, Боттль посвятил тебя в какую‑то государственную тайну?

– Люблю я этого старого бродягу, – ответил Гель, избегая прямого ответа. – Ведь он главным образом и обучил меня фехтовальному искусству. Он в душе солдат, и, кроме того, в нем масса самолюбия, что резко отличает его от других бродяг.

– Мне кажется, дела его плохи, – заметил Флетчер, – несмотря на то, что он звенел своими монетами. Я видел сегодня, как он бродил вокруг театра, с завистью посматривая на сидящих в нем: он, казалось, стоял и ждал, не подойдет ли кто‑нибудь из его друзей, чтобы заплатить за него за вход. Я позволил ему войти даром, вы бы видели, как он обрадовался этому позволению.

– Я воображаю, наверное, лицо его сразу просветлело, – сказал Шекспир, – вот если бы все так легко поддавались различным впечатлениям, как этот человек.

Гель улыбнулся при мысли, как ловко все же Боттль умеет пользоваться обстоятельствами и скрывать от других свои плохие денежные дела.

Когда Гель положил назад в карман свои последние три шиллинга, он вдруг нащупал в нем что‑то волосатое; поспешно выдернув руку, он увидел, что это – седая борода, которую он надевал, когда играл престарелого лорда. Он вспомнил, что случайно поднял ее с пола, куда она как‑то упала, и в рассеянности положил в карман, торопясь уйти из театра. Посмотрев на бороду, он сунул ее обратно в карман. После того как вино обошло три раза всех кругом, актеры встали и вышли из таверны, чтобы покинуть район театров и пивных и отправиться в город; они предпочли это сделать пешком, чем ехать на лодках от самой таверны.

Они прошли целый ряд таверн, частных домов, мимо дворца епископа Вестминстерского и наконец загнули в улицу, носившую название «Длинная Южная дорога», потом повернули налево на Лондонский мост и пошли через него, причем им пришлось кричать друг другу, чтобы расслышать одному другого, настолько силен был шум воды. До гостиницы «Морской Девы» было еще далеко, и поэтому Конделль» предложил зайти еще куда‑нибудь по дороге выпить бокал пива.

Войдя в первую встречную пивную, они вдруг наткнулись на капитана Боттля, сидевшего за столом. Визави ему сидел молодой человек в светлой атласной куртке, с красным бархатным плащом и с самым независимым и вызывающим видом. Оба они были заняты едой и игрой в кости в одно и то же время.

– Послушай, старый негодяй, т. е. хотел я сказать, ты, кажется, не можешь проглотить куска без того, чтобы не поиграть в кости?

– Это – самая невинная игра, сэр, – заметил Кит, стараясь скрыть от своего товарища неудовольствие, отразившееся на его лице. – Ведь я играю без всякого риска, проигрываю каких‑нибудь шесть пенсов не больше.

И он продолжал свою игру, ясно выражая этим, что вовсе не желает, чтобы ему мешали.

– Да, это – верно: капитан Боттль играет всегда без всякого риска, – сказал Конделль.

– Это значит, что я как‑то обыграл его, – конфиденциальным шепотом заметил Боттль юноше, с которым играл. – Да, Конделль, я играю очень плохо, но все же обыграл вас несколько дней тому назад. Ну, ничего, скоро счастье вернется к вам, и вы в свою очередь опустошите мой карман, – и, обращаясь опять к своему товарищу, он добавил – подождите меня немного, я должен переговорить с этими господами.

Кит встал и, подойдя, к актерам, собрал их всех в кружок и тихо сказал им:

– Послушайте, господа, не портите мне, пожалуйста, игры. К чему лишать денег того, кто нуждается в них? Этот глупец ведь положительно утопает в мешках с золотом, он начинен им. Он живет где‑то в провинции, где считается первым богачом и щеголем, и приезжает в Лондон раз в год пожуировать и порастрясти здесь свой карман. Он раза два напьется до бесчувствия и затем наскандалит в тавернах, а потом возвращается к себе в провинцию и рассказывает целый год о своих подвигах здесь. Если я не возьму его денег, другой возьмет, может быть, похуже меня: его обдерут, как липку, и пустят чуть не голым домой.

– Хорошо, мы предоставим его тебе всецело, Кит, – сказал Шекспир, – делай с ним, что хочешь, мы не станем рассказывать ему о твоих проделках. Пойдемте, господа. Эти напыщенные провинциальные дураки должны платить за свою глупость. Кит прав, он мог попасть в худшие руки.

Актеры прошли в другую комнату, только Гель остался позади и прошептал Киту на ухо:

– Я знал подобных господ еще до своего приезда в Лондон. Пощипли этого гуся, если сумеешь пустить в ход свои хитрости.

– Хитрости! – воскликнул Кит, – к чему употреблять это слово, придавая ему дурное значение? Ведь на войне дозволяется прибегать к хитростям? Ведь мы пользуемся там всяким случаем, только бы навредить своему врагу? Игра – та же война, и поэтому всякие хитрости и предосторожности там тоже позволительны. Да, к тому же, если этот юноша со своей стороны тоже пустит в ход свои хитрости, ведь я не буду за это на него в претензии. Следовательно, об этом и говорить «нечего.

Сказав это, Кит, не упоминая о двух шиллингах, занятых им у Геля, хотя он уже успел выиграть их немалое количество у провинциального простака, вернулся к своему партнеру, а Гель отправился в другую комнату к актерам.

Запах пирога и душистый аромат жареной рыбы так соблазнили всех проголодавшихся актеров, что они готовы были остаться в этой таверне, чтобы поужинать зараз здесь, но Шекспир напомнил им, что Бурбедж ждет их в гостинице «Морской Девы». И поэтому, несколько времени спустя, они пошли опять дальше, значительно, однако, разгоряченные уже выпитым пивом, особенно Мерриот, который умудрился выпить больше, чем другие. Он стал вдруг сразу разговорчив и даже болтлив. Он говорил о только что сыгранной пьесе, о своей роли в ней и даже о прелестной девушке, которую он видел в театре, он так много говорил о ней, что она, как живая, представилась его умственному взору. Так они шли долго и наконец дошли до цели своего путешествия.