Жеребец с Антоном рысью перевалил за склон пригорка и пропал для взора преследователя.

Плосконос забеспокоился и пришпорил кобылу. Однако, примчавшись к склону и взлетев на пригорок, он осадил её, растеряно высматривая пустынную торную дорогу и придорожную лесополосу. Преследуемого им парня и след простыл, и неясно было, где он мог укрыться.

– Вот щенок! – в крайней досаде ругнулся Плосконос.

Он вынужден был развернуть кобылу, но внезапно оживился удачной мыслью. Он был уверен, что парень наблюдает за ним, и открыто направился обратно к городу.

Вытягиваясь в седле, чтобы из‑за зарослей овражка лучше было следить за обманутым преследователем, Антон терпеливо выждал, когда всадник исчезнет за холмом, подождал ещё и тропинкой за деревьями проехал через лесополосу, выехал на другую малоезжую дорогу, которая иным путём уводила в сторону реки. Возвратившись на прибрежную большую дорогу, он постоял, смотрел, как удалялась повозка с холщовой палаткой, затем углубился в хорошо знакомую рощицу, где две предыдущие ночи дожидался товарища и воспользовался этим, чтобы подыскать хороший тайник, спрятать в нём общие деньги. Вскоре он слез на чахлую траву, с жеребцом на поводу вышел к старой дикой груше. Буря завалила её, но повалить не смогла, лишь выдернула из земли и обнажила возле основания ствола несколько толстых корневых отростков.

Ветер, и только он, тихо шелестел листьями, срывая то один, то другой и с шорохами плавно опуская к уже опавшим. Антон зацепил поводья за сук, отыскал на земле длинную палку. Когда разгребал ею жёлтые и бурые листья, освобождая от них взрыхлённое корнями груши углубление, он вдруг растревожил предупредительное злобное шипение. Поддетая концом палки, из углубления недовольно выползла большая гадюка и зашуршала, уползла к другим деревьям. На последующие скребки под облепленными землёй корнями ничто не отзывалось ни звуком, ни движением. Антон решился и с предельной осторожностью просунул туда правую руку. Раз за разом он вытащил и сложил в кучку всё, что там нащупал. К его удивлению, среди мешочков с деньгами оказался кожаный чехол с каким‑то письмом. Подложить его мог только Удача и только утром. Очевидно, в письме было нечто важное, то, что Удача опасался держать при себе и хотел спрятать подальше от гостиного двора. Антон забеспокоился. Его товарищ, наверняка, не знал о намерении Плосконоса выследить их тайник и мог ненароком, как зверь ищейку, привести того к данному месту. Углубление в корнях доверия больше не вызывало. Он вспомнил, что рядом на берегу лежит его отруб ствола дуба, которым Удача воспользовался последними ночами. Он собрал деньги в походную сумку, затем положил в неё чехол с письмом и отправился к реке.

Он увидел отруб, где и рассчитывал, вытащенным к кустарнику внизу обрывистого склона. Течение реки медленно влекло два челна с рыбаками, и он не стал спускаться. Отступив за густой орешник, в вымытом ливнем овражке расковырял палкой небольшой подкоп, уложил в подкоп тяжёлую сумку, сверху накрыл ворохом гниющей листвы и собранных поблизости обломанных веток. Отряхивая руки, осмотрел ворох с разных сторон, убедился, что постороннему обнаружить их общую с товарищем казну не удастся, но лучше вернуться с сумерками, чтобы с помощью отруба перепрятать сумку в более надёжном месте.

Княжна забыла о времени. Она стояла наверху Южной башни островной крепости, неотрывно смотрела на угрюмое течение величавой реки, туда, куда над нею тащило северным ветром свинцово‑серые тучи. Зеркально отражая скольжение туч, ширь речной глади стала мрачной, неласковой к южной гостье. Княжна зябко ежилась, стягивала на груди шерстяной платок, и мучительно тягостные предчувствия холодной лапой сжимали ей сердце. Она, как будто онемела, стояла и стояла, вопреки рассудку надеясь различить вдалеке белый парус с красным соколом на полотнище.

– Почему, почему он не возвращается, – время от времени жалобно шептала она, и влажная пелена наползала на глаза, размывала вид реки и туч, словно она смотрела на них из мрачного омута, и слёзы одна за другой соскальзывали на бледные щёки.

Никогда она ещё не была столь несчастной, до горьких слёз жалкой самой себе.

Мансур вышел из замка в сад, опять посмотрел на её спину и криво ухмыльнулся.

– Это зрелище способно тронуть и злодея, – проговорил он едва слышно. – Будь я юнцом, непременно простил бы сучку. И что совсем глупо, даже помог бы ей бороться с судьбой за своё счастье. От которого мне лично нет никакого проку.

Он сделал несколько шагов к углу поварской пристройки и вдруг расслышал негромкий разговор двух казаков. Они в очередной раз отошли от Северной башни к разведённому в саду костру и наваленному возле него, собранному на берегу гнилому сушняку. Постоянно выбрасываемый рекой и высыхающий на песке сушняк горел легко и жарко. Казаки отставили ружья к дереву, и один поправил широкий пояс с навешенной саблей, после чего подбросил в слабеющее пламя несколько серо‑костлявых палок, а второй сразу присел к огню, протянул к нему ладони.

– Собачья погода, – проворчал тот, кто присел. – Сам, небось, пьёт, гуляет на охоте с воеводой. А нам и чарки не поднёс. Во все глаза, видишь ли, стереги его девку. Царь к слугам лучше относится, чем он к нам, к своим товарищам.

– Верно, старшины говорят, – тихо согласился его приятель. – Баба стал, а не атаман.

Упоминание о чарке осенило Мансура. Озираясь, как крадущийся шакал, он отступил к замку и шмыгнул в него. Поднялся винтовой лестницей и юркнул за дверь, проник в спальню вождя и персиянки. Он стал похож на вынюхивающую спрятанное лакомство вороватую собаку – живо осмотрел комнату и упёрся взором в подушку под одеялом. Приблизившись к кровати, пошарил под взбитой подушкой, затем под краем постели и нашёл то, что искал, – связку ключей. Их было четыре на бронзовом кольце. Два, как он знал, были от хранилища в Северной башне, где Разин прятал бочки с порохом, ружейные припасы и холодное оружие. Два других были от кладовых. Которым из них открывался подвал с продовольствием, а который подходил к замочной скважине винного погреба в саду, он бы сказать точно не смог, поэтому прихватил все.

Никем не замеченный, он вышел из замка и в обход сада приблизился к накрытому шапкой травы рукотворному холмику. Тремя каменными, истёртыми подошвами и изъеденными трещинами ступенями он быстро спустился к обитой ржавым железом старой дубовой дверце, подобрал к скважине замка нужный ключ. Недавно смазанный жиром замок без труда поддался повороту ключа, внутренний засов сдвинулся, и ровно подогнанная к сводчатому косяку дверца уступила слабому толчку возле деревянной ручки, слегка провернулась на петлях. В щель из чрева погреба потянуло терпким запахом хранимых в бочках водок и вин. Оглядевшись, Мансур наклонился к траве у ступени, положил в неё связку ключей, чтобы создавалось впечатление, будто их случайно обронили, и поднялся ступенями, отступил от погреба к входу в низкую башенку.

Он отыскал на земле подходящий камешек и метко бросил к спуску в погреб. Стук камешка о железо прозвучал отчётливо и необъяснимо.

– Что там? – привстали с корточек озадаченные казаки. После некоторого колебания один шагнул от костра к ружьям и неуверенно обратился к товарищу: – Посмотреть надо.

Другой не возражал, и они прихватили ружья, направились к холмику. Обнаружив дверцу погреба не запертой и учуяв привлекательный запах, постояли в нерешительности, как будто размышляя, что же предпринять. Потом один поправил шапку, закинул ружьё за плечо и потихоньку отворил дверцу как раз настолько, чтобы можно было проникнуть внутрь. Его товарищ посмотрел вокруг, не увидел причин задержаться снаружи и последовал за ним. Показались и ещё двое казаков, они тоже шли на необъяснимый стук, подошли к погребу.

В полном удовлетворении от своей хитрости и удачливости Мансур в полутьме башни потёр ладони и непроизвольно клацнул зубами. Надеясь, что казаков никто не потревожит, и они, как следует, опробуют содержимое винных и водочных бочек, он на полусогнутых ногах вернулся к углу замка. Гонимые с утра тучи плотнели час от часу, темнели и тяжелели, и обещали наступление ранних сумерек, а ночь беззвёздную и безлунную, самую удобную для тайных дел и коварных делишек. Он посерьёзнел, обратился мыслями к Плосконосу, желая тому не забыть, о чём они договаривались в отношении украшенного серебряным драконом пистолета царского посланца.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: