И потом, поразмыслив, Эйбу решил, что таким образом выдаст свое присутствие в этих местах, где как раз и пропала без вести мадемуазель Вольф, ибо он не сомневался, что время ее исчезновения будет определено в пределах того часа, когда вахтенный постучался в дверь ее каюты. Запертой изнутри задвижки, по его мнению, было достаточно, чтобы подкрепить гипотезу, весьма близкую к истине. Он знал, что мадемуазель Вольф прошла мимо вахтенного, прежде чем поднялась наверх и облокотилась на поручень трапа. В таком случае нельзя было допустить, что она вернулась в свою каюту и, заперевшись в ней, выбросилась из открытого портика. Нет, все подтверждало истинную версию событий: было совершено покушение на ее жизнь, и человек, на нее напавший, был застигнут в тот момент, когда он рылся в ее вещах; злоумышленник выпрыгнул из портика в надежде доплыть до островка, который судно огибало в тот момент.

Перекличка, устроенная с целью выяснить, кого недостает на борту, не даст никаких результатов, поскольку его имя не занесено в список экипажа, а серинж будет молчать, но ему не следует появляться где бы то ни было в здешних краях, так как объяснить причины своего присутствия тут будет непросто. Наоборот, надо как можно быстрее добраться до побережья, чтобы обеспечить себе алиби. Тогда позднее достаточно будет сказать Ломбарди, что он не смог сесть на судно.

Увы! Все это неосуществимо. Он обречен погибнуть на этом заброшенном утесе, и его побелевший скелет будет валяться на песке, пока его не похоронит какой-нибудь рыбак…

И к чему тогда эти драгоценности и деньги, ради которых он убил человека?.. Но Эйбу не принадлежал к числу тех, кто способен рассуждать о бренности всего сущего и еще в меньшей степени с безжалостной иронией отнестись к никчемным богатствам, обладая которыми он все равно умрет. Его алчность могла умереть только вместе с ним. Он спрятал драгоценности на своем поясе и высушил банкноты, которые находились в сумочке. Он несколько раз пересчитал их и, охваченный страстью скупца, забыл о муках, причиняемых ему жаждой. Сознание, что он владеет теперь целым состоянием, вернуло ему волю к жизни. Оно будет иметь смысл, только если он выживет. И тогда Эйбу заметил вдруг силуэт пироги с двумя сидящими в ней гребцами: лодка огибала скалистую косу. Она находилась еще слишком далеко, чтобы его могли заметить оттуда, однако направлялась в его сторону. Он проскользнул в узкий овраг и, притаившись среди обломков горной породы, стал наблюдать за пляжем. Гребцы принялись ловить рыбу с лодки у прибрежного рифа. Мучимый жаждой, он едва не поддался искушению окликнуть их и попросить воды, однако Жозеф превозмог себя. Он молча следил за тем, как они плыли вдалеке, и наконец лодка подошла к лагерю рыбаков — шалашу из веток, где, наверное, были запасы воды. Интересно, есть ли там еще кто-то, кроме этих двух людей? Конечно, их зарука находилась на отдаленной якорной стоянке, если только они не приплыли сюда с суши, передвигаясь от одного острова к другому, как это делают некоторые рыбаки, оказавшиеся в положении изгоев из-за того, что нарушили однажды священные обычаи ловцов жемчуга. Бойкотируемые всеми накудами, они решают тогда попытать свой шанс, не имея для этого никаких иных средств, кроме лодки.

Жозеф увидел, как они разожгли костер, чтобы приготовить рыбу, и ветер вскоре донес до него аппетитный запах жареного. Находясь в своем укрытии, он испытывал ужасные мучения, но переносил их со стойкостью, которую дает надежда. Пирога, привязанная к веслу, воткнутому в песок, была его спасением — только бы завладеть ею. Он покинул бы тогда этот мрачный остров, где еще несколько минут назад представлял, как его труп сожрут крабы и хищные птицы…

Продолжение вам известно из рассказа суданца.

Потрясенный признаниями управляющего Азенора, я в тот же день вернулся в Джибути. Я прибыл туда ночью, а утром послал «Альтаир» на якорную стоянку острова Муша, в небольшую лагуну, где я в отлив сажал судно на мель, чтобы очистить подводную часть корпуса. Я велел матросам ждать там моего возвращения из Европы, поскольку летом рейд в Обоке опасен.

