Мэри так часто слышала эти предупреждения, что могла повторить их наизусть, слово в слово.

   —  Хорошо,   я   буду   очень   осторожна,   тетя   Элис,— согласилась   она таким неестественно покорным тоном, что дедушка снова окинул ее удив­ленным взглядом.

   По правде говоря, Мэри и сама была удивлена. Но по пути к морю пришла к выводу, что была вежлива с тетей Элис только из-за всех тех измышлений, которые придумала про нее в своей истории.

   «В буфете у нее хранится бутылочка с надписью «Яд»,— продолжала она.— Бутылочка из темно-синего стекла, поэтому, сколько там жидкости, видно только тогда, когда держишь ее на свет. Сейчас там налито напо­ловину, и всякий раз, когда я прохожу мимо буфета, а тети в комнате нет, я стараюсь посмотреть, не стало ли жидкости меньше, потому что в таком случае я должна быть начеку и следить за своей едой. Я постоянно начеку. Если мы все берем еду с одного и того же блюда, например жаркое с кар­тофелем, значит, все в порядке. Но если она приносит каждому на отдель­ной тарелке, тогда я только поковыряю, поковыряю, но не ем, на тот слу­чай...»

   Интересно, поверит ли этому Саймон? Его, кажется, не так-то легко убедить. Да и есть ли в этом нужда, коли они вряд ли снова увидятся, да и не очень-то она жаждет с ним встречи.

   Во-первых, он, видно, любит командовать, а во-вторых, ему известно, что она украла шоколадки.

   От этой мысли Мэри стало как-то неуютно, и, чтобы забыться, она принялась громко свистеть.

   Погода снова изменилась: стало гораздо теплее, заголубело. Начался прилив, но, поскольку ветер спал, волн не было, и вода омывала стену набережной так ласково и беззвучно, как чай, когда он колышется в чашке.

   Мэри направилась за пирс, туда, где выстроилась целая улица высоких стандартных домиков с названиями вроде «Си-Виста» или «Уотер-эдж». Тихонько насвистывая, Мэри шла не спеша и делая вид, что округа ее ни капельки не интересует.

   «Харбор-вью» был предпоследним на улице, более захудалым, чем дру­гие, и срочно нуждающимся в ремонте. Вместо аккуратного газона с цве­точными клумбами и асфальтовой дорожкой перед ним был клочок затоп­танной, давно не стриженной травы, посередине которого стоял манеж, где, цепляясь за поручни, радостно гулькал толстый малыш. Он выкинул из манежа все свои игрушки, и теперь они валялись на траве среди других вещей: лежавшего на боку трехколесного велосипеда, теннисной ракетки, в которой не было половины струн, двух мусорных баков и проху­дившегося мяча для игры на пляже. А рядом с порогом у входа в дом стояла старая детская коляска с поднятым верхом. Пока Мэри разгляды­вала все эти вещи, младенец в коляске заверещал, дверь отворилась, и со ступенек сбежала маленькая женщина с седеющими волосами. Мэри быстро отвернулась и помчалась прочь.

   Она бежала, пока не остановилась как вкопанная: вдруг Саймон уви­дел ее в окно и решил, что она ищет его? Вот ужас-то!

   Она пошла к дедушкиной кабине. В этом году, с тех пор как она по­явилась в здешних краях, погода стояла плохая, и она еще ни разу в каби­не не была. Но ключ лежал на месте, поэтому, повозившись некоторое вре­мя с заржавевшим замком, она толкнула дверь, и та со скрипом отвори­лась. Внутри было холодно, пахло чем-то затхлым. Наморщив нос, она широко распахнула дверь, чтобы впустить в кабину чистый морской воз­дух. Все было прибрано и лежало на месте: в банке с надписью «сахар» лежал сахар, а в банке с надписью «чай» лежал чай. В стену был даже ввин­чен крючок для ее ведерка и лопатки, а на столе стояли две коробки, одна с ракушками, а другая с камешками, которые Мэри собирала в прошлом году. Среди них были и блестящие камешки, и тускло-голубые, и странной шишко-образной формы, которую придало им море. Мэри перебрала все камешки, вспоминая, какими они были на ощупь и на вид в прошлом году. Ей пришло в голову, что, в то время как большинство взрослых, убирая в ка­бине после летнего сезона, камешки обязательно бы выкинули, а ракушки оставили, тетя Элис расставаться с вещами, по-видимому, не любила, чем была очень похожа на Мэри, хранившую старые игрушки и даже обувь и одежду, из которых давно выросла. Эта привычка ужасно раздражала маму. «Господи боже, Мэри, у нас как в лавке старьевщика! Зачем ты держишь всю эту дрянь?»

   Мэри присела на корточки у порога, и камешки медленно заструились у нее между пальцев.

   «Тетя выкинула большинство моих игрушек,— сочиняла она,— а те немногие, что остались, держит под замком и разрешает мне играть ими только тогда, когда к нам приходит адвокат, в ведении которого находятся мои деньги. Тогда она дает мне игрушки, чистую одежду и разговари­вает со мной слащавым-преслащавым голосом: «Мэри, милочка...» Ко­нечно, если бы я рассказала адвокату все, ее посадили бы в тюрьму, но я боюсь это сделать, потому что он может мне не поверить, и тогда после его отъезда мне как следует достанется...»

   От тепла ее разморило. Прислонившись к стойке двери, она сидела и смотрела на море. Оно было таким тихим, что казалось густым и глад­ким, как сироп. Далеко на горизонте медленно шел пароход, в фарватере у которого струились похожие на кусочки бумаги чайки, а ближе к бере­гу, курсом прямо на пляж, плыла лодка, и ее мотор стучал, навевая сон.

   Мэри зевнула. Опять становится скучно. Начало всегда придумывает­ся легко, а вот потом, когда нет слушателей, рассказ не клеится.

   — Хорошо бы случилось что-нибудь интересное,— сказала она вслух и подумала: «А вдруг, если закрыть глаза и досчитать до ста, и в самом деле что-нибудь произойдет?»

   Она закрыла глаза и не торопясь начала считать, но, когда дошла до ста и открыла глаза, ничего не изменилось, только пароход еще больше удалился, а лодка, наоборот, приблизилась. В ней было четверо, трое мужчин и мальчик. Мотор был выключен, до нее доносились голоса людей, хотя разобрать, о чем они говорят, она не могла.

   От нечего делать она стала наблюдать за ними. Заметив у стены ка­бины дедушкину трость, она взяла ее и для отвода глаз принялась ковы­рять гальку, не спуская, однако, глаз с лодки, которая бесшумно сколь­зила по глянцевитой поверхности воды. Двое мужчин были темнокожие, а третий, хозяин лодки в берете на голове,— белый. Сначала говорил он, а потом, когда замолк, заговорили другие, в явном возбуждении размахи­вая руками, словно ссорились.

   Они причалили неподалеку от того места, где сидела Мэри, и она даже встала, чтобы получше все рассмотреть. Нос лодки вылез прямо на гальку, и двое темнокожих, засучив брюки, прыгнули на берег. Потом ло­дочник передал одному из них мальчика, оттолкнулся и, как только ока­зался на глубине, включил мотор и ушел в открытое море.

   Оставшиеся на берегу смотрели ему вслед. Они были одеты в темные костюмы, что никак не подходило для морской прогулки, и у каждого бы­ло в руках по чемоданчику. Из-за своей одежды да еще из-за того, что, как только лодка ушла, они начали озираться вокруг, словно не понимая, где очутились, они казались заблудившимися чужеземцами.

   Вроде выброшенных на необитаемый остров, решила Мэри.

   Мальчик сел на землю. Наверное, надевал обувь. Один из мужчин рывком поднял его на ноги, и мальчик сделал шаг назад и локтем прикрыл лицо.

   Мужчины вдруг бросились бежать. Они бежали по пляжу как раз в ту сторону, где стояла Мэри. Чтобы ее не было видно, она спряталась в проход между дедушкиной и соседней кабиной.

   Они пробежали так близко, что ей было слышно их дыхание и видно, как оступались на камнях босые ноги. Мэри с минуту подождала, потом выглянула из прохода и увидела мальчика. Он бежал следом за мужчина­ми, но отстал от них; лицо у него было в слезах, он всхлипывал и вы­глядел так нелепо в темном парадном костюме с длинными брюками и в белой рубашке с красной бабочкой,  что она  безо всякой  задней  мысли, высунув голову, сказала:

   — Ух!

   В этот момент он почти поравнялся с ней. Услышав это «Ух!», он ах­нул, и, когда повернул к ней голову, на его лице было выражение такого неподдельного ужаса, что она сама напугалась и съежилась. И тут он, цеп­ляясь, как паук, руками и ногами за воздух, упал наземь, ударившись го­ловой о порог.