– Мне ее хватило, – уверяю я. – Мне ее более чем достаточно. В моей луже – вся та Ночь. И все последующие дни.

– А потом…

– А что было потом, я не стану рассказывать. Это не имеет значения.

Он опять со вздохом лезет за сигаретами:

– Ладно. В любом случае, спасибо. Ты первый, кто говорил со мной о таких вещах. За пятнадцать лет. Мне, наверное, больше не стоит тебя ни о чем спрашивать?

– Не стоит. Чем меньше разговоров на эту тему, тем лучше.

– Ты меня запугиваешь?

– Запугиваю, – соглашаюсь я. – Пытаюсь, во всяком случае. Только вы слишком твердолобый, чтобы как следует испугаться. А это плохо. Дом требует трепетного отношения. Тайны. Почтения и благоговения. Он принимает или не принимает, одаряет или грабит, подсовывает сказку или кошмар, убивает, старит, дает крылья… это могущественное и капризное божество, и если оно чего-то не любит, так это когда его пытаются упростить словами. За это приходится платить. Теперь, когда я вас предупредил, можем продолжить разговор.

– Рискуя… чем? – осторожно спрашивает он.

– Не знаю. Гадайте сами. Может, у вас получится. Ведь на самом деле вы знаете намного больше, чем думаете.

Ральф смотрит на меня довольно раздраженно.

– Хватит играть словами! – требует он.

Смешной человек… теперь получается, что я играю словами.

– О, вы не знаете, как играют словами, – уверяю я. – В Доме есть настоящие мастера этого дела. Мне до них далеко.

И тут наконец появляется Русалка. Медленно бредет к нам через двор от девчачьего крыльца. Джинсы-клеши, плетеная веревочная жилетка и волосы сказочной длины, всего на ладонь не достающие до колен.

Ральф прищуривается. Смотрит на нее, потом на меня. Странно смотрит. Этот взгляд мне хорошо знаком. Русалке шестнадцать, но выглядит она двенадцатилетней. С ее внешностью полагается верить в Деда Мороза и играть в куклы. Поэтому любой взрослый, увидев нас вместе, смотрит на меня как на извращенца. Русалку это напрягает, меня нет.

Она останавливается довольно далеко, не желая мешать беседе. Просто стоит и глядит на нас. Совсем не детскими глазами. Необычно большими на маленьком треугольном лице.

Ральф встает. Хлопает себя по карманам, проверяя, все ли на месте. Слава богу, не говорит: «Это и есть твоя девушка?» Такого рода реплики Русалка читает по губам с огромных расстояний.

– Все, – говорит он. – Спасибо. Пойду переваривать наш с тобой разговор.

– Удачи вам, – отвечаю я. – И будьте осторожнее. Мы можем ходить вокруг этих тайн, называть себя Прыгунами или Ходоками, писать об этом стихи и петь песни, но суть от этого не меняется. Не мы решаем здесь, решают за нас, как бы нас это ни пугало.

Ральф медлит, понимая, что мы вряд ли когда-нибудь вернемся к нашему разговору. Но говорит только:

– Будь осторожнее и ты.

И уходит.

Проходя мимо Русалки, кивает и что-то ей говорит. Потом напрямую пересекает газон, и сутулые вороны отпрыгивают у него из-под ног, недовольные нарушением их призрачных границ. Все-таки для людей существует асфальт.

Русалка подбегает и плюхается рядом со мной на скамейку.

– Ух ты, ну почему я его так боюсь? Он же безобидный!

– Да?

– Не смейся, – хмурится она. – Я знаю, что все это глупости, но ведь чего только о нем не рассказывают.

Русалка погружается в свои мысли, потом решительно встряхивает головой.

– Конечно, это чепуха. Он – хороший.

Я смеюсь.

– Он со мной поздоровался и не назвал меня деткой, представляешь?

Мысленно аплодирую Ральфу.

– А о чем вы с ним столько времени разговаривали? Мне казалось, что он никогда не уйдет.

– Секрет, – говорю я. – Страшная тайна. Так и передай всем, кто, наблюдая за нами, чуть не повываливался из окон.

– Сейчас побегу передавать! – фыркает Русалка. – Они меня там заждались. Машут сигнальными флажками и уже поставили магнитофон на запись.

Ничуть не огорченная, что ей не расскажут о содержании нашей с Ральфом беседы, она придвигается ближе и начинает наматывать мне на ногу свои волосы. Обмотав, завязывает узелками. Вид у нее при этом очень сосредоточенный.

– Это что, какая-то новая магия? – удивляюсь я. – Я и так не собирался убегать.

– Это Табаки подарил мне книгу, – объясняет Русалка. – Очень интересную. «Кама Сутра» называется.

– О боже! – вздыхаю я.

– И там сказано, что для привлечения к себе возлюбленного следует оплести его путами душистых волос, увешать цветочными гирляндами и воскурить вокруг благовония. Очень красиво все это описывается. Ах да! Еще его надо обмазать какими-то ароматическими маслами.

– С ума сойти! А там ничего не сказано о задохнувшихся возлюбленных, чьи маслянистые тела, обвитые волосами и гирляндами, выносят на крылечки пугать прохожих?

– Ничего, – качает головой Русалка затягивая у меня под коленом волосяную петлю. – О таких слабаках там речи не идет.

Дальше мы сидим, вернее, лежим на скамейке, возможно, в чем-то и соответствуя древним трактатам о подобающем влюбленным поведении. Дуб, переступив с корня на корень, становится так, что мы оказываемся в его тени. А может, просто солнце перемещается. Но приятнее все-таки думать, что дуб.

Я засыпаю, на этот раз по-настоящему. Присутствие Русалки, обнявшей меня за колено, действует как снотворное, у нее есть этот кошачий дар – усыплять и успокаивать, а еще самой засыпать в неподходящих и неудобных местах. Будь у меня пальцы, я мог бы высечь искры из ее волос, как из кошачьей шкурки, погладив их. Я сплю и не сплю, я здесь и сейчас, на этой скамейке, но все остальное отползает прочь – надпись на стволе, разговор с Ральфом… Все, кроме меня, спящего, и моей девушки, той, что донашивает мои рубашки, спит на моих ногах, как в кресле, закутывается в рукава моих курток, исчезает с первыми признаками грозы и появляется с первыми лучами солнца. Самое удивительное в ней – чуткость к чужим настроениям, умение растворяться в воздухе, как только в том появляется необходимость.

Ветер доносит чьи-то голоса. Вздрагиваю и открываю глаза. Нога моя уже освобождена от волос, а Русалка глядит снизу вверх, очень внимательно и напряженно. Такой она бывает только когда уверена, что ее никто не видит.

– Как ты сразу из-за всего просыпаешься, – огорченно говорит она. – Из-за каждого писка. Так нельзя. Человек должен спать долго и крепко.

– Похрапывая и вздымая волосатую грудь, – заканчиваю я. – Вот только я бы не назвал эти Песьи завывания писком. Интересно, что у них стряслось? Может, свежий вожак демонстрирует силу своих мускулов?

– Не такой уж он свежий. Просто ты никак не привыкнешь.

Мне действительно трудно свыкнуться с мыслью, что Черный стал вожаком шестой. Хотя, по зрелом размышлении, там ему самое место. Трон Помпея даже не пришлось подгонять под новый размер, а Псы получили то, в чем всегда нуждались: сильную руку, придерживающую их за ошейник.

– Знаешь, – говорит Русалка, – что удивительно? Когда ты говоришь о Черном, у тебя даже голос меняется. Становится как будто не твой. Не понимаю, за что ты его так ненавидишь?

– Я тебе сто раз объяснял! – изумляюсь я.

– Объяснял. Но я твоим объяснениям не верю. Ты не настолько злопамятный, чтобы ненавидеть кого-то потому, что он когда-то, давным-давно, тебя обижал. Это на тебя не похоже.

Она настолько убеждена в своих словах, что мне становится не по себе. Я вовсе не тот безупречный Сфинкс, которого она любит. Но и это не самое страшное. Самое страшное, что мне очень бы хотелось им быть. Правильным, добрым, всепрощающим парнем, который ей так нравится. Будь я таким, то, наверное, светился бы. Источал бы сияние и неземные ароматы, как покойный святой.

– Это очень на меня похоже. Это я и есть. Мои подлинные злобные эмоции!

Русалка даже не спорит. Прикусывает палец и погружается в задумчивость. Она не любит споров, не любит ничего доказывать и отстаивать свою точку зрения. От этого ее позиции не делаются слабее.

Легонько бодаю ее лбом: