В начале IV века против сочинений такого рода активно выступал церковный историк Евсевий, епископ Кесарийский. Он называл их «нелепыми и нечестивыми».

Позднее «Декретом о принимаемых и не принимаемых [Церковью] книгах», который приписывается римскому папе Геласию I (V век), подобные сочинения были официально запрещены в Римской Церкви, «потому что имена их авторов совершенно не известны, и неверующими или несведущими людьми они были дополнены или, наоборот, сокращены».

Но спустя много веков мы воспринимаем «цветы легенды» как благочестивые предания: для нас они тоже являются свидетельствами веры первых христиан. Попробуйте отделить историю пострадавшего при Диоклетиане воина-христианина Георгия, родом из Лиды Палестинской, от деяний Георгия Победоносца, который сражался с драконом, пожирающим девиц! Да и надо ли? Как говорится, каждому по вере его…

Остается только добавить, что Григорий, епископ Неокесарийский, мирно скончался приблизительно в 270–275 годах, в царствование императора Аврелиана, в возрасте примерно шестидесяти лет. Он завещал не покупать особенного места для его погребения, ибо, как пояснил автор жизнеописания святителя, «если при жизни он не хотел называться господином какого-нибудь места, но проводил жизнь в чужих домах, то и по смерти, конечно, ему не будет стыдно лежать в чужом владении».

Из христианской общины Неокесарии вышли те, кого теперь называют отцами Каппадокийской Церкви: святитель Василий Великий и два его родных брата – Григорий Нисский и Петр Севастийский.

Как сообщал Василий Великий, до второй половины IV века неокесарийцы «не прибавляли ни действия, ни слова, ни таинственного какого-либо знака сверх тех, какие он оставил», имея в виду епископа Григория.

По свидетельству древних авторов, когда Григорий Неокесарийский вступал на кафедру, в городе было только семнадцать христиан, а перед его кончиной осталось всего семнадцать язычников, – и это тоже можно считать настоящим чудом. Ведь его служение пришлось на время, когда многим казалось, будто мир сошел с ума. Достаточно сказать, что после смерти цезаря Септимия Севера за семьдесят два года в Римской империи сменились двадцать три императора: трое правили по году, двое – всего по месяцу, и лишь один из них умер своей смертью. В империи царили анархия и безвластие, нищета, инфляция, страх перед будущим, уныние… Везде – но только не в христианских общинах.

Христианские церкви стали теми «кораблями спасения», где люди жили по законам любви и надежды. Все без исключения, даже рабы, которых в Древнем Риме вообще не считали за людей, для епископов были Божьими творениями, имеющими бессмертную душу.Добрые пастыри без устали исцеляли больных, помогали беднякам, защищали в суде несправедливо обиженных. Так будет и в городе Миры Ликийские, где во главе Церкви встанет добрейший и справедливый епископ Николай – Угодник и Чудотворец, и на острове Кипр, где крестьяне изберут в епископы смиренного пастуха Спиридона Тримифунтского, тоже совершавшего великие чудеса, и везде, везде…

Мученицы Агапия, Ирина и Хиония († 304)

О, свидетельство души, по природе христианки!

Мученичество святых Агапии, Ирины и Хионии. Миниатюра. Минологий Василия II, Византия, X в. Ватиканская библиотека.

В раннехристианские века отношение христиан и язычников к женщине, браку и семье было диаметрально противоположным.

С самых старинных времен ведется, мой Постум, обычай Портить чужую постель, издеваться над святостью ложа,

– весело сообщал поэт-сатирик Ювенал (Сатира 6).

Христиане стремились личным примером изменить такие обычаи.

Христианский писатель-апологет Татиан (ученик Иустина Философа) в своей «Речи против эллинов» удивлялся:

«Что за прекрасное учение произвела вам Глав киппа, родившая чудовище, как показывает ее медная статуя, сделанная Никерафом Афинянином, сыном Авктемона? Пракситель и Геродот сделали вам статую распутной Фрины, а Эвтикрат – Пантевхиды, сделавшейся беременной от прелюбодея. Геродот Олфинский изобразил Гликеру, блудницу и аргосскую музыкантшу. Бриаксис поставил статую Пазифее; вспоминая ее распутство, вы едва ли не желаете, чтобы и ныне были подобные женщины… Посему вы должны стыдиться того, что вы ученики презренных женщин, а смеетесь над женщинами, преданными нашему учению, и над общественными собраниями, которые они посещают».

Факт остается фактом: в первые века в римском обществе на передний план вышли женщины, умеющие выгодно продавать свою красоту и лихо вытряхивать деньги из мужчин, чья «душа прибита Купидоновым гвоздем».

В разные времена их называли по-разному – шикарными, куртуазными, дорогими, гламурными, – но в простом, грубом Риме своим именем: продажными.

Этот любимый персонаж комедий Плавта несколько веков не сходил с подмостков римского театра, став частью повседневной жизни. Да еще какая-нибудь сопровождающая красотку старая сводня скрипучим голосом внушала зрителям со сцены: «Тех надобно любить, кто деньги платит за любовь».

В Римской империи проституцию легализовали и узаконили: публичные дома (лупанарии) и таверны, в которых работали проститутки, были повсюду. И пользовались такой популярностью, что известны случаи, когда политические деятели устраивали сбор голосов через коллегию содержателей публичных домов.

Уже в I веке римский поэт Овидий уверял, что женщин легкого поведения «больше, чем звезд на небе». И с каждым годом их становилось все больше, так как свободная любовь на разные лады воспевалась и чуть ли не обожествлялась.

«Порядочные женщины – это те, которых еще никто не домогался; мужчина, который гневается на распущенность своей жены, – просто деревенщина», – писал Овидий, общепризнанный в римском мире «певец любви».

Император Элий Вер, приемный сын Адриана, держал книжку Овидия «Наука любви» в изголовье своей кровати как главный учебник жизни, да и не он один.

«Знай, что нет такой женщины, которая была бы тебе недоступна, но надо лишь сеть распахнуть пошире», – учил этот «источник знаний».

Между строк Овидий сообщал важную информацию, которая многое в этом вопросе проясняет: «Нет наказаний за то, чтобы обманывать женщин».

Действительно, жизнь древнего римлянина вплоть до мелочей была регламентирована строгим законодательством, – а в области нравственности особых наказаний не существовало. Время от времени какой-нибудь император пытался начать борьбу с распущенностью нравов и растущей проституцией (в особенности – детской), но его указы надолго не приживались.

Тацит ужасался, рассказывая о временах Нерона: «Рим увидел все самое развращенное и несущее с собой развращение, что только ни существует под небом, дабы римская молодежь, усвоив чужие обычаи, проводя время в гимнасиях, праздности и грязных любовных утехах, изнежилась и утратила нравственные устои, и все это – по наущению принцепса и сената». Разумеется, и сенату, и императорам было выгоднее, чтобы народ развлекался и не вникал в политику.

Император Веспасиан издал эдикт, по которому женщина, вступающая в связь с рабом, сама становилась рабыней, – но даже эта угроза не помогала. Чуть ли не каждая состоятельная римлянка официально разводилась по крайней мере однажды, а чаще – два или три раза. В моде были бездетные браки, позволяющие богатым супругам «жить в свое удовольствие», проводя время в роскоши и безделье.

Римский писатель Апулей в книге «Метаморфозы» как о чем-то обычном рассказывал о женщине, которая «с утра предавалась пьянству и постоянным блудом оскверняла свое тело».

В этом развращенном мире христиане жили совершенно по другим, своим законам – как будто на отдельной планете. И окружающим такая чистая жизнь была непонятна и даже казалась подозрительной.

Не случайно одним из главных обвинений в адрес христиан был тайный разврат.

Писатель-апологет II века Марк Минуций Феликс описал в своем сочинении «Октавий», как в народе представляли христианские тайные вечери: «В день солнца они собираются для общей вечери со всеми детьми, сестрами, матерями, без различия пола и возраста. Когда после различных яств пир разгорится, а вино воспламенит в них пыл любострастия, то собаке, привязанной к подсвечнику, бросают кусок мяса на расстоянии большем, чем длина веревки, которой она привязана: собака, рванувшись и сделав прыжок, роняет и гасит светильник…»