Было 24 августа.

В Джибути я оставил при себе небольшую парусную лодку и Абди в качестве ее единственного матроса.

Утром я увиделся с Репичи. Он сообщил мне, что накануне Жозеф вернулся из Абиссинии. Я не удержался от того, чтобы сказать ему, что его протеже негодяй и доносчик. Однако я воздержался от подробностей, ибо не мог сообщить ему сведений, полученных мной от Азенора. Их следовало сохранить в тайне, иначе они утратили бы свою ценность. В ответ Репичи сказал мне, что был плохо информирован, но что теперь итальянские власти Эритреи поручили ему наблюдать за этим типом, который за несколько лет до этого сбежал из исправительной тюрьмы Асэба, где содержался по обвинению в убийствах и шпионаже. Я не стал ему говорить, что в то время стал соучастником побега Эйбу, растроганный просьбами женщины, пришедшей ко мне ночью на пляж, а также испытывая жалость к этому заключенному, о преступлениях и подлости которого ничего не знал. От Репичи мне стали известны подробности его побега, когда Жозеф принес в жертву своего приятеля по заключению. К преступлению на «Воклюзе» добавился этот гнусный поступок, которого одного было достаточно, чтобы вынести Эйбу смертный приговор.

Абди провожал меня в тот вечер до дома. И когда мы вошли в мою комнату, я сказал:

— Жозеф меня предал, он должен понести наказание.

— Хорошо, я убью его.

— Да, он должен умереть, но убить его должен не ты, а я… Могу ли я рассчитывать на твою помощь?

— Я твой сын. Но было бы лучше, если бы ты предоставил это мне…

— Не возражай, это наилучший способ оказать мне услугу. Ступай к нему и скажи, что я жду его здесь.

Менее чем через полчаса он пришел, и я встретил его с такой искренней сердечностью, что сам поразился своему самообладанию: ничто не выдало моих истинных чувств к этому человеку, который рассчитывал отправить меня на каторгу. Впрочем, он тоже превосходно играл свою роль, прикинувшись таким покорным человеком, что, если бы мне не рассказали о нем, то ему в очередной раз удалось бы меня провести.

Абди присел на корточки в углу комнаты. Едва освещенный слабым светом лампы, он был неподвижен, как бонза.

Несмотря на внешнее наигранное спокойствие Жозефа, я все же уловил в нем некоторое смятение. Разумеется, виной этому была не совесть, которая не причиняла ему страданий, а инстинктом угаданная опасность, таившаяся в подчеркнутой любезности к нему со стороны его жертвы. И тогда я сказал Жозефу доверительным тоном:

— Я просил позвать тебя, потому что знаю, что ты искренний и надежный друг; я должен уехать во Францию, но мне боязно оставлять столь значительные запасы товара без верного сторожа. Хочешь ли ты заработать сто тысяч франков?

Он чуть не подпрыгнул от удивления и заморгал своим единственным глазом.

— Я же вам предан, вы это хорошо знаете, письмо, которое я достал для вас, тому свидетельство…

— Именно благодаря делу, которое удалось с твоей помощью, я и могу теперь дать тебе заработать неплохую сумму… Ты христианин?

— Католик, — уточнил он, лицемерно потупив взгляд.

— Тогда поклянись перед Богом, ты слышишь, перед Богом, что никогда не выдашь тайны, которую я тебе сейчас сообщу, и что будешь предан мне в любых обстоятельствах.

— Перед самим Господом Богом клянусь вам в этом…

— Хорошо, тогда слушай: кокаин, который я получил три месяца назад, не был отправлен. Он припрятан на острове Муша, и может случиться так, что тот, кому я его продал, приедет за своей партией в мое отсутствие. Вот половина письма, вторую часть которого он предъявит тебе, чтобы у тебя не было сомнений относительно его личности. Тебе надо будет лишь проводить его до определенного места. Мы отправимся туда сегодня же ночью, и я покажу тебе, где находится тайник. Абди будет нас сопровождать, он посвящен в это дело, но он настолько глуп, что я не могу доверить ему такое важное поручение. Сразу же обращаю твое внимание на то, что доносить на меня таможне тебе невыгодно, так как она никогда не заплатит тебе сто тысяч франков, и потом будь уверен: я сумею наказать предателя, даже если он будет находиться на другом конце света…