– Я не мог промахнуться! – поняв его молчаливое объяснение, слегка притопнул, не согласился казачок.

Борис перевернул тёплое и податливое тело животного. Вторая пуля тоже попала, но с другой стороны, в шею.

– Как тебя зовут? – спросил он и впервые с тенью любопытства в глазах взглянул в лицо казачку.

– Никита, – заучено ответил тот. Смутившись под его проницательным взглядом, покраснел и отступил к своей лошади.

– На ужин хватит, – сказал Борис, поднимаясь с колена.

Он подхватил тушку сайгака, поднес к лошади казачка и перекинул на неё перед седлом, признавая основное право на добычу за юным охотником.

Зажаренный на вертеле сайгак и стал этим вечером главным блюдом ужина. После ужина стали устраиваться на ночлег и, Борис, не привлекая к себе внимания, отдалился от света костра, бесшумно увёл своего коня. Лишь казачок наблюдал за ним и не находил объяснения такому поведению, но промолчал, никому не сказал. Когда Борис растворился в темноте, его хватились, однако сыто и устало, и лениво позабыли, не успев к нему привыкнуть.

Стрельцы и подьячий уснули возле костра. Ближе к шатру заснули атаман с казачком. После бессонной предыдущей ночи крепко спал в своем шатре и Мещерин. Ночную тишину вокруг беспокоил только храп мужчин, сопение лошадей и тихий шорох прибрежных зарослей тростника. Часовые менялись согласно изменению положения яркой звезды и сообщали по очереди, что поводов для тревоги не было. Последний, кому выпало дежурить накануне рассвета, борясь с дремотой, несколько раз обошёл привал и присел у костра. Языки пламени ярко вспыхивали и затухали между красными и черными углями, – часовой подложил сушняка, отрезал от остатков тушки на вертеле небольшой кусок мяса, вяло пожевал. Неожиданно прислушался, встал. Показалось! Он снова опустился на корточки, решив продолжить трапезу, но выплюнул непривычно жесткое мясо в уголья. Вздохнул, припомнив домашнюю еду, и вдруг расслышал за спиной чей‑то выдох…

Мещерин полностью отдался власти сна и хорошо выспался. Еще вялый в движениях, он выбрался из шатра в свежесть утреннего воздуха, со сладостным зевком потянулся.

– Что случилось? – равнодушно поинтересовался он у собравшихся возле потухшего костра пятерых стрельцов и подьячего.

– Часовой исчез, – встревожено ответил десятник.

Все разом вздрогнули от полного ужаса вскрика казачка. Толкаясь, бросились на оборвавшийся крик к речке за заросли у тростника. На берегу, с закатанными штанинами и с влажными еще ногами застыл казачок. Вместо того, чтобы умываться, он широко раскрытыми от ужаса глазами уставился в густую тростниковую поросль и, весь дрожа, закусил пальцы кулака. Он казался невменяемым. Румянцев первым раздвинул тростник… и сразу отпрянул. Там лежала окровавленная голова часового. Казачок уткнулся лицом в грудь обнявшему его отцу, затрясся в судорожных всхлипываниях, которых никто не замечал.

– Отныне на часах будем только по двое! – жестко и раздельно выговорил Мещерин, подавляя в себе смутное и неприятное чувство вины.

– А этот где ночует? – злобно спросил десятник.

Его слова относились к Борису, который на взмыленном коне скакал от холмов и подскакал к Мещерину. Выпрямляясь в скрипучем кожаном седле, Борис не мог не почувствовать неприязни, которая, будто дуновением северного ветра, изменила лица окружающих его воинов.

– Там обезглавленное тело, – холодно сказал он, указав рукой в сторону, откуда появился. – И те же следы, какие оставил принёсший гюрзу.

Никто не хотел завтракать. Выполнив мрачный обряд захоронения товарища, они спешно покинули страшное из‑за бессмысленного убийства место. После этой ночевки еще одной свободной лошадью стало больше, и её тоже уводили на поводу. Мещерин по‑прежнему вел отряд берегом речки. Он долго не нарушал общего тягостного безмолвия.

– Ты говорил о чужаке. Что ему нужно от стрельцов? – наконец холодно и требовательно спросил он Бориса.

Тот сопровождал их, ни с кем не объясняясь по поводу своего ночного отсутствия и не обращая внимания на отчуждение, которое возникло между ним и стрельцами, на стороне которых был и подьячий. Вопрос к нему Мещерина повис в воздухе.

Ответил ехавший справа атаман.

– Чужаку до стрельцов дела нет. Это предупреждение тебе.

Мещерин вздрогнул, будто рядом с ним раздался удар хлыста. Молчание Бориса красноречивее слов подтверждало сказанное атаманом, и больше Мещерин к этой теме не возвращался. Лишь морщинки на переносице говорили о том, что он замкнулся наедине с какими‑то своими мыслями, непосредственно связанными с тем, что случилось на двух ночных привалах.

Пообедали рано, когда на востоке увидали размываемые горячим воздухом очертания горных вершин. После обеда заполнили бурдюки водой и расстались с напоминающей об убитых товарищах речкой, повернули лошадей к северу, направились к дальним предгорьям высоких гор в обход холмистой степи. За холмами повсюду была неизвестность, и большую часть дневного перехода Борис двигался много впереди, постоянно то пропадал из виду, то снова появлялся, добровольно выполняя работу верхового разведчика.

Тени уже нелепо вытягивались в сторону востока, когда молодой тушканчик замер, вслушался в степные звуки. Сопровождаемый верной длинноногой тенью он стремглав кинулся прочь от показавшейся головы человека и шустро юркнул в норку. Норка, казалась, надежной, а любопытство беспокоило, и он выглянул наружу, пронаблюдал за наездником.

Спугнувший зверька Борис переехал седловину между пологими холмами, возле следов обременённых всадниками лошадей остановил коня, подождал спутников. Он мельком глянул на следы и неторопливо осмотрел даль окрестностей. К нему выехали Мещерин и атаман, и он указал им на отпечатки многих копыт, оставленные среди пожухлой травы совсем недавно, возможно еще полуднем. Судя по ним, всадники на лошадях были тяжело вооружены и никого не боялись, не желали бояться, уверенные, что бояться станут их.

– Джунгары, – пояснил Борис.

Мещерин невольно опустил ладонь на рукоять сабли, пробежал взором по цепочке следов, которые тянулись за холмы.

– Разбойники?

Борис слегка кивнул в подтверждение его догадки.

– Не они убивали? – опять спросил Мещерин, подразумевая ночные события.

– Я ночевал возле них, – поняв его вопрос, произнес Борис. Затем продолжил. – Я бы предупредил, узнай они о твоём отряде.

– Если бы они напали, то на всех сразу, – голос атамана выдал озабоченность, которую он хотел скрыть.

Атаману и Мещерину показалось, Борис говорил меньше, чем знал. Но расспрашивать они не стали, понимая, что это бесполезно. Чтобы избежать случайного столкновения с джунгарами, узнавать об их намерениях, Борис предложил двигаться за ними, по их следам. Атаман поддержал его. Разбойники, казалось, тоже обходили предгорья, и Мещерин согласился, признавая, что такое решение будет самым правильным.

Следы вскоре привели их на гребень холма, за которым они увидели разграбленное казахское стойбище. Малочисленный отряд стороной объехал сожжённые юрты, трупы людей и верблюдов. Петька и казачок держались близ Мещерина, атамана и Бориса, ни на шаг не отставали. Другие стрельцы вели себя раскованнее и смелее. Без приказа Мещерина все на всякий случай проверили ружья, каждый убедился, что его пищаль заряжена.

Под вечер спешились. Ведя лошадей за поводья, один за другим поднялись на узкое плато невысокой горки, где было удобнее отражать возможное нападение. Устроились на открытом месте. Шатер на этот раз не ставили, и Мещерин лёг на нем, разостланном поверх жёсткой сухой травы. Прищуренными глазами он долго смотрел в разведённый в вырытой ямке огонь, хотел забыться на время пляски языков пламени. Подьячий гусиным пером мелко и тщательно делал записи в толстый свиток, раскрытую часть которого прижимал ладонью к дощечке на коленях. Двое стрельцов на часах неотрывно вглядывались в темноту, на подозрительные звуки вскидывали ружья.

Петька разомлел от тепла.

– И куда мы едем? – лениво спросил он в костер. – Уже горы пошли…


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: